— Страх потерял? - угрожающе прогудел гражданин подподковник. - Скажи спасибо, что я тебя в автозак вместе с Кучей не засунул!
— Спасибо, - клюнул носом Ангарский.
— У него справка из дурдома. Понимаешь?
— Нет.
— Справка! Он санкциям не подлежит.
Виталя выглядел не на шутку разъяренным. Должно быть, с самого начала клекотал душой, а пар выпустить пришлось на Вадима: с одной стороны - участник, как бы не зачинщик, происшествия; с другой - в детстве золотом рядом на горшках сидели. А такое помнится и не дает разложить на асфальте и приласкать сапогом под ребра.
Но Вадим в положение бывшего согоршочника входить не стал, не случилось ему такого хотения, отступил от опасного собеседника на шаг и свысока в прямом и переносном смысле поинтересовался:
— Теперь вы его помоете, покормите, вшей выведете и мирно отпустите обратно на помойку, или в дурку таки сдадите?
— То-то и оно, что в дуруку не берут. Гребаное финансирование не позволяет.
Выпустим. Понял?
— Не понял.
— Мне сейчас придется эту падаль тащить в больницу, синяки зеленкой мазать, потом три короба отписок сочинять. Потом к заму по связям с общественностью на брюхе ползти и жопу ему лизать, чтобы материал подал в нужном свете. - Виталя даже слегка задыхался от гнева. - Ты Серегу Воробья помнишь? Вот ему и надо спасибо сказать. Он у нас теперь прогрессивный журналист, золотое перо центральной городской газеты. Он не так давно разразился статейкой, которая неожиданно поимела успех в столичных сферах: отобразил тяжкую жизнь местных бомжей. Как их тут обижают, да какие люди под рваниной пропадают. По горячим следам начали строить ночлежку. Тут то и стало ясно, кто музыку заказывал. Ты представляешь, сколько денег на ту ночлежку ушло? Отель пятизвездочный дешевле обойдется. А ты представляешь, сколь я дерьма через ту писанину хлебнул?
Виталя согнутым пальцем постучал Вадиму в грудь как в дверь.
— Слышу, слышу, - смягчился Ангарский. У подполковника, оказывается, были свои рифы и мели на этой реке. И широкий погон не всегда мог защитить от оверкиля.
— Я Серегу просил, не делай этого, но ты своего дружка лучше меня знаешь.
— Он мне никогда другом не был, - чистосердечно открестился Вадим. - В одной компании тусовались, и только.
Серега Воробьев с удовольствием занимался общественной работой, с удовольствием же с той работы стриг кое-какие купоны, пописывал, постукивал.
Достучался до областной газеты, там и осел. Но Вадиму бы никогда не пришло в голову, хвастаться этим знакомством. От Сереги всегда разило. Какой-никакой интеллект, наглость, бесподобный нюх на коньюнктуру и цинизм в одном флаконе - невыразимый аромат.
А Виталя, выпустив пар, остыл. Тряски за грудки, во всяком случае, не последовало.
— Пошли в машину.
Женщина сверкнула на них испуганными глазами.
— Вас как зовут, простите, забыл? - поинтересовался подполковник.
— Семенова Наталья Викторовна.
— Наталья Викторовна, где вы живете?
— На Гусарова.
— Поворачивай, Сашок.
Маршрут Вадима более чем устраивал. В самом конце названной улицы, за сотыми номерами гнездился автовокзал.
— Я тоже там выйду, - мирно предложил он разгоряченному начальнику. Тот только хмыкнул. За всю дальнейшую дорогу не было сказано больше ни слова.
Наталья Викторовна жила как раз за теми сотыми, в высотке, окнами на суетную и шумную автовокзальную площадь. Истребовав, явиться завтра поутру, Виталя отбыл. Вадим собирался молчком отчалить, но что-то тронуло. Она не спешила к освещенному подъезду, не торопилась в спасительное и надежное тепло дома. Она так и топталась на месте. Тонкое платье под ветром облепило фигурку. Пальто она не надела. Вадима тронула ее беззащитность.
— Вас проводить?
— Если можно. Здесь перекопано, - заторопилась она с объяснениями. - Надо обойти по темноте. И в подъезде…
— А в квартире? - дальнобойно поинтересовался Ангарский. - Муж меня обрезом не встретит?
— Он уехал, - проронила женщина и, пристально глядя под ноги, засеменила в обход длинной как вселенский удав канавы.
