Шавер, не переча, выбрался из-за кресла, бросил в сторону лекарки искренне ненавидящий взгляд, подхватил бездыханную демонессу на руки и отбыл. За что Арха ему была искренне благодарна. Боев демонов она бы не перенесла. У всех ведуний сердце с рождения слабое и насилия не приемлющее.
Дан стоял на пороге, словно не в силах был сообразить, уйти ему или зайти внутрь. Потом, видимо, на что-то решился и шагнул в комнату. Но дверь закрывать не стал. Подошел к постели, присел на корточки, глядя на девушку снизу вверх. Глаза его посветлели, но о чем он думает, ведунья понять не могла.
— Испугалась? — спросил он негромко.
Прежде чем ответить, Арха всесторонне обдумала его вопрос. И решилась, все-таки, уточнить.
— Кого?
Демон усмехнулся, поднял с покрывала кончик ее косы и провел им по ладони, словно проверяя на мягкость, как делают с кистями художники.
— Арха, а если я привяжу на нитку бумажку, ты что будешь делать? — серьезно поинтересовался он, разглядывая косу. — Лапой ловить?
Лекарка не сразу и сообразила, о чем рогатый спрашивает. А когда сообразила, то не нашла ничего умнее, как выпалить: «Сам баран!» Он даже не обиделся, только опять усмехнулся, вежливо пожелал ей спокойной ночи и удалился.
И только полюбовавшись на закрытую дверь пару минут, ведунья вспомнила об упущенной уже возможности заявить ему, что в гостеприимстве она не нуждается. Но не бросаться же за ним вдогонку…
Глава седьмая
Оплачивая чью-то жизнь своей, не забудь поинтересоваться, хочет ли должник вообще брать кредит.
— Просыпайся! Эй, ты, как там тебя? Вставай!
Арха с трудом разлепила глаза и приподняла голову, чувствуя, как страницы книги, на которой она уснула, липнут к щеке. Поморгала, прогоняя сонную одурь. И едва не заорала. Да лекарка и закричала, но ей банально рот ладонью зажали. Поэтому у нее и вышел не вопль, а хриплое сипение.
— Что ты визжишь как кошка драная? — зло прошипел шавер.
Лекарка резко дернула головой. Естественно, его ладонь никуда не делась, только съехала немного. Но этого было достаточно для того, чтобы ведунья вцепилась в мякоть зубами. С чувством вцепилась, с удовольствием.
Надо отдать ему должное, ушастый не заорал. Только с видимым трудом сдержался, чтобы не отвесить оплеуху — даже свободная рука его дернулась.
Девушка выплюнула ладонь и брезгливо утерла губы.
— Добить решил?
— Не ори, весь домой перебудишь. Обувайся и пошли. Только тихо!
— Никуда я с тобой не пойду! — продемонстрировала собственное умение шипеть Арха.
— Пойдешь, как миленькая! Поскачешь просто!
— Это ты сейчас поскачешь отсюда. Зайчиком! — сообщила ему лекарка, собираясь повторить подвиг демонессы.
В смысле, заорать дурниной. Смерти-то она не боялась, но это еще не значит, что ей жить не хотелось. А умирать от лап психованного и явно на всю голову больного демона ведунье совсем не нравилось.
— Человечка, а ты нарваться не боишься? — прорычал он, сощурив свои жёлтые глазенапы.
Но, кажется, к рычащим демонам девушка уже привыкать начала.
— Я шаверов в чреве матери отбоялась, урод!
— Ублюдок![2]
— Приятно познакомиться, лорд Ублюдок, меня зовут Арха. Что ты визжишь как кошка драная? Весь дом перебудишь!
«Забавно, а, действительно, как правильно употреблять слово „ублюдок“ в женском роде?» — вильнула хвостиком весьма «своевременная» мысль.
Пока лекарка занималась лингвистическими изысканиями, из ушей шавера едва ли пар не валили. Он, рефлекторно сжимая и разжимая кулаки, бешено сверкал в темноте своими фонарями. А услужливое воображение девушки уже рисовало картинку, как слуги с утра находят коченеющее тельце бывшей ведуньи. И громко матерятся, потому что им придется с ковров кровь отмывать.
— Ладно, хорошо. Я приношу свои извинения, — выдал ушастый. — И был бы крайне признателен, если вы проследуете за мной. Мне необходима помощь. Иначе бы я не осмелился вас беспокоить в столь поздний час.
