С другой же стороны, ежели глянуть, скучно здесь. Оно, конечно, кому как, но вот Алешке - скучно. А как об Аленушке вспомнится, так хоть совсем волком вой, не хуже этого самого, Лешко. Перед тем, как в обратный путь тронуться, что ни вечер - Клыка нытьем своим изводил. На словах - вроде как по подвигам ратным стосковался, а на деле - совсем по иному. Еще интересно, как там Илья без него, чего понаворотил? Конечно, похвастать Алешке особо нечем, ни тебе зверя чудного не одолел, ни богатыря. Зря, в общем, ездил. Могли б другого кого, с головой на плечах, послать, он бы не хуже управился. Нет, чтоб с головой, как у Алешки, таких немного найдется, если вообще сыщутся, а все ж таки для него могли б чего-нибудь посерьезней выискать. С чем бы никто другой совладать не смог. А то нашли для богатыря занятие - мышей ловить...
Каждый раз, вспомнив про каверзу Лешко, Алешка непроизвольно оглядывался, нет ли кого поблизости, кто мысли его разгадать способен? Потому, хоть и не видал никто его подвига, - в избе, окромя него, только мыши да еще, может быть, хозяин, были - страшновато, - ну как дознаются? И придумать-то нечего. Можно, конечно, сказать, клад из-под печки вылез. Ан кто на свете слыхал, чтобы клад мышью выбежал? На худой конец, курицей, но чтобы мышью...
Не хотел себе Алешка в этом признаваться, но еще и поэтому хотелось ему поскорее из Червена убраться...
В Киев вернулись, словно и не убывали. Такой же шумный, пестрый, суетливый. Ничего-то в нем не поменялось, разве то плохо, что товарищей своих Алешка не застал. Они в Булгарии задержались, тамошние места под руку княжью приводят. Как приведут, так сразу и воспоследуют. Ожидают их, можно сказать, со дня на день, ан все никак. Людишки, должно быть, непонятливые оказались. Никак не уразумеют, что князю киевскому поперек идти - себе дороже. Все одно так будет, как он пожелает. Никуда не денутся, только хлопот себе лишних доставят.
Ильи с Добрыней нету, а Сбродовичи - при князе. Не все, половина. Половина с частью дружины куда-то отправилась, а половина осталась. Не иначе, Аленушку стеречь. Алешка уж и думать забыл, каково это - по ночам через забор да на терем лазить, да делать нечего. Хорошо, ни за кого еще не просватали; плохо - и не собираются. Жадные сверх меры, - это так Алешка про себя решил, - не хотят за сестру приданое давать, вот и не собираются. Правду сказать, Алешке вено тоже платить особо нечем, но это значения никакого не имеет, потому как он - не жадный. И будь у него златые горы, одну запросто отдал бы, даже глазом не моргнув. А так и отдать нечего, на княжее жалованье не разгуляешься. Что простой дружинник, что первый богатырь - не в золоте ходят. Это степняк, как походом заявится, все, что под руку попало, себе тащит, а глянешь - окромя коня да оружия, ничего нету. Куда только и подевал, что в походах нахапал? А взять, к примеру, его, Алешку, - ему-то откуда добром разжиться? Он с подвигов своих рухляди настриг, что шерсти со свиньи. Да и не подобает богатырю грабить кого. Не тать, чай.
От того и сидел за столом, в палатах княжеских, нос повесив. Вокруг пир горой, а ему - не естся, не пьется. Сколько ему еще мизгирем по теремным навершиям лазить? Ухватит с блюда, чего в руку попало, сунет в рот и сидит, пережевывает, что твоя корова. Братиной толкнут под руку, подымет, хлебнет, и снова думку думает.
Вот Самсон Колыванович, что напротив расселся, тот времени зря не теряет. Сколько он за один присест слопать может, это всей княжеской дружине на неделю б хватило. Жрать горазд, а вот подвигов богатырских за ним что-то не припоминается. Как за стол богатырский угодил, неизвестно. Может, - он все подвиги свои за столом и совершил... Хотя, ежели правду сказать, спросил кого, чем Алешка знаменит, пожалуй, тоже не скажут. Разве про Тугоркана вспомнят, да и то... Слава богатырская, она - как костер. Ее постоянно подвигами питать надобно, а иначе... Эх!..
Чувствует тут Алешка, кто-то ему обок пристроился на лавку, и эдак-то аккуратненько дальше пропихивает, чтобы самому ловчее усесться. Это что-то новое, чтоб на скамью, за стол богатырский, тайком пробирались. Буркнул недовольно, скосил глаза, - кого скинуть, - ан это Иван Годинович крадется.
