Однако Моран прежде, чем сдать «чушь» в библиотеку, сперва все-таки прочел роман и обогатил свой лексикон выражениями вроде: «кто есть ху», «уж Герман близится, а полночи все нет», «отоваривание с доставкой на дом» и «ты мне лекальник-то, блядь, поразевай».
* * *С каждым днем вынужденное заточение в доме становилось для Авденаго все более мучительным. Ему ничего так не хотелось, как выйти на свежий воздух, подвигаться. Моран учитывал это и купил ему гантели, а заодно принес листок «Их разыскивает милиция» с фотографическим портретом Балашова Михаила Ивановича, семнадцати с половиной лет.
— На Московском вокзале утащил, — похвастался Моран. — Ничего, там таких два.
Побледнев, Авденаго уставился на размазанное изображение. Оно было жирно отретушировано: глаза, нос, подбородок обведены густой черной линией. Неведомый художник придал чертам Авденаго зверское и тупое выражение.
Моран любовался фотографией, отойдя на небольшое расстояние и прищурясь.
— По-моему, характер схвачен безупречно, — сказал Джурич Моран. — Человек с таким лицом сперва стреляет, а потом задает вопросы.
Авденаго не отвечал. У него постукивали зубы, и вообще его вдруг охватила дрожь. Ему казалось, что он очутился на просторной площади, беззащитный, едва ли не голый, и любой может увидеть его, бросить в него камень, избить палкой, просто посудачить о нем, жуя бутерброд у телевизора. «Кстати, дорогая, помнишь того маньяка, который разгромил ювелирный магазин?» — «Мммм?» — (дорогая, из кухни). — «Ну так его вчера арестовали. На редкость неприятный юнец. Сразу видно — недоразвитый. Наверное, отец алкоголик. У таких всегда отцы алкоголики. Испорчен генофонд! Спаивали русскую нацию в течение семидесяти лет, а теперь чего-то удивляются…» — «Мммм?»
Как ни удивительно, Моран заметил настроение своего собеседника.
— Что это с тобой? — осведомился он, забирая фотографию.
— А что со мной?
— Ты с лица как-то исказился.
— Я испугался, — признался Авденаго.
— Глупости! — возмутился Моран. — Я хотел тебя развеселить, а ты испугался.
— Может быть, таково свойство троллиного юмора — пугать, — сказал Авденаго, постепенно приходя в себя.
В конце концов, его еще не схватили и ничего дурного не произошло. Он в безопасности, и Моран купил ему гантели. Заботливый Джурич Моран.
— Да и фотография… я думаю, по такому снимку невозможно узнать человека.
— Менты как-то узнают, — задумчиво проговорил Моран. — У них по-другому устроено зрение. Особая организация взгляда, если угодно. Лично я бы тебя ни в жизнь не узнал бы. Я вообще тебя глазами не вижу.
— Как это? — поразился Авденаго.
— Так, — Моран пожевал губами. — Твою внешность я бы теперь описать уже не смог.
— Вы ведь сказали, что портрет похож!
— Нет, я сказал, что характер на портрете схвачен безупречно… Я помню, что я сказал! — рассердился Моран. — Не объясняй мне, что я сказал!
— А как это — не видеть глазами? — Авденаго решил вернуться к более безопасной теме.
— Так… Я тебя вижу по-другому. Не внешне. Воспринимаю твое присутствие. Зато ты никогда не сможешь переодеться так, чтобы я тебя не узнал, — прибавил Моран.
— Вы всех так видите? — спросил Авденаго.
— Нет.
— А со мной… когда это началось?
— С тех пор, как я пролил твою кровь, — ответил Моран Джурич.
* * *Авденаго остановился перед раскрытой дверью, не решаясь переступить порог. Моран Джурич настойчиво подталкивал его в спину. В последний раз Авденаго обернулся, увидел прихожую с зеркалом и тремя дверями, из которых одна была фальшивая.
— Иди, иди, — подбадривал его Джурич Моран.
Авденаго зажмурился, затаил дыхание и выбрался на лестничную площадку.
— Видишь? — проговорил Моран. (Авденаго открыл глаза и кивнул). — Ничего не произошло. Ничего страшного. Ты покинул убежище. Только на время. Ты в любое мгновение можешь вернуться.
Авденаго молчал.
