— Томас. Он помахал мне, когда босс привез меня сюда с цветами. — Парнишка высунул язык и облизнул серебряное колечко в нижней губе. — А, еще та женщина — как только она вошла, сразу мука и залетала. — Он вышел мне навстречу и остановился, продев большие пальцы в шлевки мешковатых штанов с огромными карманами. — Потом я услышал крики и ругань, наверно, они ссорились, потом грохот, будто кто-то упал, потом стало тихо. — Он говорил с оттяжечкой, словно все это ему до смерти надоело, а может быть, просто старался казаться ужасно взрослым и крутым.
Я поджала губы. Неужели бывшая пассия Томаса и правда наделала глупостей и он лежит там покалеченный? Мы с Томасом дружили; мало того, нрав у него был мягче мха в зачарованном лесу. Он ни за что не стал бы применять силу против женщины, даже для самообороны, и вообще, когда на сцену выходит магия, никакие мускулы не помогут. Я потянулась за телефоном, но сообразила, что оставила его дома. Проклятые гремлины со своей ворожбой.
— Позвони в полицию, — велела я парнишке, — и скажи им все то же самое, что сейчас сказал мне. Скажи, что в деле замешана ведьма, пусть пришлют наряд по борьбе с колдовством, понятно?
Он нагнулся, расстегнул карман на уровне колена и вытащил оттуда крошечный серебристый мобильник на цепочке.
— Конечно, сейчас позвоню.
Я продиктовала номер, он его набрал.
— А вы что, туда пойдете? — спросил он и потянул воздух носом.
И в самом деле… Несколько секунд я колебалась, потом решила, что ждать снаружи не по мне, особенно если я могу что-то сделать.
— Ладно, только когда кто-нибудь приедет, обязательно скажи, что я там, не забудь!
— Конечно. — Он потеребил колечко в губе пальцами с обгрызенными ногтями. — Все равно мне надо рассортировать цветы, пока босс не вернулся.
Стянув флиску, я намочила ее в черном ведре для цветов и тут поймала взгляд парнишки — он пялился на меня, прижав мобильник к уху. Ну и пожалуйста, в конце концов, я только что разделась перед ним до куцей черной маечки в облипку, и хотя телосложение у меня деликатное, на грани костлявого, и любая модель с журнального разворота одарена природой гораздо щедрее, но ведь подростки есть подростки, им покажи любую полуодетую самку, и они будут на нее пялиться, такова жизнь.
Я прижала флиску к лицу наподобие маски, дрожа от струящихся по голым плечам холодных капель. С трудом дыша сквозь ткань и вытянув руки, я на ощупь ринулась в мучную круговерть. Волшебство так и пузырилось вокруг, так что мне даже стало нехорошо — промелькнула мысль о том, что эти чары не просто оживили мешок муки. Я медленно пробиралась вперед, в основном по памяти, осторожно пробуя дорогу ногой — не лежат ли на полу чьи-нибудь распростертые тела. Полдюжины шагов — и я наткнулась на прилавок. Пробралась вдоль него, чувствуя, как чешется все тело: мучная пыль жалила, словно рой крошечных назойливых мошек, которым невтерпеж пробурить себе дорогу в живую плоть.
Живо представив себе это, я скрипнула зубами и подавила позыв почесаться.
Прилавок кончился неожиданно, и я чуть не упала. Снова нащупала себе дорогу ногой, обрадовалась, что ничего не нашла, и в конце концов добралась до места, где, согласно моим пространственным воспоминаниям, была дверь в пекарню. Я обшарила ее ладонями, нашла ручку, отступила, шаркая, назад, чтобы потянуть дверь. Свет, проникающий сквозь флиску, стал ярче. Я шагнула за порог — зуд внезапно исчез, и это вселило в меня надежду, что мучная метель кончилась. Стянув с головы мокрую ткань, покрытую коркой муки, я бросила флиску на пол. В лицо мне ударил бело-золотой свет, и я невольно зажмурилась. Потом я сморгнула картинку-негатив, ослепительные очертания кухни понемногу сложились в нечто узнаваемое, и сознание наконец разобралось, на что смотрят глаза.
Томас лежал, распростершись на длинном столе из нержавейки, на котором он раскатывал тесто.
Он был обнажен.
Он был явно очень возбужден.
И так же явно, явно, явно мертв.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Томас лежал на спине, судорожно выгнувшись и широко открыв рот и глаза, зрачки от магии превратились в ярко-золотые кружки — натуралистическая скульптура, запечатлевшая пик сексуального наслаждения.