Нельзя сказать, чтоб промеж них шибкое товарищество было. Товарищество промеж богатырей - птица редкая. Тут каждый сам за себя. И то сказать, вот, к примеру, пошлет его князь с Ильей и Добрыней степняков бить. Что они их побьют, в том спору нету, а вот как славой делиться? Не сочтешь ведь, кто скольких побил, кто первей прочих оказался. Конечно, если рать князь вел, али там воевода какой - вся слава им достанется. А то еще, иной, услышав, что богатырей трое было, скривится, да плечами пожмет. Эка, мол, невидаль, втроем степняков разогнали. Они бы еще вдесятером поперлись... Так что, слава, она - для одного.
Иван же Годинович, он князю родственником каким-то приходится. Князь ему - то ли стрый, то ли уй, то ли еще кто. От того у него иногда замашки нехорошие проявляются, как что не по нему - ино вздохнет тяжко, а ино и в ухо двинуть может. Непременно хочет всегда, чтоб по слову его было, даже когда не подумавши сказано. Вот он, Алешка, дело другое. Он тоже хочет, чтоб по его слову было, ан всегда наперед думает. И, конечно, коли с ним кто не согласен, в ухо не бьет. Даже если и следовало бы. Потому - характером мягкий, и князей в родственниках не имеет.
Подвинулся Алешка на лавке, - что ему, места жалко, что ли? - и спрашивает:
- А ты чего это, аки тать в ночи, крадешься?..
- Да, понимаешь... - Иван отвечает. - Пожрать охота, а князю на глаза попадаться - нет. Он, вишь, женить меня надумал, спасу нет. Силком гонит.
- Ишь ты, как оно выходит... А ты чего?
- А чего я?.. Я, как бы, не против... Только вот обстоятельство одно имеется...
- Это какое же?
- Такое, что, как говорится: где охота брать, за меня не дают; а где-то подают, ту я сам не беру...
Разобрало Алешку любопытство, только хотел насесть на Ивана да выспросить подробнее, на беду, князь того приметил. Махнул властно рукой, к себе подзываючи, а тому - что делать? Раз зовут, идти надобно. В княжьем тереме воля не своя.
Усадил князь Ивана рядом с собой, беседу завел. Корит будто в чем-то, а тот оправдывается. И, по всему видать, с пустым брюхом из-за стола встанет. Потому как князь все корит, а он все оправдывается.
Алешке же не до них совсем. Он, как Иван отошел, пуще прежнего огорчается. Не того князь жениться неволит. Ему, коли невмоготу, Алешку бы спросить, а он на Ивана взъелся. Вот ведь какая несправедливость получается. Оно, конечно, ежели вокруг себя на белый свет глянуть, так кругом - одна несправедливость и получается. Кого ни спроси, всяк чем-нибудь, да недоволен. А раз недоволен, откуда же справедливости взяться? Чего далеко ходить, когда вот оно - Иван Годинович за столом сидит, корку хлебную взять не решается, а Самсон уже так пузо набил, стол с его стороны приподымается. И мечет, и мечет в одну рожу, будто век его голодом морили...
В общем, как подумалось Алешке, так и случилось. Самсона под руки - за ноги из трапезной выволакивали, так облопался - идти не мог, а Ивана Годиновича князь за собой увел, пустобрюхим. Натучился, чем-то сильно недовольный, видать, и увел. Алешка же, в числе прочих, к себе подался, свалился на шкуру медвежью, да так и уснул, будто в омут провалился.
Спал бы да спал, ан, чем свет, в дверь громыхнуло. Глаза продрать не успел, - кого это там в такую рань принесло? - буркнуло с той стороны:
- Алешка, ты там живой, что ли? Али спишь еще?
Иван Годинович заявился. Не иначе, князь ему поручение какое дал. Важное, должно быть, коли с утра пораньше заявился.
- Заходи уж, коли пришел, - пробормотал неприветливо.
Тот дверку распахнул, протиснулся как-то боком, - это княжий-то родственник, - к лавке подобрался, присел тихонечко, упер ладони в колени, и в пол уставился. И весь вид у него какой-то виноватый, так что подумалось Алешке, не с добром пришел. Провинился, видать, Алешка перед князем, от того и прислал Ивана, чтоб не при всех укор молвить. Только вот чем?
А Иван сидит, ровно медведь, вздыхает тяжко, молчит и зачем пришел - сказать не решается.
