- Закон человеческой стаи, - хмуро согласился Роберт.
- Одного продали аж за тридцать. И Он, чтобы устыдить людей, взошел на Голгофу.
Мне ли с Ним равняться?
- И что старый барон?
- Предложил мне поселиться в его замке. Я согласился, только руки ни целовал.
Тут мы прожили сорок лет. Агнесса моя лежит в этой земле, хранит рядом место для меня. Уже скоро…
Он надолго замолчал, глядя в потухший камин. Наверное, эти воспоминания призваны были, заслонить сегодняшний день.
Страшно вышибленный из колеи, возродившийся, проживший в трудах, тяготах и радостях долгую-предолгую жизнь, старый священник вновь выкинут судьбой на обо-чину.
Да не просто выкинут из теплой вдовьей кельи. Того и гляди, колесо, мчащейся по дороге, дьявольской повозки, переедет, раздавит, раскрошит в пыль не только жизнь, единую веру в любовь, коей держался от века.
Молчали. Каждый думал о своем. Старик погрузился в воспоминания. Роберт не хотел его беспокоить.
Скорбную тишину нарушил Гарет:
- А я тебя тоже вспомнил. Вы со старым Барном вместе приезжали. Я еще подумал: как ты по дороге не развалился? Шутка ли, столько дней в седле! Кобылка у тебя была, правда, смирненькая, невысокая, с белым пятном на крупе.
Лицо старика ожило.
- Простите, добрые люди, что заболтался. Старики все так, да и намолчался. Слова ж сказать не с кем. Вот и понесло. А вы сюда ведь не болтовню мою пришли слушать.
- Мы, честно говоря, в церкви-то случайно оказались. Отсидеться хотели, пока шум спадет.
- Мало вас.
- А что делать? Ехать за подмогой, время потеряем. Я так понимаю, хозяйку и наследника в любой момент могут… - Роберт суеверно не стал продолжать.
- Ай-яй! Как тут все завязалось! Филипп прислал часть денег. Разбойники их быстро нашли. Думаю, Анне пригрозили сыном - она сама отдала. И мне показалось - они собрались уходить. Но приехал итальянец Лупо и давай им нашептывать. Знать бы что. Анну от меня с самого начала отрезали. Пускали сперва, да только наедине не оставляли. Все время кто-то рядом толокся и слушал.
- А как же тайна исповеди?
- Наши нынешние гости-хозяева, похоже, о таком не слыхали. Анну перестали ко мне пускать, когда…
- Что?
- Когда она понесла. Франкон тогда уже ускакал, а маленького Филиппа с самого начала от нас забрали и увезли.
- Анна понесла? Я тебя правильно понял? - голову обдало горячим.
Рыжая девочка: 'Это - Рай?'. Синие глаза, старенькое платьице…
- Не знал? Такие-то дела. Не виновата она. Сломали ее, смяли как травинку. Да и подумай, что она могла против этих зверей?
- И кто отец?
- Неизвестно. Но когда над ней надругались, Герик, христопродавец ее как бы под свое покровительство взял. Он и раньше к ней подъезжал, да только получил отказ.
Она чуть не выгнала зарвавшегося капитана. Сейчас же он ей - первый покровитель.
Нацелился, вишь, хозяином в замке сесть. Замковый отряд почти весь из местных собирали. В случае чего, они Герика послушают, а не Гербергу. А поскольку пришлые что-то выжидают и силы примерно равны - все за всеми приглядывают.
Оттого может и Анна до сих пор жива.
- Мы по дороге встретили послушника из монастыря. С его слов: 'родственница' ездит по окрестностям, склоняет людей под свою руку. Сама собирается хозяйничать?
- А и собирается. Только через Герика так просто не перешагнуть. Небольшой перевес сил с одной стороны и - полетят головы. Вот например: дней десять назад ушел из замка отряд, так в нем трое с одной стороны, трое - с другой. Чтобы в дороге догляд был. Уже вернуться должны.
- Нет.
Роберт напряженно думал. Стравить их между собой? Предложить алчному капитану золото и поддержку? Пойти на сговор с Гербергой? И так и так Анна остается под ударом. Значит, остается, торговаться и с теми и с другими. Жизнь вдовы и ее сына против золота.
- Чего, нет? - перебил его размышления старик.
- А..? Не вернутся.