Я была так потрясена, что долго смотрела на него, сама себе не веря.
Томаса убила не ревнивая ведьма.
Французы называют оргазм «1е petit mort» — маленькой смертью. Смерть Томаса не была маленькой, — с другой стороны, люди существа хрупкие, им не по силам полномасштабный секс с моими соплеменниками вне пределов Зачарованных Земель.
Тело Томаса заливал бело-золотой свет, четкими контурами очерчивая накачанные мускулы, и на задворках сознания у меня появилась мысль о том, что недаром местные ведьмочки лупили из-за него друг друга метлами. А потом горе и гнев победили потрясение, и я бросилась к Томасу — безумная искра надежды заставила меня прикоснуться к нему, проверить, вдруг он еще жив, вдруг все это не взаправду, вдруг это какое-то хитроумное наваждение. Я протянула руку и осторожно прикоснулась пальцем к его лбу. Из открытого рта дымком поднялась золотистая дымка, и в воздухе разлился аромат медуницы.
Медуницей пахнет мое Очарование, мое собственное волшебство.
Меня обдало ужасом, волосы встали дыбом. Сердце отчаянно заколотилось. Я невольно сделала шаг назад, потом другой, а потом тоненько вскрикнула — плечи кольнула горячая игла охранительных чар. Я обернулась и включила магическое зрение. Дверь за спиной была по-прежнему открыта, ее застилала непроницаемая белая стена мучной пурги, но на пороге теперь подрагивали охранительные чары — словно пелена горячего воздуха: это были простенькие, не заказные, а купленные готовыми парализующие чары, к таким обычно прилагается большая табличка с надписью «Не подходить! Опасно!». Кому-то хотелось, чтобы полиция застала меня на месте преступления прямо-таки с дымящимся пистолетом в руках.
Какая гадина!
Вопрос о том, кто это сделал, почему и зачем, я оставила на потом. Как бы я ни хотела хоть чем-нибудь помочь Томасу, это было уже невозможно, зато я могла найти его бывшую — или ту красотку, которая здесь побывала, кто бы она ни была. Я осторожно пересекла пекарню. Одну стену целиком скрывали духовки со стеклянными дверцами, в их стальных глубинах плясали синие огоньки конфорок. К полу были привинчены два промышленных комбайна для изготовления теста, над гигантскими чашами зависли мешалки с плоскими лопастями. А у узкого прямоугольного окна рядом с задней дверью, запертой на засов и висячий замок, стояло с полдюжины больших металлических бочонков с мукой. Я внимательно их оглядела. В таком бочонке вполне можно спрятаться, однако чутье и тот факт, что на узком окне и задней двери тоже дрожали охранительные чары, подсказали мне: той женщины здесь давно уже нет.
Вспомнилось все, что я знаю о мышеловках. Кажется, отсюда так просто не сбежишь.
— Женевьева…
Я вздрогнула — звук собственного имени скользнул по коже печальным шепотом, нежным шелком. Месма. Я узнала этот голос, этот еле заметный акцент, — и обернулась, чувствуя, как сердце колотится в груди, словно у загнанной кошки.
Малик стоял у самого порога, и сумрак, сгустившийся вокруг него, заслонял мучную метель у него за спиной. Темные кудри сливались с чернотой длинного кожаного плаща, а чернота плаща сливалась с черной одеждой под ним. Я уже видела, как Малик напускает на себя эти тени, чтобы скрыться от чужих глаз. Он изучал меня, тени рассеивались, мерцала белая кожа, мерцали загадочные обсидиановые глаза, разрез которых выдавал азиатских предков. Когда-то мне казалось, что лицо у Малика слишком правильное, едва ли не хорошенькое, но это он играл с моим разумом, с моим зрением, а теперь, когда остался лишь легчайший намек на чрезмерную правильность черт, он был еще красивее, еще мужественнее, еще кошмарнее, чем в моих воспоминаниях, преломленных воображением.
Я сдвинула брови. Что-то было не так, и дело не в том, что я испугалась: вампиры — хищники, и их положено бояться, но это было какое-то другое чувство. Тут я поняла, что подумывать о соглашении с Маликом совсем не то же самое, что взвешивать эту мысль, когда вот он, стоит передо мной, словно ангел тьмы. Зараза. Наверное, Грейс и в этом права и я просто дурила себе голову, будто способна диктовать ему условия: явное влечение к нему и «Дубль-В» в моей крови не дадут мне отстаивать собственные интересы.
