- Эй, девушка, слушай, что тебе господин рыцарь говорит. Не ори, будь умницей, зашептал Гарет. - Мы люди пришлые. Начнешь на помощь звать: и сама попадешься и нас выдашь.
Та поняла. Напружиненное, готовое к рывку тело обмякло. Роберт, была - не была, убрал руку.
Женщина заговорила не сразу, сначала отдышалась, а скорее потянула время. На вопрос как зовут, откликнулась:
- Бина.
- Мы только сегодня приехали. Слышала?
- Видела. Жаль только… - не договорила, спохватившись.
- Ты нас не бойся. Вставай, - Гарет протянул ей широкую как лопата ладонь. - Не обессудь, слышали мы ваш разговор. Не бойся, доносить даме Герберге не побежим.
- Давай отойдем куда-нибудь. Надо поговорить, желательно без помех, - Роберт настойчиво потянул невысокую кругленькую женщину за собой.
- Да куда же вы? Там стена глухая. Пошли за мной. Только мимо поварни осторожнее.
На повороте блик высветил ее лицо: уже не юное, но гладкое, чистое, с небольшим уютным вторым подбородком. Темные волосы выбились из-под головной повязки. Во всей ее манере чувствовалась уверенность. А в глазах плескались настороженность и страх. И еще нечто. Такие глаза бывают у тех, кто с совсем недавно потерял близких, вообще понес утрату. Память о благополучии еще держится, но ее уже затягивает боль и скорбь.
Коридорчик, светлая арка - поварня - еще коридорчик, ниша. За углом показалась низенькая в три аршина дверца. Бина бесшумно выскользнула наружу. Гарет, не принимая возражений, встал перед дверью, прикрыть от мало ли каких неожиданностей.
Вскоре женская головка просунулась обратно:
- Никого. Выходите скорее, и - в проход между сараями.
Точно - никого. Глухая без окон стена сарая отгородила их от посторонних глаз.
Рядом густо разрослись кусты, при необходимости в них можно было спрятаться самим или укрыть женщину.
- Нельзя мне на долго отлучаться.
- Ты, вроде, на пир не спешила?
- Да пусть они захлебнутся нашим вином. Мадам Анну не хочу одну оставлять.
- Tы при ней кто? Служанка?
- Я - племянница прежнего сенешаля Миле. Они дядю убить хотели. Этот боров Гинкер. Рожа красная, сам как бочка пивная… Куртка у него синяя, заметная.
- Он нас из зала провожал до алькова.
- Альков! Одно название. Весь замок разорили. Сука эта, Герберга, что получше в свои покои утащила. А ее ближние подобрали, чем она побрезговала.
- Кто они вообще? - прервал Роберт поток возмущения.
- Как это кто?!
- Откуда пришли? Как назвались?
- Так дама… Герберга, то есть, представилась кузиной барона. Будто в Святую землю с ним ходила. Война их развела. Потом они встретились, и раненый барон, в ожидании смерти, послал ее сюда, быть опорой мадам Анне.
- Они привезли с собой что-нибудь существенное? Письмо или какой-нибудь знак?
- Нет. Мадам Анна спросила, а та говорит, мол, не до письма было. Война, сражения…
- Интересно, из каких она будет? - задумчиво протянул Гарет. - По какой линии родственница?
- Ни по какой. Не было у Филиппа такой родни, - отозвался Роберт.
- Это что же? - глаза у женщины округлились. - Самозванка?!
- Да.
- А вы, рыцарь, только не гневайтесь, прошу, это точно знаете?
- Филипп ходил у меня в оруженосцах. Я его под рыцарское благословение вел. На посвящении тогда собрались все его родственники. Мы и потом с ними не однажды встречались. У братьев его матери гостили подолгу. А по отцовской линии там только двое кузенов, но оба в Палестине остались. Так что дама Гepберга может быть чьей угодно родней, только не барона де Барн.
- Тварь! Сатана! Гнида… - губы женщины побелели, ее затрясло. - Она, гадина, мадам… она ее своим людям…
- Что?!
- Она и меня… Да что я? Она госпожу…
- Когда?
Кажется, ее оставили силы. Женщина мешком осела на камень, приваленный к стене амбара. Роберт настойчиво повторил свой вопрос, но Бина не отвечала, глядела мимо, сотрясаясь от рыданий.
- Погодь, мессир, - сорванный голос Гарета походил на скрежет двери. - Не трогай ее. Не в себе она.
