Аши останавливается.
- Ты шутишь, - говорит он, качая головой. - Вы все, существа с других ступеней бытия, смеётесь надо мной. Божества играют мной, как дети - пёстрым стеклянным шариком. Как я могу лечить бога, отца дхангу, если я не способен утишить боль в собственной разбитой ноге? Я не умею лечить даже обычных людей!
- Ты всё поймёшь, - говорит Чонгра. - Ты ведь не боишься джунглей?
Нет, Аши не боится. И он идёт за Чонгрой вглубь мёртвого города, думая, что слова-то неверные, город - живой, только уже не принадлежит людям. Город полон чуждой для человека жизни. От его прежних обитателей не осталось даже костной пыли, но новые - благоденствуют. Человеку тяжело видеть, как шустрая колючая крыса грызёт орех, сидя на опрокинутом алтаре, но крыса не понимает, ей всё равно, ей удобно и вкусно...
Аши думает, что Чонгра ведёт его в храм. Так и есть. Но не в тот, который обитаем только тенями умирающих божеств, сумраком, мокрицами, сверчками и крысами. Аши видит Храм Тадзида - и поражается так, что ноет сердце.
Храм стоит на холме. Корни, выступая из заросшей мхом почвы, подставляют себя под ноги, как ступени. Стволы деревьев, сплетаясь и ветвясь, образуют стены храма, сквозные - с чистым солнцем, падающим золотыми остриями сквозь просветы в листве. И всё пространство между древесных стволов, увитое лианами, в нежных цветах, спрятавшихся в полутень от зноя джунглей, в шелесте и шёпоте веток - наполнено чем-то особым, невидимым, как запах, но ощущаемым, как запах, холод, жара или туман, всем телом. Волоски встают дыбом на руках Аши. По его спине от затылка скатывается волна озноба.
- Войдём, - говорит Чонгра.
Аши входит под шелестящую сень. В храме прохладно и свежо. Неслышная музыка наполняет Аши до дна души - и ночная усталость стекает с него, как вода. Солнечные лучи тёплыми пальцами скользят по его лицу. Дхангу остаются снаружи, только Чонгра сопровождает Аши внутрь, смотрит настороженно, золотые глаза печальны.
- А где Тадзид? - спрашивает Аши шёпотом. Говорить здесь громко у него не хватает духу.
- Он не встаёт, - скорбно говорит Чонгра. - Он очень болен. Ты подойдёшь к нему - не бойся того, что увидишь.
Аши идёт. Густой занавес из тонких зелёных нитей, похожих на побеги камнеломки, в мелких розетках и крохотных цветах, делит храм надвое. Аши отодвигает эту живую завесу.
И видит нечто вроде трона, образованного корнями величественнейшего дерева. Корни бережно, как руки матери, держат распластанное на них тело дхангу, одетого в зелёную рубаху. Дхангу с трудом приподнимает голову, чтобы встретиться с Аши взглядом золотых страдающих глаз. Засохшие побеги повилики на голове дхангу - вот-вот рассыплются в сенную труху.
И Аши содрогается.
Настоящее золото, сияющее золото, вросло в тело дхангу, разъедает его, как проказа. Щека Тадзида, скула, подбородок - как неровная поверхность золотого самородка, в буграх и впадинах. Золото наполовину сомкнуло его губы. Кожа в тех местах, где золото врезается в неё, растрескалась и кровоточит.
А золото, как злокачественная опухоль, сползает на шею Тадзида, уходит под рубаху. Аши смотрит на его руки: одна - сухая птичья лапа дхангу, другая - грубое изваяние из золота. Голое колено левой ноги - тяжёлый ком золота, уродливый, как болезненный нарост на старом дереве. Золотые нити врезаются в плоть. Капли тёмной крови сочатся по голени.
- Что это?! - шепчет Аши в ужасе. - Вы ведь так любите золото...
Чонгра качает головой.
- Разве это наше золото? Аши, разве ты не понял: наше золото - сгущённое солнце, наши изумруды - свет светляков, собранный в пригоршню, наш шёлк - зелень листьев из джунглей. Разве ты не видишь разницы? Эта чума - проклятие Хагимы. Золото, которым платили за убийства, золото, которым оплачивали насилие, золото, которого стоила кровь - вот что это такое. Это вы, люди, помогли Хагиме и дали ей силу против нашей, - говорит Чонгра с упрёком. - Это вы давали золото за убийства. Это вы убивали за золото. Убийство, борьба - часть жизни, хищники охотятся, вьюнок ползёт вверх по стволу, росянка ловит насекомых, буйволы убивают траву. Но зачем, зачем вы убиваете за золото?