Твердо решив ни о чем с ним не договариваться, я произнесла: «Малик аль-Хан», радуясь, что прозвучало это суше мучной пыли.
Он наклонил голову — грациозное движение, пробудившее эхо минувшего. Не говоря уже о могуществе, которым он обладал, — уж я-то видела, на что он способен, — у него было еще и богатое прошлое, добрых пятьсот лет с гаком, хотя казался он примерно моим ровесником — а мне двадцать четыре. Как и все вампиры, он выглядел так же, как и в момент, когда принял Дар. Несуществующий ветерок пошевелил его волосы, приподнял края плаща, стряхнул покрывавшую его легчайшую белую патину, — а я опустила глаза, увидела мучную корку на собственной мокрой одежде и вздохнула.
Все самые удобные чары всегда достаются вампирам.
Взгляд Малика скользнул в сторону мертвого тела, лежавшего на столе между нами.
— С твоей стороны было неразумно входить сюда, не дождавшись полиции.
— Да-да, я, знаешь ли, и сама уже пришла к такому же выводу. — Я скривилась. — Надо полагать, ты не знаешь, не прячется ли где-нибудь здесь ведьма или еще кто-нибудь?
Малик закрыл глаза и сделал глубокий вдох:
— Никакая ведьма сюда, в эту часть магазина, не приходила — уже сутки, а вероятно, и больше, здесь не было никого, кроме нас с тобой и умершего.
Ясно, значит, Томасова бывшая здесь не ошивается, в бочонках просто мука. Тут мне в голову пришла еще одна мысль. Малик шел за мной по пятам — так, наверное, он слышал, что говорил парнишка?
— Мальчик из соседней лавки говорил тебе, что он видел, как сюда приходила женщина, и слышал, как они ссорились? — спросила я, прищурясь на него.
— Он солгал.
— Понятно. — Я поджала губы. Старое доброе вампирское чутье распознает невиннейшее вранье за пятьдесят шагов лучше любого детектора лжи. — Он что, тоже участвует в заговоре?
— Не обязательно; его разум несколько помутился. — Малик отбросил со лба завесу темных волос. — Как я уже упомянул, Женевьева, с твоей стороны было неразумно сюда входить.
Помутился разум? Из-за какого-то заклятия? Итак, я снова в мышеловке, только теперь в довершение всего рядом маячит страшенный вампирище. Да уж, не хочется начинать с этого новый день. Тут я с грустью поглядела на Томаса — вот у кого день начался куда как хуже моего, так что у меня все обстоит не так уж скверно. По крайней мере, пока не прибыла полиция.
Я хмуро посмотрела на Малика. Он-то зачем за мной пошел?
— Ты хоть понимаешь, что тут повсюду охранительные чары, и нам не выйти, а полиция приедет с минуты на минуту?
— Я сообщил молодому человеку, что услуги полиции не потребуются. — Малик чуть повернул голову, словно прислушиваясь, а заодно и продемонстрировал мне скульптурную линию профиля. — Он уверен, что ты разрешишь все вопросы, и забыл о случившемся.
Я похолодела. Он наслал на мальчика морок и дал ему указания. Этот вампирский трюк разрешен законом, ведь и другие разновидности гипноза никто не запрещает, пока они не приводят к преступлению. Значит, полиция сюда не ворвется и меня никто не арестует. И не спасет. Как в анекдоте про плохие и хорошие новости. Что ж, какое-то время я выиграю. Томас погиб. Кто-то убил его, чтобы подставить меня и… Я сжала кулаки: найду мерзавца и узнаю, зачем он это сделал! Мой взгляд с невольным подозрением упал на вампира, прекрасной статуей застывшего в трех футах от меня.
— Ты имеешь к этому отношение? — Я кивнула на труп.
Малик в ответ посмотрел на меня, как всегда, бесстрастно, а затем грациозно и целеустремленно направился вокруг стола. Он обошел ноги трупа и двинулся ко мне, а я усилием воли заставила себя остаться на месте — не позволю какому-нибудь вампиру себя запугать! Наконец он остановился, полы плаща щекотали мне голые ноги. Темный аромат пряностей пополам с запахом выделанной кожи вился вокруг меня, и во мне замерцала страсть. Я решила не обращать на нее внимания — когда в крови бродит «Дубль-В», это не более чем химическая реакция, вызванная близостью вампира. Говори-говори, шепнул у меня в голове насмешливый голосок. На него я тоже решила не обращать внимания.
