— Морли! Фома, посмотри, что с… нежитью. Фома! Черт бы тебя побрал!
Фома вздрогнул и очнулся. От него требуют… господи, что же от него требуют? И вообще, что происходит?
— Посмотри. Что. С. Вампиром. — Четко повторил приказ брат Рубеус, судя по тону, он начал терять терпение.
— Живая, — ответили ему. Кто-то из людей князя, тех, что дружили с нежитью. Кто — Фома не видел, темно было.
— Только того, нести придется, но живая.
— Я ее не понесу. — Сразу заявил Морли, — мне этого… князя… хватит. Чтоб его черти побрали. Баба истеричная, а не князь.
Последующие события прошли как бы мимо Фомы. Он вроде бы все видел, все слышал, но совершенно ничего не понимал. Все мысли вертелись вокруг промокшей рукописи и собственно нелегкой судьбы.
Святой Доминик голодал в пустыне, и Господь явил ему чудо. Святой Адидас воевал во Славу Единого Бога. Святой Урук изводил себя жаждой, но никто из святых — а Фома знал их всех, ибо отличался старательностью в учебе и пытливостью разума — никто из них не замерзал насмерть на берегу непонятной реки в окружении врага и в компании нежити.
Он и сам разговаривал с вампиром, следовательно, грешен и, если умрет без покаяния, то попадет в ад.
Брат Рубеус приказал идти. Фома шел. Мокрая сумка весила, кажется, целый пуд, ветки царапали голени, а зубы клацали от холода. Если он выживет… если Господь благословит грешного послушника, дерзнувшего сравнивать себя с великими святыми прошлого, то напишет следующее:
"И токмо милостью Бога нашего спаслись мы из чрева земли. Чудом великим сие было. Чудом, доказывающим силу Слова Божия, без коего человек — червь слабый".
В ногу впился острый сучок, и Фома взвизгнул от боли.
— Тихо ты, — рыкнул Морли на ухо. — Еще один звук и в рот портянку запихаю, понятно?
— Да.
Глупый он, Морли, хоть и принадлежит к Ордену. Разве можно быть таким грубым и равнодушным, когда они только что чудом выжили? Испытания очищают и облагораживают душу, а Морли каким был, таким остался. Но на всякий случай Фома стал смотреть под ноги — бесполезно, слишком темно, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь. А все спешат, подгоняют, тут не до осторожности, тут лишь бы не отстать.
"И демоны мести, овладевши разумом молодого князя, нашептывали ему мысли тяжкие, и послушен им, взбунтовался князь, отрекся власти брата Рубеуса, стал уговаривать воротиться, дабы кровью и смертью отомстить порождениям Тьмы. И уговаривал брат Рубеус князя словами ласковыми, ибо числом малым неможно одолеть рать великую. Не позорного отступления желал брат Рубеус, не страх говорил голосом его, а токмо забота о людях, коих надлежало упредить о беде великой, что пришла на земли русские…"
Фома даже остановился: до чего складно получается! Вот бы сесть и записать, пока память держит. Эх, придумать бы такую машину, в которую мысли вкладывать можно, чтоб хранились до тех пор, пока время свободное не появится.
— Не спи, замерзнешь, — мрачно пошутил Морли, подталкивая в спину. А потом, смягчившись, добавил. — Недалече ужо осталось. Тут местные про пещеры говорят, дойдем, там и отогреемся.
ВальрикВальрику было стыдно. Нечеловечески, невыносимо стыдно, а жесткий тон брата Рубеуса увеличивал чувство стыда в сотни, если не в тысячи раз. Он, сын князя, человек, которому доверили важное дело, повел себя точно девчонка при встрече с мародером. А хуже всего, что он не помнит, совсем ничего не помнит. В голове вертелись жалкие ошметки воспоминаний: холод, вода, пробирающаяся в легкие, страх утонуть и ненависть.
— Твое желание отомстить понятно и даже похвально, ибо нет дела более угодного Богу, чем изничтожение тварей ночных, — брат Рубеус сидел прямо на камнях и, казалось, не замечал неудобств, вроде мокрой одежды и твердого пола. Наверное, он и сам сделан из камня, во всяком случае, в данный момент Вальрик не видел в нем ничего человеческого. Хотелось уйти. Там, в глубине пещеры развели костер — Вальрик слышал, как Селим доказывал монаху, что снаружи огонь не заметен, а без костра не обойтись — вымокшие в реке люди замерзнут насмерть.