Он таращился на лекарку, явно сдерживая здоровое желание свернуть чью-то перемотанную шею. Арха мысленно повторила только что сказанное им. Потом еще раз. Приходилось признать, что слух ей не изменил и двойного толкования тут быть не может.
Ведунья закрыла рот и несколько ошарашенно кивнула в ответ. Натянула ботинки и накинула плащ. Не то чтобы девушка замерзла, но с плащом ей было уютнее. И — да, Тьма всех забери, да! — мех пах душистой водой с привкусом миндаля, чуть-чуть кожей и металлом. И это успокаивало.
Ушастый, терпеливо дождавшись пока она соберется, и умудрившись при этом ни одной гадости не сказать, провел Арху полутемными коридорами, освещенными только белесой Луной. Ее свет густой патокой тек из больших стрельчатых окон, проливая бледные лужи на паркетный пол. И лекарке страшно было в них наступать. Казалось, что она обязательно промочит ноги в лунном молоке.
Они спустились по широкой мраморной лестнице, выгибающейся подковой, вниз. Снова прошли коридором, но уже без окон. И, через огромные, до самого потолка, двери, в громадную и абсолютно пустую залу, которая занимала, наверное, половину дома.
Одной стены здесь практически не было — только узкие простенки между все теми же стрельчатыми окнами. В противоположных концах помещения зияли черными, потухшими провалами действительно гигантские камины. Уже привычные крылатые единороги, подпирающие полки, тут были выше Архи. С потолка свешивалась хрустальная люстра, тонко позвякивающая подвесками на сквозняке.
Зала была затоплена белесым светом с холодными отблесками снега. Казалось, что воздух полон тончайшей серебряной пылью, танцующей в лунных озерах. Но свет доставал только до середины залы. Дальше сияние таяло. Оно растворяется во тьме, становясь все тусклее и тусклее, пока не исчезало совсем.
А еще здесь был Дан. Демон лежал, широко раскинув руки, будто распятый, точно посередине зала. Глаза его были открыты, но мертвы, как у слепого. Зрачки даже не дрогнули, когда ведунья опустилась рядом с ним на колени. В первое мгновение она даже испугалась, решив, что опять опоздала. Его лицо, разделенное пополам лунным светом и тьмой, напоминало посмертную маску. Вот только у масок щеки от слез не блестят.
Он дышал, но дыхание было едва уловимым, ускользающим. Никаких ран Арха не видела и не чувствовала. Лекарка, выворачивая подкладку, выдернула из кармана кристалл, который засветился в воздухе, разлил зеленоватую дымку, делая демона еще больше похожим на труп. Но и это ничего не дало. Демон был просто истощен. Истощен так, что ему даже сил не хватало поддерживать до сих пор теплящуюся искорку жизни. Как у старика, уже шагнувшего за отмеренный порог.
Но ведь всего несколько часов назад хаш-эд был абсолютно здоров и полон сил!
— Что с ним? — ошарашенно спросила ведунья у шавера, не оборачиваясь.
— Я думал, ты скажешь, — голос желтоглазого был глухим.
Кажется, он не хуже Архи понимал, что она не в силах ничем помочь. Были бы они у ведуньи дома — она бы попыталась. Только попыталась. Потому что демон стоял на самой черте.
— Если что-то… — голос ушастого сорвался на сип. Он тяжело, со всхлипом вздохнул. — Если хоть чем-то… Попытайся!.. Просто, попытайся!
Арха ему ничего не ответила. Что она могла? Да, иногда лекари способны отпихнуть Тьму, вытащить пациента из бездны. Порой за шиворот, зубами. Но только тогда, когда Она это позволяет. Медики постоянно играют с бездной, а она играет с ними. Делает вид, что сдается. А они делают вид, что побеждают. Но, порой, Тьма просто берет то, что принадлежит ей. И тем, кто считал себя равным богам, остается только бессильно смотреть, как очередная искра гаснет, подергивается пеплом.
Беспомощность кусала больно, перехватывала когтистой лапой горло. У ведуньи не было даже лекарств, снадобий и трав, чтобы попытаться побороться. Ведь за жизнь отдают только жизнь. Да и такую мену Равновесие не всегда принимает. Мать может выкупить своего ребенка. Никто не осудит сестру, ушедшую вместо брата. Возлюбленная вправе отдать себя взамен того, кто ей дорог. Но Арха не была демону ни матерью, ни сестрой, ни…
Она наклонилась над Даном, глядя в распахнутые глаза, которые не тревожил яркий, лунный свет. Осторожно, кончиком пальцев, стерла слезу с его щеки. Кожа была теплой, живой. Лекарка коснулась своих мокрых пальцев губами — соленые.
