Паша, ну друг, и это ты назвал женщинами? Надобно полгода поститься, чтобы на такое запасть.
Три девицы дружно развернулись к мужчинам. У маленькой старой осы - выражение теоретического бабского интереса. У толстой - лени и апатии: опять кто то приперся. У проститутки - бубновый интерес. Видно как сама собой в мозгах складывается калькуляция. Но, когда она с Пашки переместила взгляд на Вадима, дензнаки, пропечатавшиеся в зрачках, мгновенно исчезли, появился исследовательский интерес. Такая, без сомнения, в мужиках петрит и зерна от плевел отличит в одно касание. Интерес мадамы раздвоился, как глаза не разъехались в разные стороны. Лысый суровый Винни-пух - при деньгах, зато второй - мужик. И совместить эти две халявы у нее не получалось.
У Вадима теоретические изыскания, умудренной опытом дамочки, не вызвали сочуствия. Денежный Пашка ей не обломится, в силу свежей женатости, а Вадик - так просто не захочет. Неа! Никогда. Даже просидев на голодном пайке полгода, не захочет. Он эту породу знал и не любил из-за рассчетливого цинизма и жуткой душевной пустоты. По жизни относящийся к женщине с состраданием Вадим, этих не жалел, как не желал обслуживать чужие грехи.
Значит, просто будем обедать. Благо, даже заикаться не пришлось. Маленькая заметала на стол алюминиевые миски. Толстая уже волокла кастрюлю, пристроив ее на выдающийся живот.
А Пал Николаичу все было не в лом. На баб он смотрел как на забор. Да, флаг тебе в руки, Пашенька! Но если женщина не Мерлин Монро, это еще не значит, что ей не стоит улыбаться.
В самый разгар поедания обеда за спиной Вадима растворилась дверь. По тому как разом вздрогнули все три нимфы, стало понятно - явилось начальство, предержащее реальную власть. Обернулся. Н-да. Броня крепка и танки наши быстры. Впрочем, не так быстры, как грозны. А брони - сантиметров пять.
Начальница тоже скользнула по нему взглядом, но сразу отвернулась.
— Люба, почему ужин еще не готов? Катерина, опять расселась! Засмотрелись?
Вероника…
— Что? - с вызовом пропела озолоченная блядь.
— Пошла отсюда! Сколько раз повторять, чтобы вымыла подсобку!
— Там холодно. Вода на полу замерзает.
Налицо имелась борьба характеров. Вероника уже запала на приезжих, - откуда ей знать, что не обломится, - а тут приказ, выметаться. А баба бабе никогда поперечного курса не простит. Такая баба, как видавшая вокзальные виды
Вероника - и подавно.
— Если через час подсобку не выдраишь, убирайся с месторождения! - рявкнула начальница.
— Это мы еще посмотрим, кто уберется, - отругалась Вероника. Но уже стало ясно - угроза для нее не шуточна. Одно дело перетрахаться с кучей голодных по отсутствию женщин работяг и таким образом создать себе некоторую поддержку в массах, другое - пойти на открытую конфронтацию с такой же как она бабой.
Только она, Вероника, честная, кому хочет, тому и дает, а эта - целку из себя строит!
Пашка склонился над тарелкой и прошептал:
— Как думаешь, подерутся?
Смотри-ка, чувство юмора проклюнулось. Что значит, оторвался птенец от родного гнезда.
— Нет. У той кишка тонка. Даже громкого скандала не выйдет. Разве, потом устроит мелкую пакость, натравит кого из своих мужиков. И то, думаю, без большой пользы. Место тут изолированное, люди все на виду, зарабатывают много. Кому захочется из-за бляди рисковать карманом?
— Встречаются и такие. Они ж тут дикие. Случались истории похлеще мексикансих сериалов.
— Главное - успеть смыться до развязки,- дежурно пошутил Вадим.
Строгую начальницу звали Галиной Петровной. Она и была администратором.
Лет тридцать с небольшим, решил про себя Ангарский - спрашивать, разумеется, не стал, какая разница - не высокая, крепкая. Лицо усталое. И вся в броне.
— Отдельной комнаты вам предоставить не могу, - пояснила она Пашке, -
Только подселить. Но там жилец тихий, мешать не будет.
Сказала и зачем-то посмотрела в сторону Вадима. Глаза серые печальные. За спиной у девушки, надо пролагать, что-то такое было. С такими глазами купцам про грозу рассказывать, а не блядей в медвежьем углу строить. Судьба загнала?