Аши не знает, как объяснить. Его сердце болит от сочувствия и тоски. Аши садится рядом с троном или ложем Тадзида, осторожно касается его живой руки. Рука Тадзида лихорадочно горяча. А от прикосновения к божеству джунглей на душу Аши обваливается ливень воспоминаний.
Потрескавшаяся пыльная стеклянная картинка: Тадзид во славе, цветущий дух джунглей. Непобедимые джунгли, враждебные людям. Лианы, ломающие решётку в каземате. Бутон, ударившийся о морду чёрного тигра. Вампир, скользящий по ночной деревне. Сонм бабочек вокруг руки Чонгры. Стадо слонов, несущееся, вытаптывая посевы. Нашествие мышей. Трупы в канавах. Улыбающаяся Хагима...
- Я ничего не понимаю, - говорит Аши. - Я не понимаю, кто прав, кто виноват в этой войне. Мы для джунглей - часть самих джунглей, да? Не больше и не меньше? Или как?
Живая скула Тадзида дёргается, но из-за золота на губах он не может ничего сказать. Говорит Чонгра.
- Нет, - говорит она. - Вы уже не часть джунглей. Вы - огонь и железо. Но народ джунглей всё понимает: жизнь - вечное сражение. Мы понимаем смысл этой войны, мы и убийства понимаем, потому что живое часто убивает, чтобы выжить. Мы не понимаем одного: почему - себе подобных и за золото? Это - гнусные чары Хагимы? Почему большинство из вас стоит поманить золотом - и вы пойдёте умирать или убивать? Как золото гасит ваш разум?
- Ты же знаешь, - говорит Аши. - Человек надеется купить на золото хорошую жизнь для своих близких.
- Тебе нужно было купить хорошую жизнь, - кивает Чонгра. - Твоя жизнь и жизнь твоих близких была очень тяжела. Тебе нужно было моё золото, ты ненавидел меня, тварь из джунглей. Но ты меня не убил. А люди, которые живут хорошо, у которых большие дома, много еды, великолепные одежды, юные и красивые женщины - убивают за золото своих близких. Почему? Почему?
В влажных страдающих глазах Тадзида - тот же вопрос.
Аши хватается за голову.
- Не знаю, - говорит он в тоске, закапываясь пальцами в волосы. - Не мучайте меня. Я не божество, я не понимаю других людей, я и себя-то не очень понимаю. Лучше скажите... скажи мне, Чонгра, что я могу сделать, чтобы облегчить его боль? Я обязан Тадзиду - и вам всем. Я знаю, что он - сила джунглей, что вы - враги нам... или соперники, по крайней мере... что желание Тадзида превратит вспаханные поля в джунгли, мою деревню в джунгли... Но мне почему-то кажется, что ему нельзя болеть, нельзя умирать. Без него будет что-то хуже.
- Без него будет власть Хагимы, - говорит Чонгра. - Ты ведь понимаешь смертепоклонников? Жаль, что ты не видел город Хагимагдаш. Но ты ведь слышал о нём? Всё, что говорят - правда. Джунгли далеко, людям нет нужды сражаться с ними - они грызутся за скудный кусок между собой. Они, эти люди из города, всегда голодны, даже когда у них есть еда, и ненавидят друг друга, потому что им кажется - у другого кусок жирнее. Трупы в канавах и золото, которым оплачивают смерти. Это может быть везде. И пойми: желание Тадзида превратит вспаханные поля в джунгли, но и ростки проса и пшеницы поднимаются на полях из сердца Тадзида...
Аши выдыхает.
- Что мне делать? - спрашивает он спокойнее.
Чонгра берёт с корня, свёрнутого спиралью в поставец, холщовую сумку. Аши вдруг узнаёт эту сумку и тянет руку. Чонгра отдаёт ему его собственные инструменты: молоточки, долотца, формы для обработки меди...
Под сумкой лежит несколько листов меди, приготовленных для чеканки. Аши гладит их пальцами и вдруг, вещим разумом Тадзида, понимает: это медь Хагимы. Из этой меди он должен был сделать ей чаши для крови. Какая юркая тварь из народа джунглей пробралась в храм Хагимы и украла эти листы - он не знает, да ему и всё равно.
