- Кто зовет меня? - раздался глухой гулкий голос.
Такого языка не слышала эта земля.
Мара протянула дрожащую ладонь и коснулась воды, стараясь не потревожить изображение.
- Это я...
Глаза поймали ее в прицел, расширились удивленно. Вспыхнули ярче.
- А-Мара! Тебе нужна помощь?
- Мне нужен совет, Наи-Адда!
Из глубины та протянула тонкую руку к ладони Мары. Пальцы - настоящие и призрачные сцепились лучами морских звезд.
- Говори!
- Человек умер. Разве мертвец может снять проклятие?
На прекрасное лицо набежала тень раздумий. Брови, словно сплетенные из черненой серебряной проволоки, сошлись на переносице, бледно-розовые губы шевелились, листая неслышимые тексты.
Прилив шумел ближе, ощутимо давил на уши рокотом и плеском волн... Мара раздраженно оглянулась, дернула плечом, когда услышала нервное ржание коня, которому вода уже покрыла копыта.
- Есть выход! - воскликнула названная, и волосы взметнулись, собравшись грозовым облаком над лунным ликом. - Кровь земли, вскормленной солнцем, смешать в пропорции пятьдесят к одному с твоей кровью, слюной и соком. Облить смесью тело умершего, поджечь - и войти в огонь. Если не испугаешься - пламя выжжет свою часть проклятия!
Мара вскочила на ноги. Смех был безумен. Перекрыл плеск и мерную поступь волн, нервное фырканье коня. Подобные сияющим бутонам глаза смотрели из глубины печально.
- Девочка... - сказала Наи-Адда. - Мне так жаль, девочка! Этого не должно было случиться!
Мара резко оборвала смех. Неожиданно потемневшими глазами взглянула на нее.
- Нет большего зла, чем детские мечты! - проговорила с трудом, словно судорога сдавила горло. - Благодарю тебя. Мне пора возвращаться.
Не говоря больше ни слова, она легко спрыгнула с камня. Вернулась к жеребцу, успокоила его тихим шепотом, и в воде, достававшей ей уже до бедер, вывела из Ока.
Прекрасное нечеловеческое лицо какое-то время еще колыхалось, словно отражение облака, принявшего необычайную форму.
- Иногда они сбываются... - голос заполнил опустевшее Око. - Но не для тебя...
***И было все, как он хотел. Ее тонкие пальцы сминали нежнейшие простыни, царапали сильную мужскую спину, оставляя на ней длинные кровавые полосы, были настойчивы, бесстыдны, нежны, неумолимы, искусны. Такайра многому научил ее за прошедшие годы. Реши он продать Мару - заломил бы небывалую цену, ведь кроме мышечных рефлексов, опытных поцелуев, страшащих глубиной и силой, было в ней нечто, от чего можно было сойти с ума. Он затруднился бы определить... Но знал, что даже будь она невинна и безыскусна - ЭТО позвало бы с такой силой, что устоять было бы невозможно. С ней одной Коршун ощущал себя так, словно стоял на грани бытия, готовясь спрыгнуть. И делал шаг...
Только к полудню они уснули. Он прижимал к себе ее узкую спину, грудью ощущая витые шрамы, о происхождении которых догадывался, ладонью накрыв лоно и низ живота. Губы словно срослись с ее затылком - неровная кожа на шрамах будоражила их. На полпути между явью и сном Мара прошептала, чуть повернув лицо:
- Что такое кровь земли, вскормленной солнцем, Айра?
Он приподнялся на локте, удивленно посмотрел на нее.
- В Крире так называют вино. Это из песни Аделя Мойяра о солнце, полюбившем землю:
Мара шевельнулась, всем телом прижалась крепче - лишь на миг, но он понял, что она благодарна. Через мгновение ее ровное дыхание теплело на его руке.
***- Прогуляйся, - Такайра взял Мару за подбородок, повернул лицом вправо-влево, разглядывая едва заметные розовые следы - все, что осталось на коже от побоев. - У меня дело в 'Серебре Талассы', после я найду тебя.
Сунул ей в руки кошель.
- Развлекись...
