Гнедая лохматая пара, запряжённая в лёгкую трёхколёсную повозку, по Серой Ленте, самой широкой и загруженной улице города (единственной загруженной и широкой улице города, если честно), бодрой рысью отвезла нас из Закатного порта на крайний северо-запад Пёстрой Лужи, богемного квартала, в котором и жила Марена; впрочем, как и большинство представителей всевозможных творческих профессий. Именно здесь находятся Галерея и Драматический театр. Только опера располагается в Алых Реках.
Я расплатился с кучером и с любопытством огляделся. В Пёстрой Луже я бываю крайне редко, преимущественно по делам — соответственно, обычно бывает не до разглядывания достопримечательностей. Улица Марко Та’Тре, гениального скульптора конца прошлого века, полностью оправдывала название квартала: дома, крытые черепицей всевозможных цветов, тут и там вдоль улицы статуи, скульптуры, резные перила балконов, даже стилизованные колонны. Дом номер 17 по улице мог похвастаться алой черепицей, белоснежной балюстрадой, увитой огненно-рыжими водохлёбами, и совершенно нейтральным фасадом, чем, в отличие от некоторых своих соседей, тут же завоевал мою симпатию.
Колокольчик мелодично тренькнул в ответ на моё прикосновение к шнурку звонка, дверь открылась самостоятельно. Интересно. Надеюсь, с ней ничего не случилось, и я не обнаружу вместо ответов на несколько вопросов жесточайшим образом расчленённый труп? А то, в свете провала в памяти и странной записки утром, назначу себя главным подозреваемым. Только этого мне для полного счастья, можно подумать, не хватает!
— Марена, где вы? — настороженно крикнул я.
— Здесь, здесь! Идите на запах краски, — весело ответила вполне живая художница откуда-то сверху, из глубины дома. Я облегчённо вздохнул.
Я поднялся по лестнице, принюхиваясь. Как Ищейка, предложение идти на запах мог бы считать оскорблением. Если бы девушка знала, кто я, и действительно хотела меня обидеть.
— Марена!
— Да-да, вы на верном пути, — голос прозвучал уже ближе. Пройдя короткий коридор, я открыл тонкую витражную дверь и попал в огромное помещение, с выходом на балкон с одной стороны и огромными окнами с другой. Судя по множеству пустых подрамников, набросков, холстов, рам и совершенно непонятных нормальному человеку предметов, это была мастерская. Хозяйка обнаружилась у окон, и она увлечённо творила. Длинная, до пят, белая просторная рубаха с закатанными рукавами была тут и там заляпана пятнами краски, рыжие волосы — небрежно собраны в хвост. — Добрый день, Блэйк, — улыбнулась она, на мгновение отвлёкшись от картины. — А я, видите ли, творю с утра пораньше. Ночью проснулась от звуков бури, и с тех пор не могу оторваться — вдохновение. Ловлю вот, пока оно есть. Вы, кстати, выглядите живее, чем вчера.
— Да я себя и чувствую тоже гораздо лучше, — я хмыкнул. — А можно посмотреть на ваше новое творение?
— Отчего же нет, — она пожала плечами. — Я не суеверна и не понимаю, почему нельзя показывать незаконченные работы. Только зря надеетесь, вас тут нет, — рассмеялась художница. Снедаемый любопытством, я подошёл к холсту.
Это был портрет лазурного дракона. Причём именно портрет; обычно этих загадочных существ изображали схематично, вдалеке, а здесь он занимал первый план. В сердце бури, во всполохах молний и порывах ветра, он… танцевал?
— Вы так быстро пишете? — ошарашенно уточнил я, разглядывая почти готовую картину. Во всяком случае, дракон, за вычетом хвоста и передних лап, был прорисован полностью.
— Очень редко, только когда вот такое сильное вдохновение, — отозвалась художница, на моих глазах кладя быстрые мелкие мазки.
— А почему дракон? — я оторвался от созерцания работы художницы и задумчиво огляделся, выискивая, куда бы присесть.
— Я же говорю, меня разбудила буря. И мне показалось, что в сердце такого шторма непременно должен быть этот прекрасный зверь. Хотя… Что-то какой-то он слишком уж… незвериный получается. И, что уж там, жутковатый. Взгляд у него больно разумный получился, но при этом хищный. А вы как думаете, что такое лазурный дракон?
