«Почему я участвую в этом мошенничестве? — спросила себя Джессика. — Но пути Бене Гессерит извилисты и запутанны, и кто восстанет против их силы?..»
— Мне ведомы Темные Знания и стезя Великой Матери, — промолвила Джессика. В поведении и внешности Мэйпс она прочла много сказавшие ей знаки уже более очевидные. — Мисецес прейя, — провозгласила Джессика на чакобса. — Андрал т'ре перал Трада цик бускакри мисецес перакри…
Мэйпс на шаг отступила от нее, словно готовая бежать.
— Мне многое ведомо, — Продолжала Джессика. — Так, я знаю, что у тебя были дети, что ты потеряла тех, кого любила, что ты вынуждена была скрываться и бежать в страхе, что, наконец, ты совершала насилие — и готова совершать его вновь, и совершишь еще; я многое знаю!
— Я не хотела обидеть вас, миледи, — тихо сказала Мэйпс.
— Ты говоришь о легендах — и жаждешь ответов, — сказала Джессика, — но берегись этих ответов! Так, знаю я, что ты пришла сюда, приготовясь к насилию, с оружием на груди. Так?
— Госпожа моя, я…
— Возможно, тебе и удалось бы забрать кровь жизни моей, — тем же тоном сказала Джессика, — хотя шансы на это и невелики. Но, сотворив сие, ты разрушила бы больше, чем способна представить в самых страшных своих кошмарах. Есть нечто худшее, чем смерть, ты знаешь это, даже и для целого народа.
— Госпожа! — взмолилась Мэйпс. Казалось, она упадет сейчас перед Джессикой на колени. — Госпожа, это оружие было послано вам в дар — если будет свидетельство, что вы — это Она, Та, — кого мы ждем…
— Или же как орудие убийства — если окажется, что это не так, — утвердительно сказала Джессика. Она сидела в той обманчивой внешней расслабленности, которая делала обученных Бене Гессерит столь опасными противниками в бою.
Сейчас станет ясно, что она решила.
Мэйпс медленно сунула руку за ворот своего платья и извлекла оттуда темные ножны, Из которых торчала черная рукоять с глубокими вырезами для пальцев. Она взяла ножны одной рукой, рукоять — другой, обнажила молочно-белый клинок и повернула его острием вверх. Казалось, клинок светится внутренним светом. Он был слегка изогнутым, обоюдоострым, как кинжал, сантиметров двадцати длиной.
— Знаете ли вы, что это такое, миледи? — спросила Мэйпс.
Джессика поняла, что это может быть лишь одна вещь — легендарный арракийский крис, который никогда не покидал планету и был известен лишь по самым фантастическим слухам и россказням.
— Это крис, — сказала она.
— Не говорите об этом так просто, — сказала Мэйпс. — Известно ли вам его значение?
Похоже, вопрос с двойным дном, пронеслось в голове Джессики. Вот зачем гордая фрименка пошла ко мне в услужение: чтобы задать его. Мой ответ вызовет нападение или… что? Она хочет, чтобы я сказала о значении ножа. Она назвалась Шэдаут — на чакобса; Нож на чакобса будет «податель смерти»… Она теряет терпение, я должна отвечать. Задержка так же опасна, как и неправильный ответ…
— Это — Податель…
— Эйи-и-ии! — воскликнула Мэйпс. Крик одновременно горя, восторга и преклонения. Она так дрожала, что лезвие ножа бросало по комнате белые блики.
Джессика ждала, призвав на помощь все своё самообладание. Она хотела сказать, что нож — это «податель смерти», и добавить затем древнее слово на чакобса, но теперь все чувства, все ее сверхразвитое внимание к мельчайшим движениям тела — все останавливало ее.
Ключевым было слово… Податель.
Податель? Податель.
Но Мэйпс все еще держала нож так, словно готова была пустить его в ход.
— Ты полагала, — промолвила Джессика, — что я, посвященная в тайны Великой Матери, не узнаю Подателя?
Мэйпс опустила нож.
— Миледи… госпожа моя, когда так долго живешь с пророчеством, момент его исполнения становится потрясением.
Джессика подумала об этом пророчестве. Даже кости сестер Бене Гессерит, принадлежавших к Миссионарии Протектива, которые занесли сюда семена Шари-а и Паноплиа Профетикус, давно истлели, но цель их достигнута: необходимые легенды пустили корни в сознании этих людей в предвидении дня, когда они смогут послужить Бене Гессерит.