- Ну, чего расселся? - напустился на него Алешка. - Коли по делу пришел, так и говори, по какому. А то ишь, сидит, вздыхает... Тоже мне, девка красная... Об чем речь пойдет?
- Я... это... жениться собрался, - выдавил, наконец, кое-как Иван и снова замолчал.
- Собрался - так и женись, - Алешка ему. - Ко мне-то чего приперся? Не на мне, чай? А коли на мне, так сватов засылай...
Совсем Ивана в домовину загнал. Тот и так не знает, что сказать, Алешкино же зубоскальство еще пуще беднягу прибило. Только и смог пробормотать:
- Не-е, не на тебе... На девке...
Смотрит на него Алешка, его и злость, и смех разбирают. Разбудил ни свет, ни заря, а сам двух слов связать не может. Куда только спесь подевалась?
- И на том спасибо. Так ко мне-то зачем приперся? Меня, что ли, в сваты зазвать хочешь? Али в дружки?
- Ну... вроде того...
- Рано тебе еще жениться.
- Это почему же? - вскинулся Иван.
- А потому, что коли ты передо мной двух слов связать не можешь, как жену уму-разуму учить станешь? Ты взгляни на себя, со стороны-то. Ровно телок какой: ну да му...
- Ну-у-у... - протянул на это Иван и спохватился. - Вот ведь привязалось... - буркнул. - Ты, Алешка, спрашивай лучше, чего тебе надобно. А то я вроде как оробел малость... В первый раз со мной такое приключилось. Ни сказать чего не знаю, ни язык не шеволится. Так оно вернее будет...
Вздохнул Алешка, и начал спрашивать. И чем дальше спрашивается, тем больше диву дается. Больно уж все как-то нескладно выходит.
Живет это, значит, в Любече гость один, Митряем зовут. Богатый гость, дородный, терем у него - самому князю киевскому под стать. Ладьи гоняет от острова Рюгенского до самого Булгара, а то и подалее. Жемчугами торгует, камнем солнечным, мехами, ну, дегтем еще, пенькой, медом, - в общем, чем придется. Что кому надобно, то туда и везет. Гривен у него, говорят, куры не клюют. Захотел бы, из серебра себе терем сложил, вот сколько. Привирают люди, конечно, чужое богатство, оно завсегда большим кажется, а только ежели и вполовину приврали, все одно много получается.
И есть у гостя этого, как водится, дочка любимая, Авдотья по имени...
До сего ничего необычного не было. Гость богатый, да девица-дочь на выданье - эка невидаль. Нашел, чем удивить. Ан все ж таки удивил.
Оказалось, что Иван Годинович эту самую Авдотью в глаза не видывал. Он о ней только от людей слышал, ан так влюбился, что она ему пуще жизни стала. Поначалу Алешка не поверил. Коли приданое богатое дают, а там стерпится - слюбится, это вполне себе понятно. С лица воды не пить. К тому же, не раз замечено было: чем больше приданое, тем красивее девка. То есть, первый раз глянул - приснится такая, так и не проснешься, а как на приданое посмотрел, а потом второй раз глянул - так и призадумался: где ж это прежде глаза-то были, коли красоты такой не рассмотрел? Оно и наоборот бывает. То есть, поначалу вроде - красавица писаная, а как скажут, приданого за ней - таракан на веревке, тут и видно сразу становится: дурнушка, она дурнушка и есть. Конечно, это все не про Алешку говорено. Алешка как увидел Аленушку, так сразу сердцем и прикипел, даже и не зная, сколько там у Сбродовичей добра всякого отложено. Он вообще не знал, чья она сестра. Знал бы, может, по-иному все повернулось бы... Какой там, по-иному! - тут же одернул он себя. Я, ежели жену возьму, так только по любви, никак иначе. Но, с другой стороны, приданое тоже не помешает. Не нами обычай заведен, не нам его и менять. Вот выкуп за невесту, его можно бы и отменить. Это уж совсем устарело. А совсем устаревшее, оно новому мешает. Не все обычаи хороши.