Что ж… можно ж и не торопиться на ночной автобус… Можно ж и до завтра потерпеть…
За углом дома Вадим налетел на неподвижно вставшую подопечную. По узкому слегка подсвеченному тротуару, напрочь его перегораживая, на них двигалась широкая как плетень фигура.
Да, вашу мамашу!!! Хэлоуин что ли на сегодня перенесли?! Ночь кошмаров.
Вадим сгреб трясущуюся женщину, переместил ее себе за спину и только тогда начал слегка отступать в сторону. Пришлось сойти с разбитого тротуара в колдобину. Места для прохода темной личности стало достаточно. Другое дело захочет ли обладатель таких габаритов мирно протопать по своим делам?
Мужик в темноте не торопился. У Вадима зло застучало в висках. Если тот рыпнется, Ангарский точно тут его положит, носом в колдобину. Одной злостью, что сначала всколыхнул своим демаршем бомж, а потом подполковник Володев.
— Копочка, девочка моя, - внезапно донеслось из дышащей опасностью темноты. - Погуляла? Пошли домой. Иди к папе.
Мелкая собачонка, которую звал из темноты голосом кастрата огромный страшный мужик, тут же вынырнула из соседней канавки и помчалась к хозяину.
— Копочка, разве можно так пугать папу? Пошли домой. Нам мамочка косточек оставила, колбаски…
Наталья за спиной заплакала навзрыд. Вадим обернулся и обнял ее за плечи.
Прижать женщину и хоть чуть-чуть согреть мешало свернутое пальто, которое она так и держала перед собой.
— Все. Хватит плакать. И нам пора идти. Враги в лице Копочки и ее хозяина отступили. Пошли в тепло.
Подъезд не удивил: те же что и везде окурки, битые бутылки, лужи и густой подростковый грай на третьем этаже. Оттуда ощутимо сдавало анашой.
— Лифт работает?
— Нет.
— Понятно. Будем форсировать, или обождем?
— Мне как раз на третий.
Подтверждая ее опасения сверху донеслась корявая матерная тирада. Кому-то из тинов захотелось, простите, в туалет, что он, не отходя, и справил. Следом за криками завязалась потасовка. Вадим остановился в углу площадки и Наталью придержал. Вовремя. Клубок воняющих мочой, табаком и винной кислятиной тел, миновал их без причинения ущерба. Дверь подъезда жалобно захрустела - вынесли.
— Всегда так? - спросил Вадим уже в прихожей.
— А бывает как-то иначе?
— Я живу в пригороде у родителей - бывшая дача, превращенная в постоянное жилище. И там конечно - не Елисейские Поля, но ощутимо тише. Можно ночью дотопать от остановки до дому, даже не получив по физиономии. Правда, не всегда.
— Закруглился Вадим. Нечего демонстрировать девушке собственную отвагу. Еще чего доброго, выставит на улицу. Ему никуда не хотелось идти. Ей, впрочем, тоже не хотелось, чтобы он уходил. Ангарский это нюхом чуял. Но ему нравилось, что она не тащит его в комнаты, не сажает за стол, норовя с порога проложить путь к сердцу через желудок. Ему, представьте, нравилось ее стеснение и замешательство. Даже то, что она не знает, как предложить ему остаться.
— У тебя ванная где?
— Тут, - она как к спасению кинулась к узкой двери.
— Постой.
Вадим вытянул у нее из рук вонючий сверток.
— Пакет есть?
Когда злосчастная тряпка упокоилась и была герметично завязана, дошла очередь и до людей.
— Не хочешь отмыться? - как бы между прочим поинтересовался Ангарский.
— Неудобно… Ты…
Дальше слова были не нужны. Он просто шагнул к ней и осторожно, что бы, не дай Бог, не спугнуть, начал стаскивать через голову платье. Петельки - крючочки.
Резинки - трусики.
Вода окутала и обогрела. Впрочем, им уже хватало тепла. Ладони стали горячими.
Или оставались холодными - горячими стали прикосновения?
Они немного поели только часа в четыре утра, выпили остатки вина из бара и опять рухнули в постель. Ему нравилось разбивать ее закомплексованость, растворять холодность. Под утро она стала раскованной и свободной, на столько, что закричала. Бедная девочка. Кто ж тебя так заморозил?!
Борька понял все с полуслова. Не может прийти проводить? Рехнулся! Какие проводы, когда менты на хвосте. Краткий рассказ о встрече с Виталькой успокоил его на столько, что гражданин вселенной Гольштейн пообещал спокойно отбыть в
Землю Обетованную.