Она молча кивнула. Убрала кошель в полотняную сумку, с которой не расставалась с тех пор, как Коршун купил по ее просьбе это подобие мешка на длинном ремне, носимое через плечо или пристегивающееся к луке седла. С такими странствовали меддины - бродячие аптекари, врачующие телесные и душевные хвори за несколько монет.
Крикливая людская масса припортового рынка толкалась, шумела, ругалась... Только вокруг этих двоих словно кто-то очертил невидимую пентаграмму... Коршун развернулся и ступил за ее пределы.
Такайра шел среди толпы, разрезая ее, словно горячий нож - масло. Цепкий взгляд отмечал карманников, чумазых попрошаек, воришек с лотков, крикливых экономок богатых господ, хорошеньких свободных служанок и не менее хорошеньких рабынь с тонкой цепочкой на шее, гаремных мэтресс и их юных подопечных, скупщиков и торговцев, бедных рыбаков со скудным уловом... Полоса рынка тянулась вдоль всей Первой портовой линии. Здесь чаще, чем в других местах города, встречались таверны, трактиры, харчевни, уютные подвальчики на два-три столика, в которых подавали подогретое домашнее вино в толстых глиняных кувшинах и морских гадов, маринованных в уксусе и жаренных на растительном масле.
Трактир 'Серебро Талассы', расположившийся в старом каменном доме, который порос моховой зеленью по углам, выглядел добротным трактиром. Собственно, он таким и был - вино здесь подавали отличного качества, рат, любимый моряками, первоклассно сжигал внутренности, хлеб радовал хрустящей корочкой, а наваристый красный суп с водорослями, рыбой и креветками - густотой и ароматом. Однако чужаки сюда не захаживали. Что-то останавливало на пороге обычных любителей приключений, приезжих, желающих отведать местного колорита. Останавливало, разворачивало и придавало ускорение в прямо противоположную сторону. Впрочем, для тех, кто решался войти, выход был. Отдельный. Поговаривали, что в винном погребе Криворукого Дрока, управляющего 'Серебром' ставленника Ассойро, есть некий люк в непроглядную темноту, которая оканчивается обязательным всплеском. Подземная река, когда-то давно убранная в каменный хребет, текла прямо в море, вынося из города дерьмо, сливы скотобоен с мясной линии, трупы и еще живые тела.
Такайра вошел внутрь, огляделся. Народу было немного. Вечерние завсегдатаи только начали собираться, а те, кто решил отобедать, уже разошлись.
Криворукий, казалось не покидающий своего места за стойкой ни днем, ни ночью, приветственно махнул полотенцем. Коршун подошел, вежливо склонив голову принял первый, положенный по традиции, кубок гостеприимства с ратом. Ходила шутка, что мутный напиток настаивался на старых просмоленных канатах и оттого обладал незабываемым ароматом опилок и послевкусием вервия. Впрочем, в глубине страны, где рат был в ходу больше диля, в этой шутке канаты заменялись на козий навоз.
- Меня ждут, - то ли спросил, то ли утвердил Коршун и аккуратно поставил пустой кубок на стойку.
Криворукий указал на дверь позади себя. Трактирщик был немногословен, предпочитая жестикулировать длинными руками, одна из которых, после неудачной драки, повредившей локтевое сухожилие, так и не разгибалась до конца.
Такайра уверенно прошел за цветастую занавеску, миновал длинный коридор, спустился по каменным ступеням в первый погреб. В круглой комнатке, заставленной бочонками и стеллажами с пыльными бутылками, стоял стол и несколько стульев. Горела свеча, отбрасывая неверный свет на стены. Впрочем, этого было достаточно, чтобы разглядеть грузную фигуру в плаще с капюшоном, надвинутом на глаза.
- Коршун... - спокойно констатировал сидевший.
- Посредник, - с тем же выражением ответил тот и сел напротив. - Рассказывай.
Названный вытащил из-за пояса свернутую в трубочку карту, разложил на столе, придавив с одной стороны подсвечником, а с другой разгладив ладонью.
- Вот здесь, - палец ткнул на тонкую ниточку неторной дороги почти у самой границы с Плессом. - Нужно забрать товар и доставить в Изирим, на корабль, название которого я сообщу, если ты согласишься.