Роберт уже приготовился терпеливо дожидаться, когда женщина придет в себя и начнет говорить, но со двора послышался топот, крики, неизменный женский визг, который сопровождал тут, по-видимому, любое проявление господской воли. Из гомона скоро вычленилось: '… сбежали…' и стало понятно: переполох случился по их душу. Сейчас новые хозяева замка растекутся по хозяйственным постройкам, по закоулкам, да и застанут интимную сцену: свидание блудной служанки с шальными рыцарями.
Гарет, не долго думая, затолкал Бину в кусты. Далеко впрочем не понес, не ребенок, поди, сообразит спрятаться получше. Сиюминутный страх затмит старую боль.
На мощеную камнем замковую площадь блудные гости вышли, как ни в чем не бывало, даром, что только вот неслись по узким проходам. Весь вид их говорил: 'А вот они мы. А у вас это что? Потеряли кого?' Пока свора не опомнилась, друзья свернули к махонькой церковке, прилепившейся к внешней стене. Ей, как и донжону, было никак не меньше сотни лет. Тяжеловесная прямоугольная коробка смотрела на мир узкими как бойницы окошками. Дверь храма по счастью стояла распахнутой настежь. Гости споро вошли и встали у аналоя. С порога в глаза бросилось запустение - чистенькое и тихое отсутствие каких-либо украшений. Горело две свечи в простых глиняных плошках, да лежало черное затертое евангелие в две ладони величиной.
Под сводом загремели, усиленные эхом шаги: в церковь ворвались озленные, пьяные преследователи. Роберт обернулся. Первым среди равно пьяных выступал рыжеусый Герик.
- Что нужно? - непочтительно осведомился у него бывший граф Парижский.
- Вы сбежали, - задумывалось как грозный рык, получилось не совсем внятно.
- Я что, не могу пойти в храм? Или в вашем замке такое не принято? И кто ты такой, чтобы приказывать рыцарю?
Лицо Герика цветом слилось с усами. Последние встопорщились:
- Я командую замковым отрядом. И ты, бродяга, должен…
Договорить ему не дал Гарет. В два неожиданно длинных прыжка он оказался рядом с зарвавшимся капитаном. Тот не успел или не сообразил вовремя вытащить оружие, и гаретов бастард теперь метил ему в горло. Чего-чего, а здравого смысла Герику хватало: через мгновение он уже был за порогом, вытолкнув при ретираде тех, кто топтался за спиной.
Надумай Гарет его преследовать, знатное бы зрелище получила замковая челядь, но он обернулся к Роберту. Тут-то и лязгнуло: дверь закрыли с той стороны и заперли.
Старик, опустив голову, преувеличенно внимательно рассматривал устье ножен.
- Чего потупился как крестьянская девушка на сеновале, рыцарь де Гильен?
- Опять взаперти, и все из-за меня.
- Какая разница здесь или там?
- Там все-таки жилье. Будем теперь тут мерзнуть.
- Там конечно теплее, а могло стать вовсе жарко. Кстати, брус видишь. В левом пределе у стены?
Гарет подхватил бревно и установил его в пазы на косяках. Теперь с той стороны могут ломиться всем стадом. Такая дверь не сразу падет даже от удара тарана.
С улицы короткое время еще доносились голоса, но все тише. Потом пропали - победители ушли праздновать победу.
Скудно, освещенное, голое помещение больше походило на склеп. Только пыльный витраж - несколько мутных цветных пластинок в свинцовом переплете - напоминал о том, что они в храме. Царапнула странная, горьковатая мысль: он тоже пришел спасаться к Богу… мелькнула и тут же улетучилась. Ее место заняла насущная проблема - холод. Пробирало под настывшим металлом кольчуги. Уже постукивали зубы. Можно было размахивать руками и приседать сколько угодно, или, вернее, сколько хватит сил, но стоило остановиться - стылость заползала за воротник.
Плащи и сумка с припасами остались в пыльном алькове. Но выхода не было, - заперли, - сиди и жди, поглядывая на дверь.
Когда в темноте за аналоем заскрипела низенькая, неразличимая в полумраке дверца, обоих подбросило. Загородились, называется! Но из притвора показался не вооруженный до зубов супостат. Блик света упал на лысину в обрамлении реденьких белых волосков. Между светлыми, по старчески слезящимися глазами, торчала пуговка носа. Рот с одной стороны провалился - часть зубов уже покинула своего хозяина. Поверх старой-престарой рясы священник, - кто же еще - накинул вытертую волчью шкуру. В глазах одновременно и страх и любопытство. Роберт предупредил вопрос:
- Здравствуйте, святой отец. Мы - рыцари, гости. Не бойтесь.