— Пойми, — сказал Моран убедительно и прижал кулаки к груди, — страх — спасительное чувство, но, как и любая эмоция, он обязан знать свое место. Если страх занимает главенствующее положение в жизни человека, человек неизбежно деградирует. Превращается в суслика.
Авденаго уставился на него и впервые за несколько месяцев их знакомства увидел, как Моран краснеет.
— «Суслик» — образное выражение, — сердито объяснил Джурич Моран. — Я имел в виду абстрактное понятие, отображающее образ пугливой и ничтожной твари.
— Да, это я, — сказал Авденаго. — Пугливое и ничтожное животное. Вы меня просто как живого сейчас описали!
— Ты не животное.
— Да?
— А ты злопамятен, — с горечью констатировал Моран. — Ну хорошо, я называл тебя неблагодарной скотиной и грязным животным, но из этого еще не следует, что ты должен действительно быть таковым. Или сусликом.
— Да? — снова переспросил Авденаго.
— Да! И кольцо, которое мы раздобыли, не такое уж дрянное. Ты ведь все еще носишь его? Оно тебе нравится?
— Я ношу его, потому что вы так приказали.
— А Джурич Моран, между прочим, ничего просто так не приказывает! У всех моих приказаний есть глубокий потаенный смысл! И имей в виду, что любое кольцо может оказаться артефактом, даже самое простое, без бриллиантов. В общем, ты можешь отправиться в путешествие по соседней квартире. Я все устроил. На улицу выходить пока что весьма опасно, на этот счет я тоже наводил справки.
— Как? — тихо спросил Авденаго.
Моран помялся и ответил:
— Ну, я позвонил — из уличного автомата, кстати, — в отделение милиции и спросил, интересует ли их информация о Балашове. Они сперва передавали трубку — то дежурному, то секретарю, то еще какому-то… а потом один как закричит: «Где эта сволочь?» Ну, я бросил телефон…
Авденаго скрипнул зубами.
— Вот я и решил, что тебе лучше на улицу пока не выходить, — невозмутимо продолжал Моран. — Однако от долгого сидения на месте у людей твоей комплекции образуется застой в крови. Я наводил справки. Поэтому я устроил так, что теперь ты можешь свободно гулять по соседней квартире. Она достаточно большая. Там даже на велосипедах катаются, правда, только дети. Но если хочешь, я и для тебя могу велосипед устроить.
— Нет! — сказал Авденаго. Он ненавидел Морана Джурича, кольцо стискивало его палец, как будто хотело раздробить косточку.
— Самокат? — быстро сменил предложение Моран.
— Нет… — Авденаго понял, что теряет силы. Спорить с Мораном было по-прежнему бесполезно.
— Ну не мяч-батут, правда? — на всякий случай уточнил Моран.
— Какой еще батут? — не понял Авденаго.
— Последнее увлечение здешних детей, — объяснил Моран. — Здоровенный надувной мяч. Садишься сверху и подскакиваешь. Подо мной разорвался, — прибавил он. — Но я тяжелый. Все тролли тяжелые.
— Я не понимаю, — сказал Авденаго, — как это я буду гулять по чужой квартире?
— Там столько жильцов, что на лишнего человека никто и внимания не обратит. И входные двери там никогда не запираются. Очень удобно. Иди, а когда нагуляешься — возвращайся. Я картошки куплю, — прибавил Моран. — Жареной картошки сегодня хочется. Потом почистишь и приготовишь.
И Авденаго нерешительно пробрался в длинный коммунальный коридор.
Он прошел через кухню, похожую на ту, что имелась в квартире Морана. Только у Морана квартира подвергалась перепланировке, когда из одной коммунальной делали несколько отдельных, поэтому и кухня у него была несколько усеченная, треть от прежней; здесь же все оставалось как в прежние времена, огромное.
Повсюду сновали люди. Наверное, на улице они выглядели иначе. Наверное, покидая пределы квартиры, они переодевались: приличное пальто, куртка, шапка, сапоги… или там платья и брючные костюмы. И прохожие с обычным в таких случаях безразличием видели только пристойную одежду, не давая себе труда заглянуть в лица, в эти бледные пятна с провалами глазниц, ртов и носов. Может быть, у них и для лиц имелась специальная одежда, нечто вроде масок с обычным выражением: кисловатая питерская полуулыбка, рассеянный взгляд.