Аши понимает: это будут чаши для чистой воды джунглей. И ещё это будет лицо Тадзида - настоящее его лицо, не изуродованное смертным золотом - на меди, которая не выцветет и не потрескается.
- Наверное, мне нельзя делать это здесь, - говорит Аши. - Тадзид болен. Звон меди будет мучить его, мешать ему задремать.
Из глаз Тадзида вдруг уходит страдание. Он чуть улыбается уголком рта, не тронутым золотом - и на здоровой щеке появляется ямочка, как у покойного отца Аши.
И душу Аши захлёстывает сострадание и любовь. А Чонгра говорит:
- Пение твоей меди, Аши, вылечит, а не ранит. Ты будешь делать здесь всё, что тебе подскажет твоё чутьё и твоё ремесло. Тадзид не может сказать, я не знаю - а ты, похоже, уже понял.
- Я понял, - говорит Аши. Его душа полна солнечным светом.
IVАши стоит в зарослях, на самой кромке джунглей, и смотрит на вспаханные поля.
Ему как-то не по себе.
Широкая полоса выжженной земли отделяет заросли от мира людей. Кто-то применил крутые меры - огонь. Это безумие могло кончиться большой бедой. Зачем они попытались сжечь джунгли у самой деревни?
Поля на удивление зелены, будто роса напоила их вдоволь. Дыхание Тадзида... Вряд ли жители деревни думают об этом. Аши издали смотрит на крохотные фигурки сельчан.
Целую луну у Аши болела душа за четырёх женщин, оставшихся в деревне. Хотелось бежать и узнать. Теперь - вот она, крыша хижины, принадлежащей семье Аши, виднеется из-за других крыш. Что держит Аши на месте?
Страх? Тоска?
То, что Аши уже не совсем принадлежит деревне?
Может быть, дело в том, что жена его - в джунглях? Лунные ночи, шелестящие листья, жаркое гибкое тело - чешуя под пальцами, как горячий полированный сердолик, кожа, как влажный шёлк. От волос... от побегов повилики пахнет влажной зеленью и мёдом... Золотые змеиные глаза мерцают во мраке. Истинная возлюбленная. Прикосновения птичьих лап - не девичьих пальцев...
Может ли дхангу - дикая тварь из джунглей - выносить и родить человечье дитя? Или ребёнок Аши будет таким же, как его мать: спина в чешуе, цветущие волосы, змеиные глаза - зрачки щёлками, птичьи лапки вместо рук?
Аши вспоминает, как Чонгра пришла впервые, ночью, нагая, и как совершенна была её девичья грудь в зелёном лунном сиянии, и как нежны были её губы, и каким откровением были прикосновения. "Скажи, Чонгра, - говорит Аши между поцелуями, - ты ведь пришла ко мне не из благодарности? Я ещё помню, как ты сказала там, в овраге..." "То, что я сказала в овраге - осталось в овраге, - смеётся Чонгра. - Я пришла к своему возлюбленному, человеку, который на равных с богами!" И Аши понимает, что уже так давно и так сильно любит, что даже не удивлён.
Её, тварь из джунглей. Зелёную силу страсти и нежности.
Какая разница, какими будут их дети! Чонгра - любима, и её дети будут любимы. Если когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь Аши и Чонгра смогут жить вместе...
Аши не может привести жену в дом своей матери.
Отец Чонгры, Тадзид, божество джунглей, давно их благословил, но что Аши делать в джунглях? После того, как закончен сияющий лик Тадзида на звонкой меди, как мёртвое золото стекло с его тела вместе с живой водой джунглей из медных чаш, после того, как мёртвое золото ушло в землю - что Аши делать в заброшенном городе? Ничего-то Аши не умеет... ни сгущать солнечный свет, ни собирать в пригоршни свет светлячков, ни вдыхать жизнь в семена, ни заставлять деревья ветвиться...
А то, что умеет Аши - зачем оно в джунглях?
Если странная его сила, делающая медь сильнее золота, и та - человечья?
Человек должен работать, если в нём есть хоть какой-то смысл. А если ему говорят, что ремесло его - чудотворство, то он должен творить чудеса. А для Аши любая работа - в мире людей.
И мать. И сестрёнки.
"С ними всё хорошо", - говорит Тадзид. Аши поверил бы, но слышит в его голосе печаль, видит в золотых глазах - сомнение. Отец джунглей не умеет лгать - прям, как его джунгли, честен, щедр и жесток так же.
