— Наверное, я и не могу сделаться слишком уж толстым, — улыбнулся Арилье.
Аргвайр покачала головой:
— Что обо мне скажут, когда увидят тебя!
— Скажут, что ты прекрасна… — заверил ее Арилье. — Я люблю тебя, Аргвайр. Я люблю бусины над твоими бровями. Я люблю твои синие ресницы. Я люблю средний палец на твоей левой ноге.
— О, они скажут, что Аргвайр плохо кормила Арилье! Они скажут, что она слишком много времени смотрела на средний палец своей левой ноги и слишком мало времени — на живот Арилье.
— Я буду надувать живот, чтобы они такого не говорили, — заверил троллиху Арилье.
Но она продолжала упрекать его:
— Я люблю твой рот, когда он открывается перед ложкой! Я люблю твою шею, когда в ней булькает обильное питье!
Таковы были формулы дружеского приветствия у троллей, и Арилье без труда усвоил их.
— Я люблю тебя, Аргвайр, — сказал он матери Енифар. — Но даже ради этой любви я не смогу стать удовлетворительно толстым.
— Нитирэн сделал тебя весьма и весьма толстым, — возразила Аргвайр, — но заботы о Енифар снова превратили тебя в тощего. Это нехорошо.
Превратившись в тролля, Арилье начал носить по нескольку золотых ожерелий на шее и наборный пояс со здоровенной пряжкой, инкрустированной рубинами. На левой руке у него теперь блестело два серебряных браслета с шипами и спиралями из накладных витых проволок, а на правой руке звякала тонкая золотая цепочка с мелкими жемчужинками. Чтобы защитить от слишком яркого троллиного солнца свою бледную эльфийскую кожу, он обматывал вокруг широкополой шляпы длинную вуаль. Когда солнце поднималось в зенит, Арилье закрывал тонкой тканью лицо. Тролли вовсе не потешались над ним; напротив — они находили это обыкновение аристократическим и остроумным.
— У меня достаточно золота на теле, чтобы я оставался толстым в глазах сородичей, — заверил Арилье хозяйку усадьбы.
— Я подарю тебе еще, — сказала Аргвайр. — Если уж я не в состоянии как следует откормить гостя, я утолщу тебя с помощью пряжек, бусин и браслетов.
Арилье и Енифар должны были вскоре покинуть мать девочки, и эта разлука печалила всех троих. Только подменыш ни о чем не догадывался и продолжал безмятежно льнуть к Аргвайр.
Как ни хотелось троллихе показать свою настоящую дочь другим сородичам, она благоразумно воздержалась от этого поступка.
— Никто не должен знать о том, что Енифар здесь побывала, — объяснила мать, лаская косички девочки. — Это против закона. Нам запрещено встречаться.
Вот уже и слуги привели двух лошадей, лохматых, широкоспинных; вот уже и оседлали их и положили под седла красивые ковры с кистями и бубенцами, а в длинные гривы вплели шелковые ленты из числа тех, что прежде носила сама хозяйка.
Скоро отъезд…
Неизбежность разлуки раскинулась над головами, как купол.
Босоногая, в пушистом белом платье, Аргвайр сидела на траве и следила за тем, как работают слуги, а Енифар оседлала вытянутые ноги матери, наклонилась вперед и положила голову ей на колени.
— Аргвайр, мое солнечное вино, — сказал Арилье.
— Арилье, единственный с именем Арилье, убийца мстителя, небесный глазок, — сказала Аргвайр.
— Аргвайр, медовый рот, Аргвайр, горячая трава.
— Арилье, вода на перекате, Арилье, стрела в середине ладони.
Они сплели пальцы и стиснули их, так, чтобы костяшки заболели, а потом высвободили руки.
— Найди отца моей дочери, — попросила Аргвайр. — Найди ее настоящего отца. Не надейся, что это будет просто, ведь никто в Истинном мире не знает, где сейчас Джурич Моран. Спроси о нем в Калимегдане. Если только у Мастеров сохранилась власть над Мораном, они могут кое-что знать… — Аргвайр-троллиха говорила задумчиво, протяжно, во время говорения она срывала травинки, зажимая их между пальцами босых ног. — До меня доносились разные слухи. Говорят, он преступник. Говорят, он изгнанник. Моран бродяга, Моран любовник, Моран, у которого сказки сочатся из-под ногтей, а бредни свисают с левого уха… Где Моран плюнет, там у цветов появляются зубы, где Моран чихнет, там глохнут и плачутся жабы, где Моран зевнет, там разверзнется болото, где Моран заснет, там родится и умрет призрачный город…
— Как же Моран зачал твою дочь?