И вот этот день настал.
Мэйпс вернула крис в ножны и тихо сказала:
— Госпожа, это нефиксированный клинок. Храни его всегда возле себя. Неделя вдали от тела — и он начнет разлагаться. Он твой, этот зуб Шаи-Хулуда, твой… до твоей смерти.
Джессика протянула руку и рискнула пойти ва-банк:
— Мэйпс, ты убрала в ножны клинок, не вкусивший крови! -
Вздрогнув, Мэйпс уронила клинок в руку Джессики и, рывком распахнув на груди свое бурое одеяние, воскликнула:
— Возьми воду моей жизни!
Джессика вытянула клинок из ножен. Как он сверкает! Она повернула его острием к Мэйпс и увидела, что той овладел страх больший, чем страх смерти.
«Острие отравлено?» — подумала Джессика. Она подняла нож, провела им над левой грудью Мэйпс небольшую царапинку. Порез сразу и обильно набух кровью, но красная струйка остановилась почти сразу.
«Сверхбыстрая коагуляция, — отметила Джессика. — Видимо, влагосберегающая мутация…»
Она вложила клинок в ножны, приказала:
— Застегнись, Мэйпс.
Мэйпс подчинилась, дрожа. Ее лишенные белого цвета — сплошь синева — глаза не мигая смотрели на Джессику.
— Ты — наша, — бормотала она, — ты — Она…
Со стороны вестибюля снова донесся грохот разгружаемых ящиков. Мэйпс быстро подхватила вложенный в ножны крис и спрятала его в одеянии Джессики.
— Кто увидит этот нож, тот должен быть очищен или убит! — прошептала она. — Ты знаешь это, госпожа!
Теперь знаю, — подумала Джессика. Грузчики и их начальники ушли, не заглянув в большой зал.
Мэйпс овладела наконец собой и сказала:
— Тот, кто увидел крис и не был очищен, не должен живым покинуть Арракис. Никогда не забывай этого, госпожа. — Мэйпс глубоко вздохнула. — Теперь же дело должно идти своим путем. Ускорить события невозможно… — Она взглянула на штабеля ящиков и груды вещей вокруг. — Пока у нас найдется довольно работы и здесь.
Джессика колебалась. Дело должно идти своим путем? Но это же специфическое выражение из ритуальных формул Миссионарии Протектива, и означает оно «Приход Преподобной Матери, которая освободит вас».
«Но я же не Преподобная Мать! — Но тут Джессику поразило то, что вытекало из фразы Мэйпс. — Преподобная Мать! Они привили здесь эту легенду! Значит, Арракис — в самом деле страшное место!..»
А Мэйпс как ни в чем не бывало спросила:
— С чего прикажете начать, миледи?
Джессика инстинктивно поняла, что должна ответить так же спокойно, словно между ними не произошло ничего:
— Вот этот портрет Старого Герцога надо повесить в Обеденном зале. А голова быка должна быть повешена на противоположной от него стене.
Мэйпс подошла к бычьей голове.
— Какой же, должно быть, это был большой зверь — при такой-то голове, — сказала она и наклонилась поближе. — Только, наверное, сначала мне придется почистить ее, миледи.
— Не надо.
— Но тут на рогах грязь, прямо комками.
— Это не грязь, Мэйпс. Это кровь отца нашего герцога. Рога покрыты прозрачным фиксатором через несколько часов после того, как этот зверь убил Старого Герцога.
Мэйпс выпрямилась.
— Ах, вот как.
— Это просто кровь, — пояснила Джессика. — Да еще и старая кровь— Возьми кого-нибудь себе в помощь: эти ужасные вещи довольно тяжелы.
— Вы полагаете, кровь может меня обеспокоить? — еле заметно усмехнулась Мэйпс. — Я из Пустыни, и крови видела предостаточно.
— Да… могу поверить, — пробормотала Джессика.
— Притом часть этой крови была моей собственной, — продолжила Мэйпс. — И ее было куда больше, чем выпустили вы из этой маленькой царапинки!
— Ты бы хотела, чтобы я резанула поглубже?
— Ах, нет! К чему расточать зря воду тела? Всё вы сделали правильно.