— Похоже, это дело твоих рук, Женевьева, — промурлыкал Малик, глядя на меня сверху вниз, и его дыхание щекотало мне волосы.
— Ага. — Вздернув подбородок, я посмотрела ему прямо в лицо. — Можно подумать, я сама не догадалась, за исключением одной мелочи — я его не убивала.
— Именно так звучит стандартный ответ в обоих случаях — и когда обвиняемый невиновен… — он обвил прохладными пальцами мое левое запястье, и синяки так и запылали от его прикосновения, — и когда виновен.
— Малик, я из волшебного народа. — Я выдернула руку. — Мы никогда не лжем.
— Это правда. — Его голос лизал меня, словно языки пламени. — Но правда бывает разной.
— Отлично! — зыркнула я на него. — Поговорим как зануда с занудой: да, представители волшебного народа не способны на заведомую ложь, но они… — Я осеклась; я ведь и сама была из волшебного народа, хотя росла в другой обстановке. — Но мы обычно можем пройтись по самому краешку правды и направить на неверный путь. Разумеется, и вампиры устроены так же.
Он отстранился — так стремительно, что я едва не упала. Потом склонился над мускулистой грудью Томаса и, закрыв глаза, с силой втянул носом воздух.
Я оцепенела от ужаса.
— Какого лешего ты делаешь?!
Он медленно поднял голову и посмотрел на меня — в зрачках мерцали алые огоньки магической мощи.
— Запах очень похож на твой. — Лицо его стало хищным. — Он едва различим.
Под его настойчивым взглядом у меня все внутри похолодело от дурных предчувствий, и я твердо решила постоять за себя.
— Да, знаю, пахнет жимолостью. Но он умер часа два назад, а у меня есть алиби на всю ночь, хочешь верь, хочешь нет. — Грейс, Ханна… Конечно, полагаться на Ханну и Дария не стоило бы, но ведь ей кое-что от меня нужно. А до этого я была с Финном, считала призраков.
— Нет. — Малик задумчиво глядел на труп сверху вниз, между бровей залегла тонкая складка. — Этот человек был убит лишь совсем недавно, самое большее полчаса назад.
— Да он же весь отвердел! — Тут я вдруг поняла, насколько отвердела определенная часть тела Томаса, и осеклась. Он лежал тут мертвый и не мог защититься, так что нечего мне было каламбурить. Я отмахнулась от этих мыслей и продолжила: — Трупы коченеют не раньше чем через два-три часа после смерти!
— Тело еще не достигло стадии rigor mortis. — Малик отступил на пару шагов, чтобы подробнее изучить мертвеца. — Это пример трупного окоченения иного рода — если смерть наступила в момент крайнего напряжения и сильного возбуждения, мышцы погибшего застывают в том положении, в котором она их застигла. Так бывает, если человек утонул или у него произошел разрыв сердца, когда он от кого-то спасался, а иногда — при перегрузке из-за сексуальной стимуляции, как в данном случае.
Я едва не спросила его, на каких курсах он такого наслушался, но вовремя одумалась. Вампиры часто становятся не просто свидетелями смерти, но и ее причиной, особенно сейчас, когда масштабная рекламная кампания заставила оболваненную публику заглотить кровавый крючок вместе с наживкой, леской и грузилом. Вообще-то, вампиры и сами считались мертвыми до одного судебного процесса в семидесятые годы: тогда некая вдовушка, оставшаяся без наследства, потому что ее богатый муж принял Дар и завещал свои миллионы новой Госпоже, решила, что ей выгоднее считаться разведенной. Она наняла врачей, которые доказали, что в дневное время у вампиров наличествует мозговая активность, следовательно, с клинической точки зрения никакие они не мертвые. К тому же решение судьбы выдернуло еще один гвоздик из крышки гроба, где покоились вампирские права человека, —какое удачное совпадение, правда?
— Если ты посмотришь сюда… — Малик присел на корточки и указал на место, где ребра трупа соприкасались со стальной столешницей, — на коже проступила еле заметная фиолетово-красная полоса, похожая на легкий синяк. — Кровь начала отстаиваться только сейчас. Смерть наступила в пределах часа, вероятно, не раньше, чем ты вошла в пекарню.