— Князь, король, воевода, любой из властителей прежде всего обязан заботиться не о себе, своих потребностях и желаниях, а о людях, от него зависящих. Господь в равной мере наделяет властью и ответственностью.
— Я понял. — Вальрик опустил голову, силясь избежать колючего взгляда. У брата Рубеуса глаза похожи на гвозди, того и гляди, продырявит насквозь. Лучше уж смотреть на землю. Собственные мокрые сапоги неприятно сжимали ноги, их бы сейчас стащить да над костром повесить, чтобы как следует на дыму просохли, тогда и запах дурной выветрится, и кожа только мягче станет. И вина бы, горячего красного вина с душистыми травами и свежей крольчатиной. В животе заурчало.
— Тебе только кажется, что ты понял, на самом деле редко кому из людей, особенно людей, наделенных властью, удается понять простую истину.
— Какую?
— Чем больше власть, тем больше ответственность. Ты командуешь отрядом из пяти человек, значит, отвечаешь за пятерых, если у тебя под началом сотня — то и отвечаешь за сотню. Если страна, то…
— Отвечаешь за страну, — перебил Вальрик. Чего тут сложного-то? Рубеус улыбнулся, но как-то совсем невесело.
— Ты умный мальчик, но командовать тебе слишком рано. Твой отец соверши ошибку: ему следовало отправляться с нами самому…
— Это из-за нее, да? Из-за этой твари? Потому, что я чуть не убил ее? Ну и что? Она же просто нежить и…
— Она — воин. Настоящий Воин. Да-ори. Она способна убить нас всех прежде, чем кто-либо из присутствующих успеет позвать на помощь. Но твой отец нашел способ обуздать это существо и из врага сотворил оружие. Совершенное, идеальное оружие, а ты по дурости своей едва его не уничтожил.
— Но…
— Ты поддался эмоциям, что является недопустимой роскошью для князя. Вальрик, отдай Аркан и тебе станет легче, намного легче. Тогда ты сможешь позволить себе ненавидеть, не опасаясь причинить вред тем, кто от тебя зависит.
— Нет, — Вальрик еще раньше, когда разговор только начался и никто ничего от него не требовал, решил: браслет он не отдаст. Ни за что не отдаст. Во-первых, отец в него верил, иначе не поручил бы это задание. Во-вторых, не известно ещ — можно ли доверять монахам. В-третьих… в-третьих, он, Вальрик сын Володара, достоин быть князем, а тот случай у реки — досадная ошибка. Нет, с браслетом он не расстанется ни при каких обстоятельствах. Браслет называется Аркан. Смешно. Аркан — это веревка со скользящей петлей, пастухи используют и конюхи еще. И он, выходит, конюх?
Рубеус на отказ не разозлился и настаивать на своем не стал.
— У тебя есть время подумать. Я не тороплю. Просто помни, что отныне от каждого твоего решения: правильного или неправильного, будут зависеть наши жизни. Каждый из тех, кто умрет, будет проклинать тебя, ибо людям свойственно ненавидеть тех, чьи приказы обрекают на смерть. Подумай, Вальрик, по силам ли тебе эта ноша?
— Я постараюсь.
— Постарайся, постарайся, — здоровенный монах, похожий на дикого вепря, присел на корточки рядом с Рубеусом. — Мне до чертиков надоело тащить тебя на своем горбу. Между прочим, я не лошадь. И вообще, командир, не понимаю, чего ты тянешь? Хорошая порка, и мальчишка сделает то, что ему говорят, а языком чесать и до заката можно…
Рубеус вспыхнул, и вовсе он не равнодушный и невыдержанный.
— Морли, ты…
— Я дело советую, выпороть его, да и дело с концом, забери игрушку, коли она так уж тебе нужна, а мальчишка под твоим командованием только целее будет.
Вальрик вскочил. А если Рубеус согласится с этими доводами? Если они силой заберут Аркан? Что тогда? Это ж просто, тварь в отключке, и защитить его некому… остальные только обрадуются, они Вальрика ненавидят и…
— Сядь, князь, — спокойно попросил Рубеус, — и успокойся. Аркан нельзя отнять силой. Во-первых, не безопасно, ибо пока он у тебя, ты отдаешь приказы… ей. Поверь, она выполнит любой, поэтому глупый Морли умрет раньше, чем успеет нанести существенный вред твоей драгоценной особе. Даже если ты не отдашь приказ, тварь будет защищать тебя, ибо ее жизнь неразрывно связана с твоей. Умрешь ты — умрет она. Во-вторых, Аркан знает хозяина. Полагаю, в некотором роде он живой. Это старые технологии, мне доводилось видеть нечто подобное в… одном месте. Это сложно объяснить, просто поверь, что пока ты добровольно не передашь браслет другому человеку, он будет слушать только тебя.