И Джессика, уловив ее интонацию, отметила глубокое значение слов «вода тела». Снова огромное значение воды на Арракисе вызвало в ней чувство подавленности.
— На какие именно стены повесить каждое из этих украшений, миледи? — спросила Мэйпс.
Какая она педантичная, эта Мэйпс, подумала Джессика и махнула рукой:
— На твое усмотрение, Мэйпс. Особого значение это не имеет.
— Как скажете, миледи. — Мэйпс нагнулась и принялась снимать с бычьей головы остатки обертки и бечевку. — Убил, значит, старого-то герцога, малыш? — почти пропела она, обращаясь к голове.
— Позвать тебе на помощь грузчика? — спросила Джессика.
— Я справлюсь сама, миледи.
Да, она справится. Этого у нее не отнимешь: стремление справиться с чем угодно.
Крис в ножнах холодил кожу на груди, и Джессика представила себе длинную цепь планов Бене Гессерит, выковавшей здесь еще одно звено. Благодаря этим планам ей удалось пережить сейчас смертельный кризис. «Ускорить события нельзя», — сказала Мэйпс. Но уже сама поспешность, с какой они устремились в это место, наполняла Джессику дурными предчувствиями. И ни подготовка Миссионарии Протектива, ни, дотошная проверка, которой Хават подверг это логово, не могли рассеять эти предчувствия.
— Когда повесишь их, начинай распаковывать ящики, — сказала Джессика. — У одного из грузчиков в вестибюле есть все ключи, и он знает, куда что нести. Возьми у него ключи и опись вещей. Если будут какие-нибудь вопросы — я в южном крыле.
— Слушаюсь, миледи.
Джессика повернулась к выходу, но тревога не покидала ее: хотя Хават счел дом безопасным, что-то здесь было не так, она чувствовала это.
Вдруг она поняла; что ей необходимо увидеть сына — прямо сейчас. Она направилась к арочному проему коридора, соединявшего Большой зал с Обеденным и с жилыми покоями. Она шла все быстрее и быстрее и наконец — почти побежала.
За ее спиной Мэйпс, оторвавшись от очистки бычьей головы от клочков упаковки, взглянула хозяйке вслед и пробормотала:
— Она действительно Та. Бедняжка.
~ ~ ~
«Юйэ! Юйэ! Юйэ! — звучит рефрен. — Миллиона смертей мало для Юйэ!»
Дверь была приоткрыта, и Джессика вошла в комнату с желтыми стенами. Слева стоял небольшой диван черной кожи— и два пустых книжных шкафа, висела пыльная фляга с водой. Справа, по обе стороны второй двери, — еще два пустых шкафа и привезенный с Каладана стол с тремя креслами. А напротив, у окна, спиной к ней стоял доктор Юйэ и не отрываясь смотрел на что-то снаружи.
Джессика тихо сделала еще один шаг.
Она заметила, что одежда Юйэ измята, на локте — меловое пятно, словно он где-то прислонился к штукатурке. Со спины он выглядел бестелесной тонкой фигуркой в карикатурно больших черных одеждах. Казалось, это — составленная из палочек марионетка, которую в любой момент может потянуть за ниточки невидимый кукловод. Живой выглядела лишь массивная квадратная голова с длинными черными волосами, схваченными над самым плечом серебряным кольцом Суккской Школы, — голова еле заметно поворачивалась, следуя за каким-то движением на улице.
Она снова оглядела комнату. Никаких следов присутствия сына, но дверь справа вела в маленькую спальню, облюбованную Паулем.
— Добрый день, доктор Юйэ, — кивнула ему Джессика. — А где Пауль?
Он качнул головой так, словно обращался к кому-то за окном, и, не. оборачиваясь, отсутствующе произнес:
— Ваш сын устал, Джессика. Я отослал его в ту комнату, чтобы он отдохнул…
Вдруг он замер и резко обернулся — длинные усы при этом шлепнули его по губам.
— Простите, миледи! Мысли мои были далеко… я… как я мог позволить себе фамильярность!
Она улыбнулась, успокаивающе протянув к нему правую руку, причем на мгновение испугалась, что доктор упадет перед ней на колени.
— Веллингтон, прошу вас…
— Но обращаться к вам подобным образом… я…
— Мы знаем друг друга уже больше шести лет, — сказала Джессика. — Достаточно долгий срок, чтобы отбросить чрезмерные формальности между нами — по крайней мере в неофициальной обстановке.