А Иван Годинович, тем временем, не видит, что Алешка его не слушает, а о своем про себя рассуждает. Мычит чего-то, бормочет невнятное, не знает, куда руки деть. Дай ему сейчас хоть что - все помнет да изломает, и даже не заметит. Вот дурень-то, даром что богатырь. Ни девки не видел, ни отца не знает, ни сватов не заслал, а туда же - жениться собрался. Правду сказать, ему проще, чем Алешке. У него князь великий в родственниках. Мало в родственниках - сам желает, чтобы Иван оженился, приневоливает. Грамотку даже отписал, Митряю, чтоб, по слову-желанию княжескому, дочь свою, по получении, не медля в жены Ивану Годиновичу отдал. Вот что значит, родная кровь. Попробуй-ка после этого гость чего сказать, мигом в поруб угодит. Хозяйство, товары, богатство - все, как корова языком... Интересно, может, он, Алешка, тоже кем-нибудь князю приходится? Как там у людей говорится: моему забору двоюродный плетень?..
Надоело, наконец, Алешке бормотанье Иваново слушать, он ему прямо в лоб и брякни:
- Это все, конечно, хорошо, только ты мне так и не ответил - ко мне зачем приперся? Грамотка от князя есть, чего тебе еще надобно? Съездить до гостя, и все дела. Кто ж слову княжескому поперек пойдет?
Замялся Иван.
- Ну... мало ли чего... А вдруг да пойдет? Любеч - город большой, богатый. Чего там, у них на уме... Не понравится, так и бока намнут... Куда мне, супротив всего города... Просил я у князя дружины (хорош богатырь!), - не дал, самому, говорит, надобна. Товарищей стал просить, - бери, говорит, кого хочешь, только они все в разъездах. Самсон один остался, обжравшийся, его и возьми. Он как князя объедает, так и гостя твоего объест, - да что там гостя, весь город!.. Они тебе за избавление чего хочешь отдадут. Хоть всех девок сразу. А я не хочу Самсона в товарищи. Он и вправду, и поесть, и поспать горазд. На рати тоже крепок, коли доведется, не попрекну, ан тут все же другой товарищ нужен. Чтоб еще и с головой. Вот я про тебя и спросил. Князь поначалу ни в какую, он тебя для иного чего приспособить хотел, да я настоял... В общем, коли согласен, едем со мной, ну, а коли нет... как сам знаешь...
Сказал - и на Алешку в упор уставился. Ждет, какое тот решение объявит.
Алешка же призадумался. Зачем Ивану товарищ нужен, коли у него на руках грамотка княжеская имеется, совсем непонятно. Да и подвига богатырского тоже не видится как-то: велика ли слава - за невестой съездить? Какой там - бока намнут! Гость как услышит, что сродственник княжеский сватается, ему и грамотки никакой не надобно будет. Только одна беда приключиться и может - как бы от радости не помер. В общем, коли так рассудить, в Любеч ехать - только коня дорогой морить. А вот ежели так глянуть, чтоб Иван за Алешку потом слово князю молвил, - услуга за услугу, - то можно и съездить. Не стал вокруг да около ходить, такое условие и поставил.
Иван удивился, но понял по-своему.
- Ты что же это, перед князем где провиниться успел? - спросил он.
- Успел, не успел, про то сам знаю. Ты меня спросил, я тебе ответил. Хочешь меня в товарищи, как вернемся, словечко за меня молвишь. А нет, так на печь залягу. Я, может, только из похода дальнего вернулся. За тридевять земель службу княжескую исправлял. Мне бы отдохнуть немного, а тут ты пристал, опять ехать. Должен же я с этого какую корысть поиметь?
Ивану же так показалось, это Алешка над ним подшутить решил. То есть, согласен-то он согласен, только вот согласие это проделкой какой-то обставить вздумал. Думает, Иван лыком шит, попадется. Потому и ответил.
- Я, в таком разе, тебе вот что скажу. Коли об деле скажешь, замолвлю за тебя словечко князю, в том тебе порукой честь моя. А коли нет, - не взыщи.
- Об деле, об деле, - Алешка ему. - Когда едем-то?
- Да хоть сейчас.
- Нет, сейчас не могу. Брюхо свело. Поутренничать бы, а там уж и в дорогу. Ты сам-то как?
- Да я вроде как уже...
- Ну, так припасы собери, пока я тут червячка заморю...
В общем, только к полудню за ворота городские и выехали. Пока Алешка червячка морил, пока с прочим возился, пока половину того, что Иван в дорогу приготовил, выкинул, чтоб налегке, пока полаялись, - что брать, а что нет, - время уже и к полудню. И то рано - Алешку после всей этой суеты так разморило, еле-еле в седле держится, на ходу засыпает. Оно и понятно - не на рать едут, на пир свадебный. Иван молодцом выглядит, Алешка же - то в одну сторону свесится, то в другую сползает. Иван его понукает, чтоб побыстрее, значит, а тот - будто и не слышит. Так до вечера и промаялись.