Вальрик с уважением коснулся желтой полосы на запястье. Теплая. Живая. Узнает хозяина, как собака, только лучше.
Гораздо, гораздо лучше.
Глава 14
КоннованСолнце дразнило, солнце жгло болью, солнце медлило, не желая показываться и дарить долгожданную смерть. А потом белое поле разом потускнело, съежилось и исчезло, уступая место благодатной темноте. Я чувствовала ее кожей: нежное, мягкое прикосновение, оно успокаивало, утешало, унимало боль.
Спасибо за передышку.
Некоторое время я не решалась открыть глаза, в них еще теплилась память о враждебном белом поле и страх: а вдруг я ослепла? То поле было таким оглушающе ярким… поэтому я лежала, прислушиваясь к собственным ощущениям, и боялась. Впервые смерть подступила настолько близко. Впервые меня хотели убить, именно убить, а не подчинить. Не понимаю, за что.
Холодно. Совсем, как в тот раз, в бане. Холод сидит глубоко внутри, мышцы стекленеют, а пальцев вообще не чувствую. Безумно хочется крови. Настоящей горячей живой крови. Она совсем рядом: даже с закрытыми глазами ощущаю присутствие людей: ярко-алые, горячие пятна на темно-сером фоне.
Кстати, где я? Придется, наверное, открыть глаза. Первое время не вижу ровным счетом ничего: смутные пятна, лиловые искры и дикая головная боль. Головная боль выглядит желто-зелеными звездами, а жажда окрашена в синие тона.
— Очнулась? — Ильяс сидел на корточках у костра. Кто додумался развести костер? И почему позволили.
— Мы где? — собственный голос казался сухим и колючим, как песок в пустыне. — Остальные?
— Сокеновы пещеры, — Ильяс разговаривал в полголоса, правильно, орать во всю глотку, как Вальрик на берегу, глупо.
Вальрик? Что с этим уродом? Жив — однозначно, иначе я бы не очнулась.
От огня тянет теплом. Придвинуться бы поближе, но тогда придется шевелиться, а мышцы онемели. Пытаюсь сесть, голова кружится, но это пройдет… наверное…
— Селим хорошо местность знает. Он браконьерничал раньше, а их светлость, когда поймали, замест виселицы велели рубежи стеречь и других браконьеров ловить.
— Умно.
— Эти пещеры, если точно не знать, где вход, в жизни не найдешь, — Селим довольно улыбался. Впрочем, за все время вынужденного знакомства я не разу не видела, чтобы он грустил. — Я тут однажды трое суток провел. Стражники лес через мелкую гребенку прочесали, а не нашли.
— А попался как? — Я подвигаюсь к огню: он достаточно живой, чтобы стало чуть теплее.
— В медвежью яму. Глупый был, молодой.
— И сейчас не особо поумнел, — вставил слово Ильяс.
— Здесь все?
— Ну да, и мы, и монахи — они ближе к выходу основались, не доверяют. А мы тут. С костром — оно не так холодно.
Не могу не согласиться, пусть огонь и слабенький, но все лучше, чем сидеть в темноте и мерзнуть. А в пещере царила совершенная, абсолютная темнота, совсем как та, что жила в княжеской темнице. Погаси костер — ослепну даже я, не говоря уже о людях.
Насколько могу судить, пещера находится довольно глубоко под землей — чувствую, как давят сумрачные земляные пласты, подсознание требует немедленно покинуть это место, способное в любой момент превратиться в ловушку. Правильно — стоит засыпать вход, и мы обречены.
Стоп. Хватит паниковать. У входа обосновались братья-монахи, а Меченый, как я имела возможность убедиться, неплохой командир. Да и словам Селима можно верить. Если говорит, что пещеру не найдут, значит… а ни черта не значит. У тангров техника, бесконечные человеческие ресурсы и время, которого у нас нет.
Ладно, в любом случае, лучше пересидеть день в пещере, чем провести его в яме, присыпанной сверху листьями. Да и людям нужен отдых. Здравый смысл убеждал пойти поговорить с Меченым о дальнейших планах, а инстинкты требовали держаться от монаха подальше. Шкурой чувствую: не любит он меня.