— Да я как-то никогда не задумывался над этим, — честно ответил я.
— Можете взять вон там, в углу, табурет. Если не боитесь испортить брюки, он вполне может быть не слишком чистый, — предложила девушка. — А меня иногда посещают такие мысли. Иногда кажется, что это просто дух стихии, вроде элементаля. Безмозглый и послушный воле ветров. А иногда — что это разумное существо. Причём, пожалуй, разумнее, чем большинство моих знакомых.
— Скорее уж, животное. Только не простое, а магической природы, вроде единорогов, — огласил я одну из версий, которая казалась мне более жизнеспособной и менее фантастичной, чем все остальные.
Дело в том, что драконы с древних времён и по сей день оставались огромной загадкой нашего мира и вызовом всем магам, вместе взятым. Никто даже примерно не знал, кто это или что это, откуда они берутся, куда деваются и где обитают. Видели их довольно редко и практически всегда — издалека. Лазурных драконов видели только перед штормом или во время шторма, правда, чаще, чем всех остальных — или просто моряки столь активно привирали и обладали более развитым воображением. Огненных драконов иногда видели в песках, около вулканов или при лесных пожарах. Ледяных — в горах и далеко на севере. По слухам, существуют ещё чёрные драконы, где-то далеко на востоке, за Великим хребтом, за пределами всех населённых земель, в полулегендарных Пустошах.
Место это овеяно таким количеством жутких историй и мифов, а внятных свидетельств столь мало, что лично мне проще вообще про них не вспоминать. Это пустынный район, природная аномалия, в которой не действует никакая магия, и даже, по слухам, физика ведёт себя как-то по-другому. Исследовать пытались многие, вернулись… да, собственно, считай, никто и не вернулся. Во всяком случае, в своём уме — точно. И рассказывали мифы ещё более страшные, чем известно широким массам. В итоге, на Пустоши плюнули даже ближайшие соседи — скалисто-вулканическое плато, не слишком большое по площади, не представляющее никакой видимой материальной ценности. Конечно, всяких маньяков-энтузиастов и поныне хватает, но серьёзные экспедиции, насколько я знаю, последнюю сотню лет туда не направлялись. В общем, драконы-то чёрные, может, там и есть, только точно мы этого не узнаем никогда. Разве что, когда-нибудь, когда маги придумают что-нибудь такое, чтобы работало в тех местах и было там полезным… Разведка с воздуха, к слову, тоже совершенно бесполезна — от дремлющих и вяло извергающихся вулканов над Пустошами висит постоянное облако пепла. В общем, Пустоши — они пустоши и есть. Пусто и никого нет.
— А, может, иллюзия? — хитро покосилась на меня Марена.
— Может, и иллюзия, — я пожал плечами. — Я знаю с десяток версий, и все они более-менее обоснованные. А как вам такая: драконы на самом деле аватары бога-Создателя?
— Ух! — восхитилась девушка. — Такого я ещё не слышала. Это кто вам подобное сообщил?
— Да был у нас один теолог-теоретик, со мной вместе в Академии учился, — я хмыкнул, вспоминая того забавного нескладного паренька, талантливого Целителя, который просто бредил драконами в свободное от костоправства время. — А можно мне будет посмотреть на картину, когда вы её закончите?
— Посмотреть? — она вновь покосилась на меня. — Можно.
— А купить? — весело улыбнулся я.
— Видно будет, когда закончу, — она пожала плечами. — Я не со всеми картинами могу расстаться. Вот, к примеру, за «Пленника» мне предлагал один сударь целое состояние, едва не обиделся, когда я отказалась. Но я пообещала ему его собственный ростовой портрет, успокоился. Когда портрет был готов, вообще, по-моему, забыл, что хотел купить что-то другое, — девушка хихикнула.
— А этот самый «Пленник» на выставке был? — поинтересовался я.
— Конечно, — она пожала плечами. — Тот ваш портрет, на балконе башни. И вот так, плавно и ненавязчиво, мы подошли к, собственно, цели нашей сегодняшней встречи, — сообщила она, не отрываясь от мольберта.
— Вы поразительный художник, — я не выдержал и рассмеялся.