Старик вскинул голову. В глазах засветилась надежда, которая, впрочем, тут же уступила место сомнению. Вспомнил, должно быть, что их всего двое.
- Может, представишься, святой отец? - попросил молчавший до сих пор Гарет.
- Ах, да. Ах, да. Простите, совсем отвык с людьми, больше сам с собой разговариваю. Зовите меня отец Иворий, - смущенный своей оплошностью старик встал, засуетился. - Ну что, чада, разделите со мной трапезу, что Бог послал?
На краешке стола появилась половина лепешки, луковица, маленький кусочек сыра.
Из-за сундучка отец Иворий вытащил высокий узкий кувшин.
- Не откажите старику.
Сдавило грудь. Сколько раз он, Роберт, делился? Сколько с ним делились? Может, это последняя трапеза в жизни старика? Суетится, заботливо делит на кусочки, радуясь, что есть с кем поделиться. Откажешься, не просто обидишь.
Когда со стола подобрали последние крохи и выпили все вино, свинцово потянуло в сон. Моментально заслезились глаза.
Как оказался на лавке, со свернутой под головой шкурой, Роберт потом не вспомнил.
Вообще сообразил, что спал, только когда проснулся.
Отец Иворий сидел на крохотной табуреточке возле потухшего камина. На соседней лавке пристроился Гарет.
Роберт встал, потянулся.
- Лучше садись, - прошептал старик, отрываясь от созерцания каминной золы. - В моей келье не разбежишься, а в церкви холодно. Придется коротать время тут.
- Вечером нам обещали свидание с Анной.
- Думаешь, дадут?
- Должны. У них к нам сейчас особый интерес. В первую очередь они начнут дознаваться, не с нами ли оставшееся золото Филиппа. Кстати, что это за монах шепчется с дамой Гербергой?
- Ее духовник. Вместе приехали. Зовут Петр.
- Ни много, ни мало!
- Ага, ага. Я было спросил его, как можно попустительствовать греху? Знаешь, что он ответил? Что два владыки пребывают в мире, и обоим надлежит служить.
- Не понимаю.
- Маннихей. Отродье дьяволово. Не слыхал о таких?
От чего граф Парижский был далек, и всегда далек, так это от теософии.
Альбигойцы, вальденсы, маннихеи наконец, - слышал краем уха. Кто-то называл их еретиками, кто-то наоборот шептал о истинном пути. Роберт Парижский о тонкостях их взаимоотношений с официальной церковью и между собой ничего не знал и знать не хотел, а после сарацинского плена и общения с Тафларом, вообще полагал, что каждый может поклоняться Богу по-своему, лишь бы соседей не трогал. Оказалось, сатанопоклонники тоже существуют. Не тем ли объясняются бесчинства творимые шайкой?
- А итальянец?
- Лупо. Полного имени не знаю. Приехал позже остальных. Он сам по себе.
Встретили его как вас, только к вечеру он уже вино хлестал вместе с Гербергой, да с монахом ее шушукался. Утром как проспался, весь замок обежал во все нос сунул. Ко мне тоже. Вертлявый, скалится, а сам по углам глазами зыркает. А что у меня высмотришь? Что было ценного, в первые дни выгребли. Так он, представляешь, на книги позарился. Отступился только, когда я пригрозил анафемой. От двери крикнул: все равно заберу, тебе, мол, старому сморчку и шею свернуть не долго.
Вот и смотри теперь: шайка из отпетых, а во главе отступник, бес и блудница.
Откуда такие?
- ОТТУДА. Кто жив остался, да деньги и слава обошли. В Азии их еще больше. Я сам понимаю и не понимаю одновременно, почему так все обернулось. Может, ты объяснишь?
- Вас стало слишком много, - отозвался старый священник после длительного раздумья. - Сильные, смелые, благородные, вы даже кодекс свой создали. Смешная детская забава - рыцарство - превратилась в силу. Ваши принципы стали претендовать на статус законов. В них не было места лжи, подлости, наживе.
Рыцарь стал мерилом справедливости. Рыцарь, а не прелат! И вас слили.
- Что?
- Слили как воду - в Палестину, воевать, освобождать, то, что в освобождении не нуждалось. Паломники ведь невозбранно могли идти к христианским святыням.
Христиане могли жить в Иерусалиме, да хоть где на землях сарацинского бога.
Плати и молись, кому хочешь.