Наташа вдруг разом проснулась и заплакала. Ангарскому было не привыкать, но все равно, такие расставания он не любил.
— Не плачь.
— Я тебя больше не увижу.
— Есть конструктивные предложения? Не в смысле трахнуться на квартире у подруги, а…
— Нет, - оборвала его Наталья. - Я из-за этого и плачу.
Ну, чем он мог помочь?
***Йо-хо-хо! Гуляй свадьба! Они там чего-то говорят, чего-то поют. Вадим уплывал, не вдаваясь в подробности. Вот так вот оторваться, после недели неприятностей, после невразумительной голодной, почти безденежной дороги - это вам не хухры мухры! Надо было отгулять. Вовремя Пашка собрался жениться. Ой как вовремя.
Проплыло и кануло личико в очках. Девушка! Девушка смотрела длинно, выжидательно. Чего ждет, только дураку не ясно. Но, не могу, милая! Не способен в данный момент отозваться. Хоть режь меня, хоть тискай. И очочки тебя, милая, не красят. И взгляд уж больно агрессивно-заинтересованный. Такая утащит под лестницу, потом всю жизнь алименты плати. А других лиц почему-то не видно. Тетю
Аню в самом начале видел. Она на него смотрела с плохо скрываемым торжеством.
Не волнусь, тетя Аня, прибрали Пашку к рукам - послабленьице тебе обломилось.
Детишки пойдут - нанянчишься. А Паша, как добропорядочный член общества, поведет семью к высотам благосостояния. Исполать. Или: из полатей? Что бы оно могло обозначать? Вылез из полатей… Голова в пуху… вместе с рылом, портки за ногами волочатся, а сверху распаренная молодуха тебе в след пристанывает. Вот ведь - хрен! О чем бы ни задумался, все всегда сведу на баб. Планида такая. А
Пашка - герой. И девушка у него - ничего. Маленькая, ладненькая, кругленькая.
Мне б такую. Тьфу, тьфу, тьфу. Не надо мне Пашкиной жены. Обойдусь. Сегодня во всяком случае… О! Опять поют. Сами сочиняют, сами поют. И надо признаться, здорово получается. Так! Если пошли связные мысли и ассоциации - пора добавлять, иначе опять заплохеет.
Совсем уже сквозь туман, облепивший голову, пробились слова старого знакомого, который, собственно, Пашку сюда за собой и перетащил, мол, давай и ты
— к нам. Вместе тут заживем. Работы - непочатый край, деньги под ногами валяются; знай, подгребай…
Соловеюшка! Я подумаю, Сатасик. Я очень хорошо подумаю. Только добавлю для интенсивности мышления и подумаю.
— Ты меня слышишь?
— Слышу.
— А понимаешь?
— Струдом.
— Шестой день, - констатировала Пашкина жена, Ленка, высунувшись из-за плеча молодого супруга. - Полет на автопилоте продолжается.
Вадиму нравилась ее манера говорить: спокойно, без истерического бабского напора, с юмором; но скажет все, что считает нужным, а главное - это слышно.
Другая будет орать и стучать ногами, от нее отмахнутся. Эта выждет и без лишней конфронтации добьется своего. Повезло Пашке.
А соскакивать с автопилота, действительно было пора. Сколько, в конце концов, можно! Время уходит. Вадим сам не понимал, почему уходящее время его так волновало. В последние годы он научился, или скорее привык, тратить его как попало. Прошло и прошло. Но период от Борькиных проводин до сегодняшнего дня был ему дорог. Почему-то казалось, скоро все кончится. Не минуты и часы, разумеется. Кончится тот душевный подъем, который охватил на остановке перед, готовым к убийству скотом. Вернулось… Что? Ощущение полноты восприятия, не замутненного сожалениями, о безвременно утраченной карьере; о банальной в бытовом плане, но привычной и комфортной жизни; об утраченных человеческих связях? О свободе? От чего?! Он ведь и так свободен!
Вадим сел, целомудренно прикрыв длинные ноги одеялом. Щепетильно относящийся к нравственности молодой жены Пашка, мог и попенять другу на развращающие действия. Будто не вместе как-то трахали одну девицу. Но это было давно. Стоит ли напоминать.
— Я весь в твоем распоряжении. И даже протрезвел.
— Сомневаюсь.
— Опохмелиться нальешь?