— Это отчего же? Мне говорят, я талантлива, — художница пожала плечами. — Но вы же не это имели в виду?
— Нет, не это. Просто… Для начала, вы не выставили меня из святая святых, мастерской. Ещё совершенно не раздражаетесь, когда кто-то заглядывает вам через плечо в незаконченный набросок. Легко соглашаетесь писать на заказ, совершенно спокойно продаёте большинство картин…
— На что-то же нужно жить? — улыбнулась она. — Опять же… Зачем мне столько картин в личном пользовании? Спрятать и любоваться? Вот ещё! Я работаю потому, что люблю писать. Мне приятно, что картины покупают: значит, моё творчество кому-то нравится, кому-то нужно. Прекрасно понимаю, что большинство купленных у меня картин — это просто денежное вложение, с таких вкладчиков я действительно беру много денег. А когда вижу, что картина действительно «запала в душу», что называется, — беру чисто символическую плату. Или вовсе дарю, — девушка беспечно пожала плечами. — Жизнь коротка, что цепляться за такие мелочи? А то, о чём вы говорите… В большей части случаев, это нервы. Творческие люди действительно зачастую очень нервозные люди, порой неврастеники, а то и вовсе шизофреники. Также довольно часто это просто показуха и пафос. Иногда, правда, бывает банальная привычка. Или убеждённость с детства, что «так положено».
— Странно, — я хмыкнул. — Мне почему-то тоже всё время так казалось. Не знаете, а я вас во сне не видел?
— Да мне-то откуда знать? — она фыркнула. — Вам виднее, милорд, ваши же сны!
— Я очень редко вижу сны, — я пожал плечами. — Или, скорее всего, просто очень редко их запоминаю, если верить магам Разума. Им виднее, что творится в наших головах, а я всего-навсего жалкий маг водной стихии. Так что если я случайно иногда забредаю в ваши сны, отнюдь не по злому умыслу, и искренне прошу меня простить.
— А вы не похожи на графа, — взгляд девушки посерьёзнел. — Совсем-совсем не похожи.
— Ну, спасибо, — я вздохнул. — Последнее время мне только об этом и говорят.
— Вы не пробовали почаще навещать портного? — расхохоталась художница.
— Я что, настолько плохо выгляжу? — удручённо уточнил я, разглядывая себя. — Вроде бы вполне приличный сюртук, качественный, из хорошей ткани, нигде не потёртый…
— Выглядите вы замечательно, особенно в выспавшемся состоянии. Просто этот сюртук был сшит эдак лет десять назад, несмотря на его идеальное состояние, — пояснила она. — И это действительно бросается в глаза.
— Да? — докатился… Нет, пожалуй, надо будет сегодня же навестить портного. А то вовсю роняю честь рода; хватит валять столь важную вещь в пыли! Не думаю, что отцу бы это понравилось. — Что ж, спасибо, что открыли глаза. Обещаю встать на путь исправления и сегодня же зайти к портному, — я вздохнул.
— Не поможет, — продолжала веселиться Марена. — Вы не только поэтому на графа не похожи. Вы слишком простой и интересный собеседник. Я, между прочим, сирота и дочь рыбака. А вы вот так панибратски со мной разговариваете!
— О… тогда можно к портному не ходить, — я с несколько переигранной тоской вздохнул. — Боюсь, если я вдруг начну себя вести как потомственный аристократ, меня засмеют.
— Это кто? — удивилась девушка. — Однако, новость.
— Это… Мои друзья и коллеги, — пояснил я. — И первой будет Реи, с которой вы познакомились на выставке. Согласитесь, она тоже на княжну не похожа.
— А она княжна? — глаза художницы удивлённо округлились. — Вот это номер! А мы вчера на «ты» перешли… с другой стороны, она сама виновата, что не созналась! Может, и с вами перейдём? А то мне приходится постоянно себя одёргивать.
— Не имею ничего против, — я улыбнулся.
— А кем ты работаешь? — радостно и легко переключилась рыжая художница. — Вообще, это очень странно — работающий граф, — насмешливо хмыкнула она.
— Я? Я работаю старшим следователем отдела убийств, Управление Порядка, — честно признался я.
— О-о-о! — протянула она, недоверчиво меня разглядывая. — Вот на следователя ты, кстати, больше похож, чем на графа.