Постоялец, в комнату которого их подселили, действительно оказался ниже травы, тише воды. При чем на столько, что Паша рванулся щупать пульс. Вадим остановил. Неча пьяного тревожить. Щупали одному такому.
Крохотную комнатенку с таким же как в столовой слепым окошком едва освещала казематная лампочка. Три кровати, одна тумбочка, стол, стул. Абориген покоился на продавленной панцирной сетке, напоминающей гамак. Впрочем, ему было достаточно комфортно. Ни вынужденная поза, ни шум, связанный с вселением, ни даже попытка растолкать, из нирваны его не выдернули. Так и пребывал.
Интересно, сколько? Вадим пристальнее всмотрелся в сокомнатника.
Отпад!
На всякий случай он подошел ближе. Может, ошибается? Ни фига! Зеленоватые махровые носки на, торчавших между прутьями кроватной спинки, ногах оказались не совсем носками. То есть, они имели определенное отношение к нитяным изделиям. Только…
В студенческие годы общага разработала принцип деления носок по степеням грязности. Первая: стоят в углу. Вторая: подбросишь к потолку - прилипнут. Третья: дашь собаке понюхать - сдохнет. Носки соседа далеко выходили за означенные рамки. Они заплесневели.
Занятый размещением багажа Пашка, подошел позже и не сразу вник. Когда до него дошло, согнулся пополам. Расхохотались они одновременно. И ржали бы долго, кабы Вадим случайно не глянул на бронебойную комендантшу. Жалость и отвращение, и сожаление, и… Она заметила, развернулась на каблуках и молча покинула злополучный покой. А Вадиму как-то расхотелось смеяться. Пашка же еще некоторое время прихохатывал. Потом они пошли на объект.
Спецодежда состояла из добротной пуховки системы " Аляска", стеганых штанов, и собачьих унтов. Допоздна пропахав, они как черти голодные, но ни капли не замерзшие вернулись в общежитие, поели и уже собрались завалиться спать, когда дверь их комнатенки распахнулась, чуть не слетев при этом с петель. За порогом толпились.
— Мужики, надо выпить для знакомства, - неровно выговорил предводитель народа.
— Мы спать будем, - отшил Паша и закосил в сторону Вадима. А ну, как тот пойдет на мезальянс и напьется с пролетариями? Вадим, состоявший при нем в статусе того же пролетария, между прочим, ничего бы зазорного в том не видел, да компания откровенно не понравилась. Одно дело развлекаться в кругу людей, обремененных хотя бы зачатками интеллекта, другое - с пьяным скотом.
Те не слушали. Или не слышали. Толпа влилась и заклубилась по комнатенке.
Никакие возражения не помогли. Даже повышенный тон начальника не возымел действия. Точнее возымел, но не то, на которое рассчитывал Павел Николаевич. Его просто отодвинули в сторону, предложив полный стакан Вадиму.
Паша побагровел, но заткнулся. Вадим, не нарываясь, отказался, лег на кровать поверх одеяла и принялся наблюдать. Демонстрировать антиалкогольное мировоззрение он не собирался - такового просто не имелось.
Собственно, интерес вызвал не процесс опустошения пролетариями бутылок, а то, что кроме себя они еще и соседа пытались напоить. И попытки их оказались не такими уж тщетными. В какой-то момент, он вдруг проявил признаки жизни: открыл глаза. За сим последовало открывание рта и попытка высказаться. Не получилось. Но народ обрадовался. По всему видно, и такое случалось не каждый день. В раскрытый по случаю воскрешения рот тут же влили стакан портвейна.
Низкорослый, в обтрепанной клетчатой безрукавке мужик заботливо прихлопнул челюсть страждущего. Не пошло. Вино красно-коричневыми потоками хлынуло из носа. Тогда в дело напоения вмешался предводитель. Велев помощникам, запрокинуть товарищу голову, он осторожно вылил тому в рот второй стакан, прижал одной рукой челюсть, чтобы не отквашивалась, а другой зажал страдальцу нос. Рефлекс сработал! Мужик проглотил пойло. Отключка наступила мгновенно.
Только что человек подавал признаки жизни и уже - все. Но процедура, оказывается, еще не закончилась. Предводитель, сам приняв на грудь, прокомандовал: кормить Коляна. Народ был наготове. Голову опять запрокинули.