- Франкское королевство обезлюдело. Города опустели, ярмарочные площади заросли травой. На дорогах разбойники под каждым кустом. Чего добились? Запустения?
- Затишья. Те, кто вас туда посылал, ведь преследовали не одну цель. Вашими руками сейчас перекачивается золото восточных владык. Поверь, оно не долго залежится в сундуках. Сколько благородных людей заплатило жизнью за то золото, кто вспомнит, когда на выморочных развалинах начнет подниматься новое королевство?
- Кто его поднимет? Покрытый язвами живой мертвец, король Филипп? Папа его отлучил, а Бог от него просто отвернулся.
- Сколько ему осталось? На его место придет другой. Он будет лучше, честнее. И вы, те, кто выжил и вернулся, потянетесь к нему.
- Считаешь, труп должен радоваться, что сквозь него прорастает молодая трава?
- Труп - нет. Радоваться может его душа.
Гарет заворочался на неудобной узкой лавке, поднял кудлатую седую голову:
- Идут.
Прислушались. Из-за каменной кладки доносилось тихое карябанье. Большая мышь скреблась в отдалении.
- Мы пойдем. Что познакомились с Вами, говорить не будем. - Роберт начал поспешно натягивать кольчугу. Гарет помог, потом облачился сам.
- Чтобы вы ни говорили, вам все равно не поверят. Они всех меряют по себе, а впрочем, лучше молчать.
Старик перекрестил обоих и отворил дверь.
Свечи почти догорели. От одной остался причудливый весь в наплывах огарок. Рядом в плошке плавал умирающий синий огонек. С той стороны дверь трогали, подергивали, не разобравшись пока, отчего не поддается.
- Что надо? - грубо спросил Роберт.
- Заперлись, бродяги, открывайте!
- Герик?
- Открывай! Иначе подожжем. Обложим хворостом и подпалим. Сгорите вместе со стариком.
- С кем?
- Он к вам не вышел?
- Не знаю, о ком говоришь.
- Сумасшедший Иворий?
- Не видел такого. А насчет поджога ты хорошо придумал. Сгореть не сгорим, так хоть погреемся.
С той стороны заругались. Герик для верности тряхнул дверь, не причинив ей, впрочем, большого беспокойства. Так бы и дальше переругивались. Но от жилых покоев послышался топот. Когда оттуда приблизились вплотную, даже запертые створки не удержали кислого запаха перегара и чеснока.
- Что ты возишься? - крикнула Герберга начальнику замкового отряда.
- Затворились.
- Сколько раз предупреждала, чтобы убрали брус! Открывай теперь сам. А не откроешь…
- Он за дверью, - остерег Герик.
- О, черт!
Роберт еще не решил с кем начнет торговаться. Хорошо бы они тут сейчас передрались и поубивали друг друга, или, в крайнем случае, остался бы кто-то один. Жаль, такого подарка от судьбы не дождешься. Вон побурчали, взаимно оскорбились, и Герберга потребовала:
- Выходите, не то хуже будет.
- Вы не оригинальны, мадам. Нам уже грозили. Спросите вашего сторожевого пса.
- Такой идиот может сболтнуть любую глупость. Обещаю: вам не причинят вреда.
- Даже после того как мы отдадим Анне, то, что передал Филипп?
Семя брошено. Пусть подумают, только ли письмо привез наглый рыцарь, а заодно пусть повнимательнее наблюдают друг за другом.
- Ты оскорбил нас своим недоверием, - дама уже не кричала, не молотила в дверь, норовя голыми руками вынести створки. - Мы благородные господа. Нашему слову можно доверять.
Как же! Да я тебе бродячую собаку не доверю, благородная!
Анна де Барн сидела в куцем креслице у камина, спиной к огню. По неубранному, столу раскатились кубки. На пол капало вино. Собаки, вставая на задние лапы, стаскивали и уносили недоеденные куски.
Лицо женщины, как и оплывшая фигура, едва угадывались в сумраке. Одежда - бесформенное покрывало. Никто не озаботился посветить, но мириться с этим Роберт не собирался:
- Раз уж нас удостоили аудиенции, прикажи принести факел. Невежливо беседовать впотьмах, - мирно обратился он к даме Герберге.