Да и сил, чтобы вставать и куда-то идти нету. Я вообще не уверена, что смогу встать.
— Вальрик с братьями остался. — Ильяс подбросил в костер веточку, и пламя благодарно сыпануло искрами, — я думал, что он их поубивает, но старший его убедил. Я своими ушами слышал, как они разговаривали. Тот, который со шрамом, хотел, чтобы Вальрик браслет, который тебя держит, ему отдал, а Вальрик не соглашался.
— Ну и чем все закончилось?
— Не знаю. Велели костер развести. Не верю я ему.
— Кому? — Про нелюбовь моих подопечных к Вальрику я знала и почти отказалась от мысли примирить их. С другой стороны, к воинственному монаху, да еще посланнику самого Святого отца, они должны были относиться с уважением. К тому же Меченый — харизматичен, уверен в себе, умеет заставить других принять его главенство. Идеальный лидер, черт бы его побрал.
— Монаху. Святой престол мягко стелет, да жестко спать. А эти вообще не монахи, а волки натуральные. Видела б ты, как они плыли — будто с плавниками и жабрами на свет появились, и помощи никакой. Мы с трудом на воде держались, а ты ж нас тренировала.
— Они тоже тренировались, — хотела добавить, что святые братья тренировались не какой-то жалкий месяц, ладно, почти два месяца, а годы, и учили монахов на совесть. Мне Карл про монастырские школы рассказывал: натуральный волчий питомник.
— Мы тут вот чего подумали… в общем, Селим тут все тропинки, ходы-выходы знает.
— Ага, — поддакнул Селим, подвигаясь ближе к костру. От живого тела веяло нестерпимым жаром, еще немного и… нет, я не животное, я сумею побороть инстинкт. И не потому, что привязалась к этим людям, а потому, что я — не животное. Я — Воин.
Стало немного легче.
— Так вот, — продолжал Ильяс, — Селим нас мимо лагеря проведет, а в лесу и потеряться легко… монахи опытные, они прорвутся, только вот нам с ними не по пути.
— А княжич знает?
— Мальчишка? — Селим скорчил гримасу. — Пусть, если ему так монахи любы, с ними и идет.
— Если ты касательно той штуки, которую Володар отдал, то мы кой-чего придумали… вот послушай, дождаться, когда он заснет, и…
Идиоты. Форменные идиоты.
Пришлось объяснять, вроде бы поверили, но воцарившееся молчание было тягостным и задумчивым. А потом пришел Фома, сказал, что меня брат Рубеус видеть желает.
Какой он мне к лешему брат? Хотя все равно уклониться от разговора не выйдет.
Соседняя пещера была меньше, темнее и холоднее. Отсутствие огня сказывалось крупной дрожью. Утешало одно — мерзла не только я. Меченый походил на ледяную статую, такой же белый и неподвижный. Толстяк Морли съежился и пытался укутаться в остатки плаща — интересно, где он откопал эту рванину? Вальрик сидел, прислонившись к стене, и клацал зубами. К костру не пойдет — слишком гордый. Гордый, но глупый: в его состоянии не следовало пренебрегать удобствами. К тому же огонь — не удобство, а жизненная необходимость. Вот прихватит завтра лихорадка, тогда что?
Злилась ли я на Вальрика? Наверное, нет. Уже нет. Та истерика, ее можно было предвидеть, но я была слишком занята игрой в войну, чтобы думать еще и о чьих-то чувствах. А следовало бы. Знала же, что Вальрик — личность неуравновешенная. А тут в один день потерять дом, отца, братьев. Пусть даже отец почти не обращал на сына внимания, а братья и вовсе скотами были, но… родная кровь, люди придают этому факту большое значение.
Да-ори тоже ценят кровные связи.
Мы с Карлом связаны кровью, только из-за ошейника он меня не слышит. Наверное. А я перестала слышать его еще раньше. Тогда было плохо, но ничего, привыкла. И Вальрик привыкнет. Со временем.
Глаза у него виноватые.
— Я не хотел тебя убивать.
— А зря, — ке хватало мне еще извинений, раскаяний и прочих соплей, так и привязаться недолго, а привязываться к людям глупо. Вообще привязываться к кому-либо значит обзаводиться слабостями, так Карл говорит.
Вальрик обиженно запыхтел. На лице обида и гнев. Как же, решил помириться, а его носом о землю. Больно. Обидно. Ничего, переживет.
— Зачем звали?