Челюсть отвисла сама. Стараясь не пролить ни капли, один из помощников трясущимися руками разбил над разверстой пастью яйцо. Содержимое скорлупки кануло в темноту чрева. Далее последовало зажимание естественных отверстий головы, дабы корм не выпал.
Вот это - да! Зря Пашка отвернулся. Такого цирка за деньги не посмотришь.
Остекленевший Колян перестал интересовать публику. Мужики еще раз попытались напрячь приезжих, в смысле поддержания компании, но, получили отпор. Вадим отвернулся. Заснуть в таком гвалте было немыслимо. Так бы и кантовался до утра, но гульбище прекратилось разом и безапелляционно - на пороге возникла Галина Петровна. Не сказать, что бы толпа расходилась под покаянные стенания. Матом ее, разумеется, обложили, пригласить выпить - пригласили, потом опять - матом. Женщина таки выдворила пьянь из их комнаты, закрыла дверь и пошла разгонять гулеванов по койкам.
— Не баба - танк, - развернулся от своей стенки друг-начльник. - Кого угодно уконтропупит.
— Здесь так всегда?
— В смысле гулянки? Почти. Меня один раз затянули. Потом чуть отбиваться не пришлось. Кстати, знаешь, кто у нас тут плесенью порос?
— Кто?
— Главный механик месторождения.
— Ни хрена себе!
— Галка над ним одно время билась, да бросила.
— Я заметил, как она на него смотрела.
— Между прочим, не простая баба.
— Это я тоже заметил.
Паша неодобрительно хмыкнул, отвернулся и затих. Понимай так: ты конечно известный ходок, женщин видишь насквозь, только не лез бы к ней.
А может и не это совсем имел ввиду уважаемый свежеженатый Павел
Николаевич. Вадим не стал развивать. Спать, так спать. Время покажет.
Неделя минувшая с приезда была отмечена для Вадима несколькими примечательными обстоятельствами. Во-первых: за все время пребывания он не выпил ни капли. Как-то было не комильфо, напиваться на таком кондовом фоне. Во вторых: Вероника. Случались моменты, когда он готов был топать с месторождения пешком, лишь бы убраться подальше от упрямой, хитрой, распаленной его неуступчивостью бабы. И ушел бы. Галина Петровна, периодически гоняла настырную девку, оберегая Вадимов покой. Но Вероника не унималась. А в последние дни устроила форменную охоту: караулила его в столовой, в коридоре, у дверей туалета. Бабий азарт разобрал ее на столько, что однажды она кинулась на
Вадима в тесном уличном тамбуре. Кинулась, вцепилась мертвой хваткой, обвила руками. Но тут Вадима двинуло в спину. Припоздавший Паша, решил, что дверь замерзла и приложился о нее всем организмом. Грохоту и крику было предостаточно.
Вероника грязно материлась, Пашка отвечал более интеллигентно, но все равно, забористо. Прибежала Галина Петровна. Эта не загибала - рычала. Однако,
Вероника не умелась, как обычно, а буром пошла на начальницу:
— Сама на него глаз положила?! Так и скажи. Только ты ему до фени. Поняла?
На такую как ты ни один не вскочит. Ты ж не баба - мужик в юбке!
Лучше бы она драться полезла. К такому Галина привыкла, притерпелась и реагировала адекватно. А тут, под градом жестоких бабских обвинений, не справилась. Но и не потеряла лица, молча развернулась и ушла к себе в комнату. То то радости досталось победительнице. Она еще некоторое время кричала Галине в след, наплевав, что на месторождении продержится до первой вахты. Как только за работягами придет машина, Веронике велят собирать манатки.
Вадиму стало жаль Галину. Сидит туту, себя как может, блюдет. А на кой, спрашивается? Дала бы волю бабскому нутру, оторвалась по полной, глядишь и отпустило бы, то что гложет. А ее гложет. Только слепому не видно. Вадим, в силу собственного понимания человеческой природы, не исключал даже, что женщина закуклилась в серую шинель неприступности и нарочитой грубоватости в ожидании,
— не смейтесь, пожалуйста, - любви. И запойный главный механик, очень может статься, когда то ее надеждой на ту любовь поманил. Да не сдюжил. Слабоват оказался.
Однако все это не его, Вадима, дело. Он завтра поутру соберет котомку и уедет из этих палестин. Пора, пора. Не просто пора, а ПОРА! В хоть какую-то цивилизацию, к нормальным людям, к нормальным женщинам… Галину было жаль.