Но у себя дома эти люди не церемонились и представали в своем истинном обличье: в лохмотьях дряхлых халатов, в расползающихся шлепанцах на плоских ногах, в трениках и тельниках, в бесформенных футболках. Без лиц, без фигур. Сплошная клубящаяся тайна, внутри которой — то ли есть спрятанная личность, то ли нет ее.
Все они занимались своими делами, по большей части бессмысленными: переставляли с места на место горы грязной посуды, таскались взад-вперед по коридору, то входили в комнаты, то выходили из них, рылись в коробках, выставленных наподобие гробов в коридоре, выкрикивали проклятья детям, проносящимся на велосипедиках, бросались тапками в удирающих кошек, а потом подолгу бродили в одном тапке, тщетно пытаясь разыскать второй.
Ни один из них не замечал Авденаго, как и предсказывал Моран.
«Квартиры не должны быть такими старыми, — думал Авденаго. — Во всяком случае, в Петербурге. Слишком много людей. Это как старинный отель с привидениями. Каждый номер хранит какую-нибудь давно забытую трагедию».
— Ты прав, — тихо проговорил женский голос, и тонкая прохладная ладошка скользнула в его руку. Она с сожалением прикоснулась к рубцу, мимолетно тронула кольцо на пальце.
Авденаго моргнул и увидел девушку. В отличие от других жильцов квартиры, она видела его. И он тоже ее видел.
Она напоминала чахоточную бедняжку из какого-нибудь романа Достоевского: тощенькая, с серыми тонкими волосами, свисающими вдоль впалых щек, с бледненькими глазками.
— Ты кто? — спросил Авденаго.
— Юдифь.
— А я — Авденаго.
Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в лоб. У нее были сухие колючие губки.
— В чем же я был прав, Юдифь?
— В своих мыслях, — ответила она.
— Ты читаешь мысли?
— Только те, которые на поверхности.
— Ясно, — вздохнул Авденаго. — Хотелось бы еще выяснить, это я от природы такой примитивный или общение с Мораном сделало меня прозрачным. Так, дополнительные данные, необязательные. Просто лишняя информация к размышлению.
— Для меня это безразлично, — отозвалась Юдифь. — Я увидела одну твою мысль, а другую могу и не увидеть.
— Да у меня мыслей-то столько не наберется… — Авденаго покрепче взял Юдифь за руку и потянул прочь из кухни, куда только что проникла низкорослая старуха в синем арестантском ватнике. — Ты здесь живешь? Пойдем к тебе в комнату.
Юдифь опять прочитала его мысль, потому что сказала:
— Да ты ее не опасайся. Она Евфросинья.
— И что это объясняет?
Юдифь нахмурила серенькие бровки, и ее гладенький лоб побежал морщинками.
— А это должно что-то объяснять? Просто ты не бойся, вот и все.
— Идем к тебе, — попросил Авденаго. — Надоело на кухне торчать.
Но Юдифь по-прежнему не двигалась с места.
— У меня нет комнаты, — сказала она наконец.
— Где же ты живешь? В коридоре?
После всего, что случилось с Авденаго у Морана, молодой человек допускал абсолютно любую возможность. Или почти любую…
— Я живу между обоями, — сказала Юдифь. — Ты слишком круглый, ты не поместишься. Лучше будем гулять по коридорам.
Они вышли из кухни и двинулись по бесконечному тоннелю между шубами, детскими санками, колясками без колес, банными шайками и облезлыми зеркалами. Иногда зеркала отражали их обоих, иногда — только Авденаго, а некоторые — только Юдифь. Интерьер квартиры, попадая в зеркала, становился еще более мертвым.
— Здесь есть банная шайка, которую не снимали с гвоздя с 1947 года, — сообщила Юдифь. — Хочешь посмотреть?
Авденаго пожал плечами.
— Не особенно… А тебе интересно жить между обоями?
— Почему ты спросил? — насторожилась девушка.
— Просто это какое-то не слишком обычное место для жилья, вот и спросил. Без всякого осуждения, ты не думай. Люди в бочках ночуют или под мостами, а ты все-таки нашла крышу над головой…
— Между обоями много разных интересных штуковин спрятано, — сказала Юдифь. — Номера телефонов, булавки, газеты, фотографии. Вот когда ты находишь где-нибудь старый телефонный номер, тебе ведь непременно хочется набрать его и посмотреть, что из этого получится?