Плачущий демон. Умирающий демон.
«…но теперь-то я здесь…»
«…когда ты на меня так таращишься, я…»
«…ладно, маленькая, спи…»
И кружка горячего чая. Это так мало, почти ничто. А, может, больше и не бывает?
Она не молилась. Арха просто звала.
* * *Отсюда, с вершины холма долина внизу напоминало море. Девушка его не видела никогда, но ей казалось, что оно должно быть именно таким. Под порывом ветра длинные стебли трав пригибались к земле, катясь темными, желтовато-зелеными волнами. Они жили, играли, порой обнажая серебристо-сухую изнанку.
Мать, одетая все в тоже простое белое платье, опиралась спиной на старый, вросший в землю дольмен[3]. И плела ромашковый венок. Цветы рассыпались на ее коленях. Светлые лепестки почти сливались с подолом, и от этого мерещилось, что ромашки Богиня берет из воздуха.
— Хорошо здесь, правда? — спросила она, поднимая лицо, закрытое покрывалом. — Люблю я тут посидеть. Уютно, знаешь ли, на собственной могилке, приятно так.
— На могиле? — тупо переспросила ведунья, разглядывая камни за ее спиной.
Они были старые, отесанные ветром и дождями, со сглаженными, будто специально сточенными, углами. На верхнем валуне высечены не то какие-то рисунки, не то письмена. Но они стерлись от времени. Да и зеленоватые пятна лишайника и мха мешали разобрать то немногое, что еще осталось.
— А то, — хмыкнула Мать, подхватив цветок, упавший с колен на траву.
У Нее были удивительно ловкие пальцы. Тонкие стебли переплетались между собой не в простой венок, а в кружево, которое превращалось в корону, увенчанную белоголовыми ромашками.
— Когда Свет-то с Тьмой начали мир делить, мне в нем места не оказалось. Вот они, чтоб не обиделась, и поставили каменюку. Мол, мы тебя помним и ты с нами. Мысленно, конечно. А сейчас, вздорная старуха, не мешайся под ногами, кышь отсюда! Вон как с родной-то матерью. Как это там у вас? Устраняют конкуренцию? И это правильно. Вдруг кто подумает, что это я, а не они тут самые сильненькие? Я — ересь, видали? И во Тьме, и во Свете — ересь. Нету меня. А кто верит, что даже в камне жизнь есть, тот, значит, заблуждается.
Она фыркнула, но не сердито, а, скорее, насмешливо. Мол: «Вон что дети-то чудят!». Арха тряхнула головой, прогоняя разморенную одурь. Не ей было Богиню перебивать, но время уходило. Его и так почти не осталось.
— Мать, прошу…
— Девочка-девочка, — белое покрывало колыхнулось, — Зачем? Он же никто тебе. Демон, во Тьме рожденный и в нее же идущий. Ты же вовсе другая. Да и не знаешь ты о нем ничего. Думаешь, он весь такой принц распрекрасный? Стоит ли он того? Что тебе до него, мимо прохожего?
— Слезы…
Ведунья, чувствовала, что еще немного — и она сама разревется. Пришлось сглотнуть, проталкивая ежистый ком. В горле как будто репейник застрял — горький и колючий.
— Да мало ли он от чего плакал? От боли может.
— Они от боли не плачут.
— Ой, много ты знаешь, — снова фыркнула Богиня, ловко перетягивая готовый венок белой ленточкой — и впрямь вышла корона. — Что же вы делаете то с собой, дети? До чего вы себя довели, если вам стоит одно только слово ласковое сказать — и вы уже все за него отдать готовы?
— Мать, прошу тебя, не отворачивайся! Я…
— Да что ты, Ара! Когда я от детей своих отворачивалась? Это дети родителей бросают, никак не наоборот. Конечно, если в мире есть хоть капля справедливости.
Она погладила девушку по щеке. У ведуньи мелькнула мысль, что она не помнила, чтобы садилась рядом с Матерью. Но мелькнула — и пропала. Гораздо важнее сейчас была рука Богини, которая, как и ее голос, тоже постоянно менялась, была то старой, то молодой. И все равно она оставалась бабушкиной рукой — родной, знакомой. Арха невольно потянулась к ней, прижалась. Натруженная, мозолистая ладонь пахла травами и хлебным мякишем.