Такайра удивлённо поднял глаза от карты.
- И всё? Что за товар?
- Человек. Ни один волосок не должен упасть с его головы. Ехать придется быстро. Тебе дано пять дней для поездки туда и всего три - на обратную дорогу.
Такайра подобрался. Дело казалось обычным. Вот только холодок пробежал по спине...
- Кто клиент?
- Сын крупного землевладельца, который не ужился со своей мачехой. Обычная история.
- Почему не убить щенка?
Посредник пожал плечами.
- Сучка думает, будто может поиграть на чувствах мужа, добиваясь того, что ей нужно. Но он - влиятельная личность в Плессе. Щенка лучше убрать из страны, чтобы отец не смог найти.
- Откуда сведения?
- Со слов Посредника заказчика. Он очень заинтересован в этом деле. Просил рекомендовать надежную команду, которая знает потайные тропы и не боится, если нужно, положить пару десятков стражников...
- Здесь замешана политика? - резко перебил Такайра.
Посредник зашевелился, меняя положение.
- Я ничего об этом не знаю. Но у меня сложилось впечатление, что чем меньше народа будет знать о деле, тем лучше. Ты понимаешь меня?
- Значит, Колоколу ничего не известно, - задумчиво покивал Коршун.
- Да. Это заказ со стороны, мой лорд. Ты же любишь такие? В чём дело?
Такайра до половины вытащил кийт из ножен, полюбовался желтыми, растянутыми отблесками язычка пламени на клинке. Нет, он не мог ответить. Но не стоит верить тому, что говорят вторые рты! Вся история с сыном крупного землевладельца может быть фикцией. Впрочем, не доверяешь Посреднику - не имей с ним дел! Этот ещё никогда не подводил его, предоставляя точную информацию.
- Сколько? - только и спросил он, не поднимая глаз от клинка.
- Тысяча крутов. Или пятьсот имперских золотых орлов. Как пожелаешь.
Вот теперь Такайра посмотрел на него. Резко задвинул лезвие в старые потёртые ножны. Молчал, не отводил глаз. Посредник терпел несколько минут, затем нервно заерзал.
- Так ты берешь или нет?
Система, по которой Коршун делил между своими людьми прибыль, была установлена им раз и навсегда. Он брал себе половину, а остальное распределял между всеми. Поровну. И братьям Хатам, участвовавшим в схватках и опасных эскападах, и Старине Воку, дававшему полезные советы и бывшему не подхвате, и дурачку Садаку, пользы от которого почти никакой не было, если не считать отваров от поноса и других дорожных неприятностей, вправленных суставов и зашитых после стычек ран, и Дарине, хозяйке призрачного дорожного очага, и Малышу, который только постигал нелёгкое искусство - всем доставались одинаковые части, которые они могли тратить на своё усмотрение. Недовольства таким положением вещей Такайра не допускал, пресекая жестоко (сломанный нос у Старшего) и молниеносно. В какой-то мере эти люди были частями его тела и заслуживали одинакового отношения к себе, раз уж он, так или иначе, позволил им следовать за собой. Вот только долю Мары он брал себе. Не потому, что хотел таким образом удержать женщину, нет. У него складывалось впечатление, что деньги ей не нужны. Совсем. Не покупай Коршун ей одежду - ходила бы в том же рубище, в каком её подобрали на Изиримском тракте, не приобрети коня и оружие - путешествовала бы пешком и отбивалась зубами, и когтями, причем весьма эффективно. Он помнил, как долго потом заживали у близнецов расцарапанные и покусанные рожи, и руки.
Пятисот крутов хватит на то, чтобы купить титул. Если он, конечно, надумает. Такайра невольно усмехнулся. Благородный эрл Такайра Как-Его-Там, владелец Дома у последнего фонаря... И крикливая пышногрудая экономка у него уже есть. Жаль, нет кайри...
Он стиснул челюсти так сильно, что хрустнули зубы. Посредник испуганно вскочил. Странно было наблюдать стремительность грузного тела.
- Я берусь! - сказал Коршун лениво поднимаясь, и наяву ощутил - словно босыми ногами ступил в холодную воду - что жизнь меняется. Вот сейчас. В эту самую минуту. - Когда мне с моими людьми нужно быть на границе?