— Не знаю, — сказал Авденаго.
Он немного растерялся.
— Только не говори, что никогда не видел старых номеров, — разволновалась Юдифь. — Ну, таких, — она принялась выписывать пальчиком в воздухе, — А-52-665. Видел такие?
— Нет, — признался Авденаго.
Она принялась теребить прядки волос, то закладывала их за уши, то опять выдергивала.
— Это невозможно, — выговорила наконец Юдифь. — Все знают такие номера. Иногда набираешь — и слышишь ответ. Здесь есть телефонный аппарат, по нему можно звонить. Он принимает старые номера.
— И что отвечают?
— Например: «Алло». Или: «Кажется, я просила вас больше сюда не звонить». По-разному отвечают. Зависит от того, на кого попадешь. Иногда просто дышат в трубку и молчат.
— А сюда кто-нибудь звонит? — спросил Авденаго.
— Только Джурич Моран.
Авденаго вздрогнул и выдернул руку из ладошки девушки.
— Только не говори, что ты… тоже создание Морана.
— Нет, я всегда здесь была. Я ведь уже сказала тебе, что живу между обоями. А разве ты — создание Морана?
— С чего ты взяла? — буркнул он.
— Ты сказал — «тоже». Что я — «тоже» его создание… — Юдифь рассматривала Авденаго с новым интересом. — Моран сообщил о твоем прибытии, но вовсе не предупреждал, что ты будешь таким.
— Каким?
— На такой вопрос существует тысяча ответов. Человек никогда не исчерпывается одним словом, это закон. — Юдифь пожала плечами. — Например, я не ожидала, что ты окажешься молодым. — Авденаго был уверен, что она нарочно не прибавила «и симпатичным». — Прежде я почему-то считала, что все его творения — старые и неприятные.
— Почему? — оскорбился поневоле Авденаго.
— Потому что Моран Джурич до одури любит русских классиков, — растолковала Юдифь. — А у русских классиков все персонажи — какие-то неприятные старики, которых полагается жалеть. Вот еще, делать мне нечего — жалеть их. Я на таких, знаешь, насмотрелась! Меня хоть вешай, жалеть их не стану.
Она вздернула нос, всем своим видом выражая упрямство и возмущение.
— Нет, — сказал Авденаго, — на самом деле Моран любит Достоевского, а у Достоевского почти все персонажи молодые. И про Раскольникова прямо написано, что он был «замечательно хорош собой». Ну и Соня, я думаю, тоже ничего была, а Дунечка — просто красавица.
— Ты любишь Достоевского? — удивилась Юдифь.
— Не я, а Моран, — поморщился Авденаго. — Он меня экзаменует. Заставляет чуть ли не наизусть учить.
— Ясно, — сказала Юдифь. Авденаго хотелось бы думать, что сочувственно.
Он решил уточнить кое-какие обстоятельства и спросил:
— А про что с тобой разговаривает Моран по телефону?
— Так, — ответила она уклончиво. И видя, что лицо Авденаго омрачилось, прибавила: — Например, уведомил о том, что ты здесь появишься, и просил позаботиться.
— И как ты будешь обо мне заботиться?
— Еще не знаю… Могу показать мою коллекцию старых открыток. Знаешь, забытых. Их писали на новый год, но они завалились между стеной и почтовым ящиком и пролежали больше сорока лет. Пока ящик не сняли, чтобы заменить. И между обоями — тоже есть парочка любопытных.
— Да я уж понял, что все самое интересное происходит между обоями, — сказал Авденаго.
Юдифь бросила на него быстрый взгляд:
— А все самое замечательное в мировой литературе и в любовных письмах было написано между строк.
* * *Вместе с Юдифью Авденаго исследовал новый для него мир — других занятий у него все равно не имелось. Он читал газеты, сообщавшие о взятии Кенигсберга, о смерти Сталина, о полете Юрия Гагарина, о визитах Индиры Ганди в Советский Союз. Его поражало: как скучно и суконно были написаны эти статьи. Неужели Моран прав, и люди настолько изменились! То, о чем впоследствии создавали романы, газетчики втискивали в строки нудного официоза.