— Во сне.
— А кто из вас двоих спал — ты или Моран?
— Или я, или Моран. Мы оба спали, Арилье, и все-таки дочка зачалась…
— Я найду Джурича Морана, — обещал Арилье. — Он признает Енифар своей, возьмет ее за руку, он назовет ее наследницей всех своих чихов, плевков и зевков, всех своих снов и фантазий, и каждая сказка этого мира будет принадлежать Енифар.
— Ты меня понял, Арилье! — обрадовалась Аргвайр. — Смотри, вот уже и лошади оседланы, и гривы их заплетены, и красивые коврики постелены под седла. Вам и вправду пора ехать.
* * *За невысокими холмами начиналась равнина, где и реки, и небольшие светлые леса существовали как бы в присутствии далеких гор Калимегдана, которые отсюда виделись блекло-фиолетовыми, с едва намеченной облачной вершиной…
Далеко же занесла судьба Арилье от мира, к которому он привык! Ядовитое солнце троллиного мира кусало и жгло его кожу.
Обряды усыновления изменили его отношение к троллям и особенно — к троллихам, которые во многих отношениях превосходили своих соплеменников мужского пола; но ничего не смогли сотворить с физическими данными самого Арилье. Он по-прежнему удивлял новых сородичей светлой кожей, очень тонкой и нежной, и особенно — невозможными для тролля круглыми синими глазами. Эти особенности облика если и не превращали Арилье в посмешище, то делали его весьма уязвимым для здешнего спектра солнечного света.
На открытой местности даже вуаль почти не спасала, и к вечеру лицо у Арилье горело. Он смазывал лоб и скулы маслом, который подарила ему молодая троллиха — его названная сестра, и потом полночи мучился от запаха, который, как ни старался, не мог не считать отвратительным.
Дорога на Калимегдан оказалась более трудным испытанием, нежели считал Арилье, особенно поначалу. Тяжело далась и разлука с Аргвайр: мать и дочь расстались быстро, даже стремительно, и на прощание лишь соприкоснулись кончиками пальцев, но потом Енифар несколько часов ехала на своей веселой косматой лошади очень мрачная.
Легко сказать — «найдите Джурича Морана»! Джурич Моран сам кого хочешь найдет, отыскать же его самого — совершенно другая задача. Стало быть, следовало бы попасться ему на пути; но где бежит его путь и как пересечь ту дорогу, по которой нынче он бродит?
— Я говорила тебе, что мой отец — необыкновенный, — сказала Енифар, когда печаль по матери перестала метаться в ее душе и отыскала себе удобный, скрытый от посторонних глаз уголок, где и поселилась. — Помнишь, я говорила тебе о сказках, которые он мне рассказывал в моих снах?
— Поначалу я ничему этому не верил, — признал Арилье.
Она с торжеством улыбнулась ему:
— Ты многому обо мне не верил, Арилье.
— Зато я сразу угадал, что ты тролленок, — вздохнул Арилье. — И не хотел брать тебя в замок Гонэл. А ты все рвалась переступить порог, гибельный для любого тролля.
— Может быть, я хотела умереть, — сказала Енифар.
— Восемь лет — слишком маленький срок, — отозвался Арилье. — Умирая в таком возрасте, ты просто не знаешь, от чего отказываешься.
— Пожил бы с мое в деревне да при деревенской матери, — огрызнулась Енифар, — с обрыва бы сиганул вниз головой, лишь бы только этого не видеть.
— Почему же ты не сбежала?
— Я маленькая…
Но она не была «маленькой», эта троллиха в золотом платье, расшитом красными узорами. Ее смуглые босые ножки удобно сидели в косматых стременах, как в домашних туфлях, но Енифар часто выдергивала их и болтала ими, подталкивая лошадь в бока. Свои темные волосы Енифар носила распущенными, ей вовсе не мешали пряди, падавшие ей на лоб, на глаза. Она то жевала прядку, то выплевывала ее. Она полюбила браслеты и предпочитала серебряные, чтобы звенели. Теперь и старые шрамы, нитями рассекающие темную кожу на запястьях девочки, казались чем-то вроде браслетов.