И на вопрос, на попытку уточнить - не отвечает. Что такое "хорошо" для Тадзида? Может, сыты и здоровы, а может - их души ушли на новый круг или пребывают в благодати. Это ведь хорошо - когда души пребывают в благодати?
Аши не может жить, не зная. Тоска привела его к деревне.
Аши знает, что Чонгра смотрит на него из сумеречной чащи. Не подходит к кромке выгоревшей земли, к убитой жаром траве, к пеплу. Но смотрит на Аши.
Не останавливает. Но надеется.
А сердце Аши разрывается между миром джунглей, где жена и приёмный отец, и миром людей, где сёстры и родная мать. И не хватает мудрости решиться на что-то.
Знакомый человек идёт с полей по дороге. Будь кто-то другой, Аши не окликнул бы, но с Рами его многое связывает. Ночной мотылёк связывает, страшная ночь вампира и смерти. Аши окликает:
- Рами! - и выходит из зарослей, отодвигает ветки.
И у Рами меняется лицо. Аши видит: кровь отливает от его щёк в глубину тела. Лицо - как восковое. Что это - ужас?
Аши делает шаг, а Рами подбегает и останавливается. Не касается щеки, не смеет дотронуться. И в глазах у Рами отчаяние.
- Я не дух, Рами, - говорит Аши. Пытается улыбнуться.
Рами облизывает губы, трёт висок, чешет бровь. Аши глядит ему в лицо: между бровей Рами - ситох. Рами говорит, отводя взгляд:
- Не ходи в деревню, брат.
- Брат? - переспрашивает Аши. - Ты ещё помнишь? Даже ситох не отшиб тебе память?
- Я тебе брат, - говорит Рами, рассматривает траву под ногами. - Я муж Шорши. Всё, что мог сделать. Я живу в твоём доме, брат. Ты спас мою мать и мою сестру - а я спас твоих. Только не думай про Диту, забудь о ней. Забудь обо всём.
- Благодати тебе, Рами, - говорит Аши. Хочет дотронуться до щеки Рами, но тот отстраняется. - Почему? - удивляется Аши. - Ты боишься меня? Я противен тебе? Я не думаю про Диту, но...
Рами не может больше на него смотреть. Кусает губы. Вздыхает.
- Прости, Аши, - говорит Рами. - Ты ведь сам всё знаешь. Ты во всём виноват.
- Я - виноват?! - Аши удивлён до дна души. - В чём?!
Рами сжимает и разжимает кулак. Говорит - почти зло:
- Всё - ты. Всё - от тебя. Ты разбил Хагиму. Из-за тебя пришёл вампир. Ты же и убил его, ты привёл Хагиму в ярость. Почему тебя не принесли в жертву Хагиме, Аши?
- Я должен был дать себя убить? - спрашивает Аши. У него не укладывается в голове.
- Ты должен был! - режет Рами. - Хоть бы раз ты сделал то, что нужно! Но ты ведь колдовал, ты звал те чары, которые дали тебе буйволов...
- Как поживают буйволы? - перебивает Аши. Ему вдруг смешно. - Хорошее приданое у Шорши?
Рами запинается.
- Хорошо... Буйволицы стельные... - и его щёки заливает краска.
Аши усмехается.
- Продолжай. Отчего же ты замолчал?
- Ты ведь наслал гнев джунглей на дворец правителя? - говорит Рами, снизив тон. - Те парни из окрестных деревень - и из нашей - что служили правителю, что успели бежать - говорят, что дворца больше нет. Что джунгли взяли его за несколько дней - и никто, даже отмеченный жрец из Хагимагдаша, ничего не смог сделать. Говорили, что джунгли прошли дворец насквозь. Что лианы заплели его до крыши. Что слоны растоптали цветник и разнесли все ограды в щепки. Что чёрный тигр-людоед прыгнул на правителя из кумирни Хагимы и откусил ему лицо. Что мясные шершни напали на отмеченного жреца, и жрец умер в ужасных муках, съеденный их личинками заживо...
- Джунгли не любят Хагиму, - говорит Аши. - Теперь в деревне веселее?
- Неизвестно, каким будет новый правитель, - говорит Рами. - Может, хуже во сто крат, почём тебе знать? Те, кто служил нынешним мертвецам, получали плату золотом, они жалеют о месте...