- С некоторых пор все страхи в нашем замке происходят именно от гостей, - голосок был подстать фигуре; тихий чуть пришамкивающий. Но - ни упрека, ни сварливости. Старик только констатировал.
- Мы благородные рыцари, - вставил Гарет.
- Разумеется, раз до сих пор меня не убили.
- Нас заперли. Если укажете второй выход из церкви, святой отец, очень обяжете и облегчите жизнь двум людям, вся провинность которых, в том, что они принесли весть о кончине здешнего господина его вдове и сыну.
- Как! Еще посланцы от Филиппа?
- На этот раз настоящие.
- Можете подтвердить?
- Да. У меня есть письмо, собственноручно написанное Филиппом незадолго до смерти. Но я отдам его только в руки вдовы.
Старый священник переводил взгляд с Роберта на Гарета и не спешил продолжать разговор. Из-за аналоя, от своей двери он не отходил. Роберт догадался: дернись, осторожный кюре юркнет в свою норку. Выспрашивай тогда подробности у дубовой двери. Роберт сделал несколько шагов назад и потянул за собой Гарета.
- Вы действительно не похожи на нынешних хозяев Барна, - наконец прошамкал старик. - Но на какие только козни не способен дьявол и его присные!
Вместо ответа Роберт широко перекрестился. Однако настороженности в глазах визави не убавилось.
- Этим, наверное, можно убедить деревенского простака. Сколько раз ты, рыцарь, видел, как крестится недостойный? Молчишь! Хотя и хорошо, что молчишь, значит, что-то понимаешь.
- Нетрудно понять.
- Ага, ага. Нетрудно говоришь? А мне вот наоборот. Затем и время тяну, стараюсь разобрать, кто вы такие. Назовитесь.
- Рыцарь Роберт… бывший граф Парижский.
- Рыцарь штурма Гарет. Шевалье де Гильен, вассал.
Белые, похожие на жиденькие кустики брови старого священника полезли вверх. И сам он, следуя за ними, стал выдвигаться из-за аналоя. В слезящихся старческих глазах oсталось одно только искреннее удивление.
- Я тебя вспомнил. Вспомнил! Ты-то, конечно, нет. Сколько нас тогда наехало! Я вспомнил, как ты вел Филиппа из часовни под благословение.
- Вы приезжали на посвящение?
- Приезжал.
Он уже весь стоял перед нежданными гостями. Махонький, очень, очень старый.
Голова лысой макушкой едва доставала до плеча и так не высокому Гарету. Шкура, наброшенная поверх старой рясы, делала его больше похожим на древнего лешего, нежели на служителя церкви.
- Пойдемте ко мне. Чего тут мерзнуть.
За низкой, кое-как протиснуться, дверью оказалась квадратная комната шагов семь в длину. Кроме скамьи прикрытой старыми, но чистыми шкурами, был еще стол со стопкой книг, рядом с книгами, хрупкой, неустойчивой горкой возвышались сложенные друг на друга свитки; вдоль стен - узкие лавки под пестроткаными покрывальцами; камин небольшой, но почти без копоти - хорошая тяга - и маленький окованный сундучок в углу.
- Последние дрова сегодня извел. Как знал, что тепло пригодится не только моим старым костям, но и добрым людям. Проходите к огню, да скамейку подвиньте.
Самому мне не под силу.
Тепло помаленьку прогоняло озноб. Роберт рискнул и стащил опостылевшую кольчугу.
Волглый гамбизон парил и вонял псиной. Следом разоблачился Гарет.
- Как приехала дама эта, так и сижу взаперти. Кто хлебца занесет, молочка…
Ребятишки дров по поленцу натаскали.
- А служба?
- Да какая служба! Второй меся, почитай, света дневного не видел. Свечей полный сундучок был. Скоро кончатся. Не велели мне выходить.
- Грозились?
- Кабы просто грозили… Меня уже, поди, на том свете заждались. Радости-то будет, когда со своей Агнессой встречусь. Мне что? Мне щелчок в лоб - и готов.
Они грозили маленького Филиппа в мою келью затащить и… - старик всхлипнул. По круглым в красных прожилках щекам потекли слезы. - Изведут они его, если уже…
Кто же думал, что так все обернется? Жили тихо, никого не обижали, соседям помогали. Франкон у нас прижился.