- Света достаточно. К тому же, мои воины тебе не слуги, посылай, если тебе так нужно, своего вассала, - необъявленное перемирие, кажется, заканчивалось, голос у дамы Герберги опять истерически подрагивал. Однако на брошенный вызов Гарет покладисто прогудел, что это, мол, мигом. Факел он вынул из кольца при входе, вернулся и встал рядом с креслом хозяйки замка. Герберга отшатнулась.
Просмоленная пакля чадила и разбрасывала искры.
В пляшущем, но ярком свете Роберту, наконец, удалось разглядеть Анну. Личико маленькое треугольное, очень бледное, неподвижное. Глаза опущены долу.
Подрагивали длинные слипшиеся ресницы. От них по щекам метались острые тени. И в каждой черточке - как крик - стыд. Она вся сжалась, пытаясь руками прикрыть позорный живот. За спиной Роберта послышались сопение и смешки. Интересно, кто такой смелый? Или просто пьяный. Неважно. Роберт шагнул к женщине, встал на колено, взял холодную мокрую ладошку. Анна попыталась отнять, он не выпустил.
- Мадам, со мной письмо, которое продиктовал ваш муж незадолго до смерти, пока еще мог говорить. Если изволите, я прочту его вам.
- Дайте. Я сама, - всхлипнуло-шепнуло над головой.
Она, наконец, подняла глаза. Когда-то это были солнечные васильки. Сейчас на рыцаря смотрел синий туман. 'Это - Рай?' Ему едва удалось подавить приступ бешенства. Разнести тут все, разрушить, размазать. Он прижался лбом к ее холодной руке, стараясь удержать порыв. Но когда поднимался, с колен красная мгла еще клубилась в сознании.
Роберт достал из-под кольчуги футляр со свитком, отвинтил крышку, вытряхнул на ладонь туго скрученный пергамент. Тонкая бледная рука Анны уже потянулась к нему, когда раздался напряженный голос Герберги:
- Отдай мне, сестра. Тебе в т в о е м положении ни к чему волнения. Я потом сама тебе почитаю. Мы останемся наедине и вместе оплачем Филиппа.
Окончание фразы прозвучало настолько фальшиво, что, кажется, даже сама Герберга это почувствовала. Впрочем - ни стыда, ни смущения, наоборот: она вплотную придвинулась к креслу Анны и требовательно протянула руку.
Свиток так и остался у Роберта. Анна же склонила голову и затряслась от плача.
- Дай! - Герберга обернулась к рыцарю.
- Послание предназначено не тебе.
- Может быть, как раз мне! Я ходила с Филиппом в Святую землю, вместе с ним сражалась. А она, - гневный жест в сторону плачущей женщины, - не дала себе труда достойно нести вдовий крест. Да будет тебе известно, она беременна.
Тирада была призвана свалить с ног тонкого благородного рыцаря, навеки разрушив его веру в любовь…
- Так ить, не покрой Иосиф деву Марию, - испортил все Гарет, - тоже бы думали - нагуляла.
- Заткни своего вассала! - голос Герберги сорвался на крик. Сзади зашумели, лязгнуло. Сунув свиток за пазуху, Роберт крутнулся на пятках и прилип спиной к спине Гарета. Руки рванули из ножен оружие. Меч и факел с одной стороны, меч и спата с другой.
Они клубились. Бормотание, крик, ор, лай, звон, хаотичное движение вокруг ощетиненной мечами пары.
Но они не нападали. Ждали сигнала? Боялись?
- Разве подобает доброму христианину обнажать меч в доме, где его приняли как друга? - раздался голос, разом перекрывший все остальные звуки.
Люди расступились. Из-за их спин на свет вышел монах. Неопрятную коричневую рясу подпоясывала толстая веревка. На голове как всегда накинут капюшон. Опытным глазом Роберт определил, что под рясой поддета кольчуга. Да и руки у брата Петра нельзя было назвать холеными. Таким больше, нежели требник, подобала франциска.
- Гостеприимство у вас весьма странное, - откликнулся рыцарь.
Впрочем, стоило ли задираться? Боя не будет. Роберт это почувствовал. Почуял.
- Если и дальше собираешься пользоваться нашим добрым расположением, - приказал брат Петр, - передай послание даме Герберге и вложи меч в ножны.
- Я исполняю последнюю волю Филиппа. Сказано: передать в руки вдовы и сына. Сына не вижу. Не подскажешь, где юный наследник? - проигнорировал приказ Роберт.