Юйэ отважился на слабую улыбку.
«Кажется, это сработало, — подумал он. — Теперь она отнесет все замеченные ею странности в моем поведении на счет смущения. И, зная ответ, не станет доискиваться иных причин».
— Боюсь, я слишком рассеян, — сказал он. — Всякий раз, когда я ощущаю сочувствие к вам, я думаю о вас, простите… как просто о… Джессике.
— Сочувствие ко мне? Почему?
Юйэ пожал плечами. Он уже давно понял, что Джессика не наделена даром Правдовидения в той же мере, как его Уанна. Тем не менее он всегда, когда это было возможно, старался говорить ей правду. Так было безопаснее всего.
— Вы уже видели это место, ми… Джессика. — Он споткнулся на имени, но затем продолжил: — Такое пустынное, голое после Каладана. А люди здесь! Эти горожанки, мимо которых мы проезжали, — как они кричали под своими покрывалами! Как смотрели на нас!..
Она сложила руки на груди, обхватила себя за плечи и ощутила крис — клинок, выточенный, если верить рассказам, из зуба песчаного червя.
— Просто мы кажемся им странными — иные люди, иные обычаи. Они же знали только Харконненов. — Джессика взглянула поверх его плеча в окно. — На что вы смотрели?
Он повернулся к окну:
— На людей.
Джессика встала рядом, посмотрела туда, куда глядел Юйэ, на участок перед домом. Там росли в ряд два десятка пальм. Земля между ними была голая, чисто выметенная. Силовое полб отгораживало их от улицы, по которой двигались люди в широких одеждах, Джессика заметила в воздухе между нею и этими людьми слабое мерцание поля, окружавшего дом, и все вглядывалась в толпу, пытаясь понять, что же в ней могло так захватить внимание Юйэ.
Наконец она заметила — и прижала ладонь к щеке. Как эти люди смотрели на пальмы! Она увидела зависть, какую-то ненависть… и даже надежду. Все они смотрели на пальмы с одним и тем же выражением лица.
— Знаете, о чем они думают? — спросил Юйэ.
— А вы умеете читать мысли?
— Эти мысли… Их не надо читать. Они глядят на пальмы и думают: «Это сто человек». Вот что они думают.
Джессика недоумевающе подняла брови:
— Почему?
— Это финиковые пальмы, — объяснил он. — Одной финиковой пальме требуется сорок литров, воды в день. Человеку — здесь — достаточно восьми. Таким образом, каждая пальма соответствует жизням пяти людей. Здесь двадцать пальм — то есть сотня людей.
— Но кое-кто из них смотрит на пальмы с надеждой.
— Они надеются всего лишь на то, что упадет несколько фиников. Только теперь не сезон.
— Мы слишком несправедливы к этой планете, — сказала Джессика. — Здесь, конечно, есть опасность, но есть и надежда. Пряность в самом деле может обогатить нас. А имея достаточно богатую казну, мы сможем превратить этот мир во что пожелаем…
И она мысленно засмеялась над собой: «Кого я пытаюсь убедить?» Смех вырвался наружу и прозвучал ломко, безрадостно.
— Но безопасность не купишь, — добавила она. Юйэ отвернулся, чтобы она не видела его лицо. «Если бы я только смог ненавидеть, а не любить этих людей!» — подумал он. Джессика во многом напоминала его Уанну. Но сама эта мысль несла с собой суровое напоминание, укрепляя его на тяжком пути к цели. Кто может знать все пути харконненской жестокости? Уанна могла быть еще жива. Он должен удостовериться сам.
— Не тревожьтесь за нас, Веллингтон, — мягко сказала Джессика. — Это наша проблема, не ваша.
«Она думает, что я тревожусь о ней! — Он смигнул слезу. — И она, конечно, права. Но я должен предстать перед этим черным бароном, исполнив порученное мне дело, и использовать единственный мой шанс, чтобы нанести удар тогда, когда он будет менее всего готов к этому, когда он будет слабее всего, — в момент его торжества!»
Юйэ вздохнул.
— Я не побеспокою Пауля, если взгляну на него? — спросила Джессика.
— Нисколько. Я дал ему успокаивающее.
— Хорошо ли он переносит перемены?