«Глупая баба, — думал Арилье о той, которая была для Енифар подменной матерью, — разве можно было бить этого царственного ребенка?»
«Моя дочка беленькая, а ты — вся черная, моя дочка добрая, а ты — злюка», — вспомнились ему причитания невежественной крестьянки.
Видел Арилье эту «беленькую» и «добрую». Ту, что заняла место, по праву принадлежащее Енифар. И впрямь она добрая — как бывают добры бессловесные твари, благодарные за еду и тепло.
Уж о Енифар никогда не скажешь, будто она добра. Она и улыбается, как истинный тролль, так, словно примеряется проглотить половину мира.
На второй день путешествия они встретили отряд троллей: те ехали из отдаленных мест к великому вождю Нитирэну, об избрании которого узнали совсем недавно.
С этими троллями были богатые телеги, и у них имелись также запасные лошади.
Они настигли путников и окружили их с хохотом и криками, они размахивали короткими копьями, и небо сделалось косматым от их волос и от конских хвостов, украшающих копья, выемы и рукояти мечей. Арилье употребил все силы для того, чтобы сдержать свою лошадь, обрадованную возможностью схватки, и сидеть в седле спокойно. А Енифар расхохоталась.
— Эй, кто здесь первый? — закричала она, выезжая вперед и вертясь на коне. — Ты? — Выбросив вперед руку со сжатым кулаком, она указала на первого попавшегося тролля.
Тот ухмыльнулся и кивком головы показал на другого:
— Он. Анапюр.
— Анапюр? Ты? — Енифар тряхнула браслетами и растопырила пальцы, как будто хотела напугать тролля. — Ты? Я — Енифар.
Анапюр оказался широкоплечим мясистым троллищем с очень сальными темно-коричневыми волосами, толстым носом и вывернутыми черными губами.
Он весело поклонился Енифар.
— Хочешь ты увидеть, как я обмакиваю пальцы в молоко? — спросил он. — Для тебя я побью обглоданной костью любого из друзей!
— Я бы и сама побила тебя обглоданной костью! — весело ответила Енифар.
Кругом дружно рассмеялись — как будто целая гора камней из мешка высыпалась разом.
И вот уже тролли спешиваются, останавливают лошадей, копаются в опилках, насыпанных на их дорожные телеги, и вытаскивают наружу куски мяса и бурдюки с молоком, вином и уксусом. Все бурдюки на вид одинаковы, поэтому Анапюр пробует сперва из одного, потом из другого, и по выражению его лица тролли сразу же угадывают: где молоко, где вино, а где уксус.
Есть и топливо, чтобы разложить костер посреди пустого пространства, где ничего, кроме травы, не растет, а горы вдали кажутся капризом горизонта, несуществующей линией.
Арилье наконец спешился. На него глянули мельком, но ничего не сказали. И только когда Енифар поманила его к себе, тролли насторожились.
Анапюр проговорил:
— В своем ли ты уме, Енифар?
— Уж не в твоем, — ответила Енифар. — Что тебе не по сердцу?
— Кого ты зовешь к угощению?
— Кого надо, того зову, — отозвалась девочка. — Кого не надо, к тому и головы не поверну. А разве у тебя не так? Странный обычай в твоем роду, Анапюр, если у тебя не так!
Арилье остановился чуть поодаль, прикидывая, как лучше поступить: то ли предоставить Енифар улаживать дело, то ли пуститься в объяснения самому.
Но пока он медлил — а заняло это лишь долю секунды, — Енифар уже успела решить все по-своему: острым кулачком она расквасила нос ничего не подозревающему Анапюру.
— Ох! — воскликнул он, хватаясь за ноздри.
— Эге, — сказала Енифар, — кому еще мой брат не по сердцу?
— Так он твой брат? — переспросил Анапюр, скорбно покачиваясь на месте. — Почему ты сразу не сказала?
— Я сказала, — возразила Енифар. — Да так, что меня сразу все услышали.
Арилье подошел и уселся рядом с девочкой.
— Я ее брат, — подтвердил он. — Разве тебе это не по сердцу, Анапюр?
— Мне это по носу, — буркнул Анапюр. — Впервые вижу тролля с такими глазами, как у тебя. Что ты можешь разглядеть подобными шарами? Как ты удерживаешь их в черепе?