— Нет. Мне надо уезжать. Аврал на месторождении. Меня посылают, разбираться с метрологией, а мой разнорабочий запил. Вроде тебя, - мстительно присовокупил
Пашка. - Можешь его заменить?
— Легко! А что делать?
— Плооское таскать, круглое катать.
— Повторю: легко.
— Он потом в ведомости распишется, а деньги получишь ты. И не малые, между прочим.
— Когда ехать?
— Два часа назад.
— Уже в пути.
Ленка сноровисто собрала их в дорогу. Вадим полюбовался ее движениями.
Повезло Пашке. Но и взгляд друга тут же перехватил. Тот поглядывал то на него, то на жену. Отметил, значит, повышенный интерес. Это - плохо. Вадик его хорошо знал, затаит обиду или злобу, ногой на порог не ступишь. А в сущности, зачем ему,
Вадиму, Ленка? Да - ни зачем. Момент приспел. Что бы рассеять подозрения, он спросил:
— Женщины там есть?
— Ну, ты силен! С такого перепоя можно только о рассоле думать. Видать, точно, горбатого могила исправит.
— Сплюнь.
— Тьфу, тьфу.
Через час сытые и упакованные, они выходили на улицу. Вадим отважился таки на прощание поцеловать Ленке ручку. На что Пашка недовольно мотнул головой.
Не горюй, Пал Николаич, получу бабки и двину с твоей территории. Тем более,
Ленка, кажется, уже в положении. Чего еще ждать от порядочной женщины? Только штанами мужик тряхнул - готово.
Пробирало до костей. Ну и мороз. Начало ноября, а уже снегу успело навалить откуда-то. Известно откуда - с неба. Накрыло холодной подушкой, и сыплет.
Они двигались от парковки вахтового автобуса к длинному сараю, почему-то именовавшемуся общежитием. Издалека строение напоминало продолговатую кучу дерьма. Именно. И по цвету и по форме.
— Странная архитектура, - осторожно заметил Вадим. - Никогда не видел таких сооружений.
С Пашкой приходилось осторожничать. Он замолчал, как только вышли из дому.
Не иначе, заподозрил. Пройдет, конечно. Но уж больно тягостно оказалось немое пятичасовое похмелье. Можно уже и поговорить. Подумаешь, глазом на твою жену зыркнул. Я ж не со зла. Я ж - по привычке.
— Тут так везде, - без выраженной злобы отозвался Пашка. - Сруб для тепла покрывают пенным изоляционным материалом. Видуха, конечно, та еще. Зато - комфортно.
— Работать будем в помещении?
— По обстоятельствам.
— Яйца на морозе не оставим?
— Спецодежду дадут. Не журысь, хлопче, прорвемся.
То что вечно второй, вечно стесняющийся Пашка, так заговорил, не столько озадачило, сколь позабавило. Смотри-ка, что с человеком делает статус. Вадим решил не обращать внимания. Пройдет годик-другой, Пал Николаич пообыкнется к статусу и перестанет его воспринимать как индульгенцию.
Строение надвинулось. Действительно - мерзлая пена, и в ней дверь, обитая дернитом, который торчал из прорех дерматина. За ней встретило душное пованивающее тепло.
В коридор с продавленным полом выходили одинаковые, новенькие двери.
Паша шел вдоль них, пытаясь отыскать пристанище администрации. Таким образом они достранствовали до особо теплого отрезка коридора, отмеченного запахом съестного.
— Давай, сначала - в столовую, - предложил друг-начальник. - Потом будем искать, кому предъявлять документы.
— А пустят?
— Тут еще старые порядки. Пришел человек с мороза - накорми, - прозвучало так, будто Пашка сам придумал закон таежного гостеприимства.
В помещении четыре на четыре метра теснилось аж шесть столов. Стульев не было. Их заменяли разномастные, сработанные в разное время и разными умельцами лавки. В дальней стене бельмом сидело, напрочь закуржавевшее окошко.
Сказка. И три девицы под окном. Вадим оторопел. Контингент, однако. Маленькая, тощая, вся в морщинах, но еще женщина, чистила картошку. Вторая - толстая, с одутловатым, на редкость некрасивым лицом - которая собственно женщиной никогда и не была - по локоть засунув руки в чан, ту картошку мыла. Рядом на краешке стола восседала еще одна - полный отпад: синявка вокзальная на исправительных работах. В ушах у нее курчавились огромные золотые серьги. Ну,