Павел Николаевич укладывал кофр. Тряпочка к тряпочке, тапочек к тапочке.
Кофр с собой она захватил объемистый. Зачем надо так много вещей на неделю?
Надо наверное. Вадимовы пожитки уместились в небольшой сумке. Закинул на плечо и - ходу.
И какое старание… Ангарский поймал себя на том, что Пашка его раздражает, как не раздражал никогда в жизни. Чтобы обдумать такую мысль, Вадим завалился на кровать и даже к стене отвернулся. Получалось: они разошлись! Оказались по разные стороны невидимого барьера. По дну остался он со своим вечным раздолбайством, со своими принципами (их - раз, два и обчелся, но были!) со следами рюкзачно-палаточной романтики в душе и, конечно, со всеми женщинами мира, которые были - его. По другую сторону устойчиво как палубный кнехт обосновался Паша. С денежной работой, с расчетами и планами на будущее, с новопреобретенной женой, разумеется. Они еще стоят у барьера, еще раскланиваются, но уже вот-вот начнут расходиться, а там, глядишь, пистолеты поднимут. Кто знает, может, и стрелять придется.
Буча началась часа примерно через два. Вадим успел задремать. Думал, думал, вертел проблему так и этак и сладенько заснул легким поверхностным сном. Удар в стену с той стороны пришелся как раз напротив уха. Такое впечатление - били именно ему в голову. Вадима подбросило. Пал Николаич приподнялся со стула, на котором сочинял отчет.
— Началось.
— Что?
— Получка.
— Ее пинками раздают?
— Бывает и дубьем, - Паша казался не на шутку встревоженным.
— Да ты-то чего перепугался? Дверь на крючок - отсидимся, - пошутил Вадим.
Друг шутки не поддержал.
— Выломают.
— Тогда и мы за дубье возьмемся.
— Вечно ты…
Договорить Паше не дали. Пространство за стеной взорвалось ревом. Потом визгом. Женщина визжала истошно и длинно. Вадим, не рассуждая, метнулся к двери. Кроватная дужка не выдержала его бурного порыва, вывернулась из заржавевших, набитых сажей гнезд, да так и осталась в руке.
— Стой! - Паша попытался ухватить друга за руку. Но куда ему, пухлому коротышке. Вадим аккуратно переместила Пал Николаевича в сторону от траектории движения и ринулся на шум.
Стоило ему выйти в коридор, как распахнулась соседняя дверь. Из разверстого, мутного чрева комнаты вывалился большой пьяный вахтовик. Следом за ним выкатился ком из человеческих тел. Последним явлением марлезонского балета случилась разодранная клетчатая безрукавка, которая вороной спланировала на тусующуюся группу. И только после, явила себя Вероника в грязной зеленой комбинации и кирзачах на босу ногу. Споткнувшись о порог, она прянула вниз, в гущу. Но сказалась многолетняя практика, ее не замесили. Женщина извернулась и, потеряв часть одежды, - огромный клок комбинации - откатилась, вскочила и нанесла удар кирзачом в первую попавшуюся спину.
Защищать, таким образом, оказалось некого. Теперь бы уйти обратно, плотно притворить дверь, еще лучше чем-нибудь подпереть и мирно долежать до отправления вахтовки. Но путь к отступлению оказался отрезан. Куча мала растеклась на полкоридора. Вадим отступил в тупичок. Если что - отобьется.
Главное, иметь в тылу надежную стенку.
Спина наткнулась на мягкое и теплое. Не готовый, к такому повороту Ангарский, чуть не подпрыгнул. Хорошо, что не саданул железякой, мог бы с перепугу человека покалечить.
У стены в тупичке стоял главный механик месторождения. Собственно опознать его можно было только по носкам. Заплесневелый экспонат, к тому же, невыносимо вонял. Механик не шевелился. Руки сложены на груди. Кокошник бы из перьев, и совсем - индейский вождь. Фигура и лицо являли полную неподвижность и отрешенность. Мир клубком катался рядом, раздирая и пожирая сам себя, Колька наблюдал. Наблюдал? Вадим присмотрелся. Ни фига себе, разукрасили парня! Все лицо главного механика представляло сплошную синюю оладью. Глаз не видно, заплыли. Сам добраться до этого угла Николай ни как не мог, сообразил Вадим.