— Да я, собственно, и не спорю, — я пожал плечами. — Я уже двадцать лет — считай, полжизни, — больше следователь, чем граф.
— А я вчера подумала, что ты — какой-нибудь высокий офицерский чин, — она пожала плечами. — Совершенно не разбираюсь в мундирах. А за что награды?
— Ты же говоришь, не разбираешься в мундирах? — подколол я.
— Не разбираюсь, но что цепочки — это награды, я знаю, — беспечно пояснила Марена.
— Это не цепочки, это леи, — поправил я. Довольно резко, поэтому поспешил уточнить. — Извини, просто… не люблю, когда шутят с человеческими жизнями. Давай сменим тему.
— Я не шучу, я правда не знала, — ничуть не обиделась художница. — Не обижайся. Давай лучше про ту картину, про которую ты хотел спросить. Хотя, подозреваю, это тоже не слишком приятная тема.
— В последнее время она актуальна, поэтому не до сантиментов, — вздохнул я.
— В любом случае, это очень короткий разговор, — она вновь пожала плечами. — Я не могу сказать ничего внятного про ту картину. Думаю, то, что ей двадцать один год — или около того — тебя не удивит. А всё остальное… Мне приснился какой-то сюрреалистический обрывочный кошмар. Те самые руки, холод, много крови, какие-то вспышки, крики. И то и дело мелькал этот символ. Написала я её вот так же, как сейчас, за ночь. Можно сказать, последними красками — тогда особо денег не было, это сейчас я известна и популярна. И, собственно, с тех пор ты и начал мне периодически сниться. Только я не знала, что это ты, и что тот парень из снов действительно существует. А расскажи мне, что тогда случилось? Почему у меня в сознании так отчётливо запечатлелся эти образы? Или не знаешь?
— Отчего же? Знаю. Какое настораживающее совпадение — двадцать лет я не почти вспоминал эту историю, а за последние несколько дней — уже не первый раз.
Я второй раз за день вкратце пересказал историю своей первой встречи с этим треклятым символом. Марена даже оторвалась от холста, присев на ещё один табурет.
— Какая жуткая история, — поёжилась художница. — Честно признаюсь, совершенно не хотелось бы оказаться на твоём месте! — она вздохнула, ещё раз зябко повела плечами, но потом будто очнулась и вспомнила о картине, вновь вооружившись палитрой и кистью.
— Мне тоже, — я хмыкнул. — Впрочем, я и не надеялся, что что-нибудь прояснит встреча с тобой.
— А зачем пришёл? — с ехидством поинтересовалась она.
— Честно? Из любопытства; не каждый день тебе столь необычная и прекрасная девушка признаётся, что видит тебя во сне.
— Ещё бы у тебя жизнь не такая беспокойная была, — она иронично улыбнулась. — Что-то мне подсказывает, что ночные кошмары перед выставкой имеют к тебе прямое отношение. Равно как и кошмары половины этой четверти.
— Мне уже становится страшно с тобой общаться, — я тоже не удержался от улыбки. — Мы ловили опасного преступника; не читала, в газетах писали много чего лестного про наш отдел?
— Мельком видела. Это маньяк-садист который?
— Да. Ты, видимо, отдувалась кошмарами за меня: я заснуть не мог.
— Вот как? Настолько впечатляюще? — она вскинула брови.
— Лучше тебе этого не знать, — поморщился я.
— Тогда хорошо, что в кошмарах не было подробностей, просто ощущение липкого опасного взгляда, внимания и страха. И то кратковременно, под утро. А вот последний из них был куда ярче, много крови, река какая-то, — поделилась впечатлениями художница.
— Демоны… — пробормотал я и задумчиво потёр подбородок. — Что-то действительно мне уже очень не по себе от этой истории. Мало ли, что я натворю, а ты сон про это увидишь?
— И что ты предлагаешь? — живо заинтересовалась Марена.
— Можно попробовать проконсультироваться с магами Разума. Завтра забегу, узнаю. Всё равно собирался зайти, только по другому поводу, — пробормотал я себе под нос, вспоминая про сегодняшний провал в памяти.
— Это хорошо! — искренне обрадовалась девушка. — Ты, конечно, мужчина интересный, но, повторюсь, уж больно жизнь у тебя насыщенная всяческими гадостями.