Арилье моргнул, и Анапюр отвернулся.
— Все кажется, будто они вот-вот выскочат и покатятся по дороге.
— У него эльфийские глаза, но сердце — троллиное, — сказала Енифар. — Вот посмотришь еще, как он ест!
— Я съел бабушку, — хмуро добавил Арилье, вспоминая варварский обряд усыновления, через который он прошел.
Кругом разразилось титаническое веселье, как будто Арилье сказал что-то чрезвычайно смешное, однако в конце концов тролли вынуждены были признать, что любому из них далеко до Арилье: никто даже и не пытался съесть бабушку.
— Мы едем в Калимегдан, — объяснила Енифар. — Мы ищем моего отца.
Как ни следил за девочкой Арилье, она все-таки ухитрилась добраться до бурдюка с вином и не пропустить своей очереди, когда напиток пускали по кругу. Теперь черные глаза ее блестели, а язык болтал без умолку.
— Твоего отца? — удивился Анапюр. — Почему ты говоришь «моего», а не «нашего»? — Он как раз высасывал мозг из жирной кости и теперь этой костью ткнул в Арилье. — Разве у вас не общий отец?
— Ты плохо слушал! — ответила Енифар.
— Я вообще не слушал! — гордо молвил Анапюр и вгрызся в кость. — Но теперь — дело другое. Теперь я буду внимателен к твоим словам. Потому что прежде ты говорила что хотела и по большей части без всякого толку для меня, а теперь ты будешь говорить про то, что я бы желал узнать.
— А про что ты желал узнать? — удивилась девочка. Ее глаза заблестели еще ярче.
— Если у тебя и у этого Арилье разные отцы, — сказал Анапюр, — стало быть, у вас общая мать?
— Будь это так, для чего бы ему съедать бабушку? — откликнулась Енифар. — Ни отец, ни мать у нас не общие, и даже бабушки все разные, и родились мы в разных краях, и по крови мы различны, а по нраву несовместимы, и все же мы — брат и сестра, и ближе Арилье нет у меня никого, разве что мать, но мать далеко, разве что отец, но отца я видела только во сне.
— Ты говоришь загадками, — облизнулся Анапюр, — это я люблю.
Кругом одобрительно загудели. Все тролли, если они поели и в хорошем настроении, и не идут на битву, любят загадки, даже самые старинные и простые, ответы на которые давным-давно известны из преданий.
— Ха! — сказала Енифар бойко.
И выпила из бурдюка еще немного.
Арилье отобрал у нее бурдюк. Вино у троллей было густое и очень сладкое. Два раза лизнуть — и мир становится многоцветным и в то же время неотчетливым, как будто кто-то размазал, не разводя водой, все самые яркие краски.
— По нраву вы несовместимы — что это означает? — задумчиво промолвил Анапюр. Он щелкнул ногтем по бурдюку, который все еще удерживал Арилье, и подмигнул эльфу. — Не то ли, что она больше похожа на мужчину, а ты — на девчонку?
Крутом так и грохнули. Арилье криво улыбнулся и прихватил горлышко бурдюка зубами.
— А что, если и так? — осведомился он. — У многих ли найдется достаточно мужества оставаться нравом как девчонка?
— А много ли для такого требуется мужества? — выкрикнул один из троллей заплетающимся языком.
Но и Арилье достаточно выпил троллиного вина, чтобы возразить достойно:
— Девчонка слаба и не умеет скрывать этого, стало быть, девчонке приходится жить с собственной слабостью, да еще и выставленной напоказ! Каково это?
— Трудно, — признал тролль.
Чтобы скрыть смущение, он сунул в рот побольше хлебного мякиша, а заодно и горсть опилок. Последнее вышло случайно.
— Девчонка чувствительна и чуть что — плачет, — продолжал Арилье, — а прятать слезы невозможно, ведь они так и катятся по лицу. Каково это? Много ли для этого потребно мужества?
— Много, — пробурчал другой тролль.
Третий переговорил с Анапюром, хихикнул и спросил:
— Что же ты, плачешь да трусишь?
— Как струшу, так сразу и плачу, — заявил Арилье, блестя синими глазами. — Ни того, ни другого не таю, любому позволено это увидеть.
— А что же еще ты делаешь, как девчонка? — спросил Анапюр.
— Откровенничаю с незнакомцами, — сказал Арилье.
— А дерешься как?