— Ты вернешь его?
— Глупенькая, да ты сама все уже сделала, — Она мягко убрала упавшую прядь волос у лекарки с лица. — Но ведь ты знаешь, такое только один раз и получается. Ни второй раз не спасешь, ни обратно все не переиначишь. Жизнь-то у тебя одна, другой не будет.
Ведунья, шмыгнув носом, решительно кивнула.
— Ох, девочка ты моя, как же теперь, а? Дурочка, было бы за что…
— Я не знаю, Мать, я, правда, не знаю. Просто…
— Просто если бы ты этого не сделала, то жить и вовсе не зачем, да? Да только откуда же тебе знать то, что там дальше то было бы? Я уж тебе раз говорила, что ты совсем чуток не дотерпела. Мир наш седой скоро совсем станет, вот только ничего в нем не меняется.
— Мать, раз ты начало всему, то и любовь родила ты же.
Арха, наконец, посмотрела на Ее лицо, закрытое покрывалом. Мать рассмеялась звонким, молодым смехом, легонько шлепнув лекарку по руке.
— Ну, языкастая! Ну, наглая! Вот она кровь-то человеческая! Ладно, что выбрала, то выбрала. Только я еще об одном скажу. То, что ты себя с ним связала, еще не значит, что и он тем же ответит. И вообще это ничего не значит. Кроме того, что ты его сейчас Тьме не отдала, понимаешь?
Девушка опять только кивнула, пряча глаза. Глупо все было, стыдно. Вот только и вправду — как дальше то жить, если сейчас сделать, что разум требует?
— Девочка-девочка, сколько ж боли-то… — Она сама себя оборвала, махнув рукой.
— Ничего, я выдержу, — Арха закусила губу и вздернула подбородок, словно перед ней уже плаха выросла.
— Да ты что? Думаешь, я пророчествую, будущее вижу? Нет его, будущего-то! Нет, Ара! Вы сами его своими руками делаете. А то, что я сказала — это так, опыт… Вы, девочки мои, сами себе муки приносите. Ни один враг такого не выдумает, что вы придумываете. Но это не значит вовсе, что и по-другому быть не может. Кто знает, вдруг ты сделала тот самый выбор? Ладно, ступай. Счастье тебе. Может, оно и сложится.
Теплый ветер дохнул в лицо запахом нагретой травы, растрепал ромашковую корону…
Веки демона медленно опустились, словно он засыпал. Полукруглые тени от длинных ресниц легли на скулы. И вдруг резко, неожиданно, глаза распахнулись. Его зрачок был огромным, почти круглым.
— Арха? — прошептал он.
Ведунья улыбнулась, чувствуя, что губы у нее дрожат. Демон наощупь нашарил ее руку и их пальцы переплелись. Хаш-эд сжал сильно, не отпуская. И снова закрыл глаза. Лекарка наклонилась, прислушиваясь к ровному, спокойному, сонному дыханию. Рогатый спал, просто спал.
— Надо бы его в постель отнести, — сказала ведунья тихо, словно боялась его разбудить.
Шавер, как-то странно глядя на нее, медленно кивнул, будто что-то соображая. Арха передернула плечами. Что тут соображать было? Первая она что ли, кто глупости творит во имя непонятно чего? Это уж потом сказители такие поступки «любовью» называют, а иначе совсем уж дурь выходит. Какая тут любовь, когда они, действительно, «мимо прохожие»?
* * *Утром, накормив ведунью вкусным и плотным завтраком, нянюшка сообщила, что Арха вполне может погулять в саду. На робкие возражения, что вместо прогулки она бы, лучше, навестила Адина, да и Дана неплохо бы было увидеть, бесса сообщила, что лорда о желании лекарки оповестят. А наносить визиты в столь ранний час молодым людям, даже если и пациентам, даже если она и лекарь, неприлично. В общем, ведунью, почти против ее воли, выпихали на ознакомительную экскурсию по саду.
Не сказать, что она сильно сопротивлялась. Правда, и тут девушку за каждым кустом поджидала тоска. Наверняка, это место было великолепно летом. Но зимние красоты быстро надоели. Статуи и фонтаны закрывали короба, напоминающие грубо сколоченные гробы. Сам садик оказался на удивление небольшим, огороженным с трех сторон глухими стенами, а с четвертой — домом. Поэтому ведунье только и оставалось, что бесцельно кружить по дорожкам, волоча за собой как шлейф полы длинного, ей не по росту, плаща.