- Через седмицу. В последний день третьего весеннего цикла Ариссы. Ориентир - заброшенный хутор в стороне от дороги. Корабль 'Тернеций' в Изиримском порту отплывет сразу же, как ты прибудешь. Деньги...
Посредник отцепил от пояса тяжёлый объемный кошель.
- Половина. И половину получишь от тех, кто передаст товар. Стоит ли говорить, что, если...
- Не стоит, - улыбнулся Такайра, и Посредник прикусил язык.
Коршун взвесил кошель в руке. Заглянул внутрь.
- Здесь круты. Хорошо. Удобно. Пускай вторая часть будет орлами.
Посредник согласно склонил голову.
Такайра не стал прицеплять кошель к поясу. Убрал во внутренний, потайной карман камзола. Хоть пола и оттопырилась, но порезать даже самым острым лезвием толстую кожу было очень и очень сложно. Не оглядываясь более на собеседника, он вышел в общий зал и сразу увидел Мару, сидящую в самом углу. Она задумчиво зачерпывала ложкой знаменитый крирский красный суп и выливала обратно. Такайра подошел, сел рядом - также, как и она, лицом к входной двери. Женщина покосилась на него, молча выложила давешний кошель. Ремешки даже не были развязаны.
- Опять ничего не купила? - улыбнулся Такайра, сгребая его. - Выгодно иметь такую женщину!
- Скучно, - коротко ответила она. - Грязь, толпа, мухи... - и безо всякого перехода или смены интонации заявила, - ...мне нужно в Рапусту.
- Давай сначала поужинаем, - улыбнулся Коршун и задержал её руку - она снова собиралась перевернуть ложку с супом. - Выдвинемся в полночь. Мы же не задержимся надолго?
- Нет! - на лице Мары сверкнула ослепительная улыбка. - Мне нужно будет только добраться до трупа...
Такайра махнул рукой, подзывая служку.
- И что ты с ним сделаешь? - усмехнулся он, когда мальчишка принял заказ. - Съешь?
По лицу женщины порхала прелестная улыбка. Если бы не повод, которым она была вызвана, Такайра не сдержался бы - ухватил за затылок, уложил бы Мару на собственные колени и целовал, целовал, целовал бы до головокружения.
Таласская дуга располагала двумя большими приютами для душевнобольных. В столице Киотиссии - Маоре, и в окрестностях Крирского города Дароса. Навести, что ли, справки через сеть Колокола о сбежавшей пациентке? Пожалуй, он так и сделает.
Такайра ещё колебался, где поселится - на побережье или в глубине страны, но больше склонялся к столице. Маора была прибрежным городом. Существовала горная резиденция короля Саркиса - хорошо укрепленная крепость Лимм. Но там он проводил не более одного цикла Ариссы в год, предпочитая не покидать любимый им город-порт у устья реки Мари в кольце мощных оборонных крепостей с суши и хорошо укомплектованного флота, совершавшего рейды вдоль берегов залива. Флот Киотиссии на данный момент был одним из самых сильных среди прибрежных государств, и страна, пусть и опустошенная Черным шествием, как остальные, исправно получала в казну деньги от владельцев торговых караванов, для охраны которых Саркис предоставлял свои корабли.
Мара поела только потому, что Коршун заставил. Еще немного, и он принялся бы кормить её сам, поднося ложку с супом к упрямо сжатым губам. Мысли женщины блуждали далеко, и казались живыми полыхающие в радужках отсветы странного синего пламени.
Стемнело, когда они неспешно возвращались к 'Пенному дому', идя бок о бок: Коршун, в чьих волосах уже давно соли было больше, чем перца, и черноволосая Мара - оба худощавые и высокие, одетые в тёмное, с одинаковыми кийтами на одинаковых перевязях. Их можно было бы принять за брата с сестрой - если бы не разница в возрасте. Но за отца и дочь принять их было невозможно. Иное родство плескалось между ними, невидимыми нитями оплетая тела - родство хищников, опасных тварей, отринувших мораль и не ценящих ни чужой, ни своей жизни.