- А что, нападений за все восемь лет не было? - спросил Роберт скорее, чтобы отвлечь старика, нежели из любопытства.
- Было конечно. Только не серьезно все. Людишки мелкие, отребье. Отряд, которым христопродавец Герик командует, исправно такие шайки гонял. Кто и до стен не дошел: вилланы пугнули. А чтобы оружные баронские люди по-соседски поживиться наехали - нет. Места у нас глухие, трудные, народу мало. Да и кто против Барна пойдет? Охо-хо.
Старичок, успокоившись, заговорил плавно без обидных старческих остановок, за которым прячется забытое слово. Привычное северное наречье тем не менее звучало странно, и Роберт, наконец, эту странность уловил:
- Давно вы с юга?
- А?
- Давно в этих краях? Говорите не как местные, мягче.
- Ах, да, да. Давно.
- Откуда, если не секрет?
- Из Марселя. Ты бывал в Марселе?
- Пришлось.
- Город у моря. Ты видел море?
- Да уж. Навидался.
- Маленький приход на самой окраине. Зелень, тепло, запах рыбы… - старый капеллан смотрел в огонь. Последние желтые язычки еще вспархивали над черными комочками углей, но среди них все чаще и чаще проскакивали синие шающие огоньки.
Лицо успокоилось, даже чуть разгладилось.
Что заставило человека покинуть теплый гостеприимный юг и удалиться сюда? Долг, страх, любовь? Спрашивать бывший граф Парижский не стал, по себе зная, каково отвечать на назойливые вопросы праздных любознатцев. Старик сказал сам:
- Давно. Когда проклятый Гильдебрандт призвал, изгонять женатых прелатов, я со своей семьей жил в Марселе. Жили тихо, скромно, ладили с округой. Кому помешала моя Агнесса? Я любил ее и Спасителя любил, и благодарил каждый день за это счастье. У нас родилась дочь. Потом пришла толпа. Толпа это не люди. Это не отдельные люди. Это зверь не знающий ни стыда, ни сострадания, жаждущий только одного: разрушать. Нас выволокли из дома и бросили в телегу. Я успел накинуть сутану, Агнесса была в одной рубашке. С меня сорвали крест, били. Ее… тоже били вначале, потом стащили с телеги. Я скорчился, закрывая собою дочь. На спину летели камни и удары палок. Я молил Господа только об одном: сохранить жизнь нашему ребенку. Пусть меня размажут по мостовой, но за что должно принять смерть невинное дитя?
К нам в телегу кидали еще людей: взрослых, детей. Кто-то бежал за повозкой и выкрикивал: 'Жанвье! Жанвье!' А потом телега застряла. Ее загнали в узкую улочку, и борта заклинило. Лошадь хлестали, она плакала, но не могла сдвинуть повозку.
Это нас и спасло. Толпа, во главе которой бежали самые озверелые, уже пьяные от вседозволенности, схлынула. Задние выпрягли лошадь и бросили нас. Думаю, они бы и так нас бросили, потаскав еще по городу и вдоволь наиздевавшись - стихия никем не управляемая, только поднятая неправедной рукой.
Агнессу я нашел только через два дня. Она была жива, но не могла идти. Когда она поднялась на ноги, мы двинулись на север. Наш дом был осквернен. Приход отдали другому священнику. Меня поставили перед выбором: изгнание или отказ от семьи. Я выбрал первое. Думал уйти подальше, в глушь, найти маленький приход… Но новые веяния уже достигли центральных графств. Мы пошли дальше. Агнесса плакала, просила бросить ее и Кати. Но ни за что, граф, даже под страхом отлучения я бы их не бросил. Тебе, молодому, наверное, странно и смешно слышать слова любви из уст древнего старца, но я их скажу. Никогда я так не любил свою жену как тогда, в годы скитаний. Оборванную, усталую, поруганную… А Бог, рыцарь, Он и есть любовь.
В конце концов, мы попали сюда, в глухой северный лес, с моим Богом и моей семьей. Старый де Барн, отец Филиппа подобрал нас в окрестностях Амьена. Я зарабатывал на жизнь составлением писем и договоров. Барону как раз понадобился грамотный человек. Мы разговорились. Сам не знаю почему, но я рассказал ему нашу историю. К тому времени я уже успел убедиться: чем меньше о тебе знают, тем меньше опасность. Всегда найдется кто-нибудь, желающий за пару медяков продать ближнего.