- Я тебе, Алешка, так скажу... - и замолчал.
Глаза выпучил, рот разинул, и куда-то за спину Алешкину вперился. Тот глянул легонько через плечо, и так шарахнулся, мало в костер не влетел. Потому, явилась ниоткуда возьмись воительница та самая, что со скалы сверзилась, и неспешно так к ним направляется. Спокойно идет, за мечи свои не хватается. Подошла, постояла малость, и тоже присела, на огонь глядит.
- Это она что же... - не верит своим глазам Алешка. - Ты... это... спроси у нее... кто, зачем явилась... Быть того не может, чтоб... Я же сам видел...
Мало проку от Обуха. Его сейчас бери, каков есть, и на огород ставь, птиц пугать. Эта же сидит себе смирненько. Глаза от пламени отвела, на того-другого глянула, улыбнулась, и снова в огонь уставилась.
Так и сидели, покуда Обух речь не обрел. Пробормотал что-то, запинаясь, не ответила. А потом сама заговорила. Тихо так, Алешка ничего разобрать не может. Сказала что-то, замолчала. Ждет.
- Ты-то чего, язык проглотил? - спросил досадливо. - Об чем она там речь ведет? Кто такая?
- А я откуда знаю, - Обух говорит. - Она будто предание какое сказывает.
- Ну, ты хоть предание растолмачь. Чего сидеть попусту...
- Так я это, опять, своими словами...
- Да хоть какими!.. Лишь бы понятно было.
Обух пожевал губами.
- Давно это было, так давно, что сосны, в те времена на землю семенами упавшие, нынче своими вершинами небо подпирают. Реки тогда были куда как полноводнее, по берегам их росли густые заросли, в которых водилось много дичи, а сами они изобиловали рыбой. Жила тогда мудрая женщина, и жилье ее было сложено из камня, и звали ее...
Тут Обух странно фыркнул, а затем зашипел, подобно змее.
- Ты чего это? - не понял Алешка.
- Звали ее, говорю... - Обух опять фыркнул и зашипел. - Ну, чего ты на меня уставился? Я, что ли, тому виной, что ее так звали? Говор у них такой, что язык сломаешь...
- А ты не ломай, - рассудительно заметил Алешка. - Ты толмачишь, вот и толмачь. Если же имя ее как-то по-нашему сказать можно, так и скажи по-нашему.
- По-нашему, так и будет - Мудрая Женщина.
Воительница смотрела на них, переводя взгляд с одного на другого.
- Ну, чего там дальше? - буркнул Обух. Потом зашипел, фыркнул и снова зашипел. Перетолмачил, значит.
Губы воительницы снова зашевелились.
- Была эта женщина настолько мудрой, что даже старики, бывало, обращались к ней за советом, и не было ни разу такого случая, чтобы ему не следовали. И хотя никто не назвал бы ее красивой, многие женихи из многих мест приезжали к ней свататься, но не находилось того, кому бы она ответила согласием. Наконец, нашелся богатырь, совсем еще юный, отважный и сильный, но...
Обух остановился, помотал головой, затем обратился к воительнице, что-то переспрашивая. Некоторое время они переговаривались, после чего Обух попытался объяснить.
- Он, как бы это сказать, был что-то вроде без князя в голове, но не совсем.
- Это как? - не понял Алешка.
- Ну... вот, положим, говорят у нас: "Дурень дурнем, а ложку мимо рта не пронесет". То есть, вроде и дурень, а вроде и не до конца. Этот же... Он, в общем, настолько сильный и смелый был, что сначала даст как следует саблей, - это меч ихний так называется, - а уж потом спрашивает, кто таков и зачем приехал.
- Эка невидаль, - покачал головой Алешка. - У нас таких вокруг князя вьется, что комаров по весне на болоте. Ты дальше давай.
- В общем, он ей мужем и стал. Только ума от жены не набрался. Начал соседей тревожить, побивать их, и из каждого похода своего победителем возвращался. Во вкус вошел. До того разохотился, что собрал вокруг себя молодцов, таких же бесшабашных, как и сам, и решил, не много, ни мало, царство соседнее покорить.
Видит Мудрая Женщина, неладное творится, прямо спросила, что да как. Он тоже отпираться не стал, поведал о своей задумке.
- Плохое дело ты затеял, - она ему говорит. - Защитник земли родной - в сердце людей, зачинщик войны - из злодеев злодей, так в народе сказывают. Хоть и тревожил ты до поры соседей, ан большей частью нас защищал, теперь же - и сам зло умыслил, и других к злому подталкиваешь. Не в наших обычаях - чужой земли искать. Откажись, не позорь ни имени своего, ни рода.
И люди так же ему говорили.
Нет, не прислушался богатырь. Тайком, ночью, уехал со своими молодцами царство соседнее воевать.
Не повезло ему. Враги хитрее его оказались. Заманили в засаду, да и перебили почти все его войско, а самого - в плен взяли. Привели на судилище, посовещались старики, и вынесли решение:
- Пусть пришлый богатырь с нашим сразится. Коли одолеет, пусть идет на все четыре стороны, ну, а если нет, тут ему и покой вечный обрести.
Схватились богатыри. Долго бились, и тот одолел, кто на своей земле бился. Повалил пришлеца, и только было собрался кинжал ему в сердце вонзить, - рассмеялся поверженный.
- Не спеши! - Старики победителю кричат. - Сюда веди. Пусть скажет, отчего смеется.
Не стал проигравший отпираться, все как есть поведал. Не скрыл, что жена ему говорила, слово в слово поведал.
- Мудрая у тебя жена, - старики сказали. - Как зовут ее?
- А так и зовут: Мудрая Женщина.
- Знаем ее, - отвечают. - Правду она тебе говорила. Ради нее, отпускаем тебя и тех, кто в живых остался, с миром. Может, в другой раз прислушаетесь, к тому что вам умные люди говорят.
Дали им коней, оружие, припасов, проводили сколько...
Измученные, вернулись те в родные края. Только и здесь богатырю житья не стало. Умерла жена его, вскоре после того, как он в поход подался. Да и люди укорять начали, спрашивать:
- Где сыновья наши? Не ты ли их на погибель повел? Не послушал совета мудрого, и детей наших сгубил, и самого себя обесчестил.
Не вынес упреков людских богатырь. Поднялся на скалу высокую, да и бросился с нее на острые камни...
Замолчала воительница, замолчал Обух.
- И эта туда же, - буркнул, спустя время, Алешка. - Нужны мне ее горы, как пятое колесо в телеге. Мне б дорогу найти, как отсюда выбраться...
Заговорила воительница, будто поняла слова его.
- Никому не одолеть шестидесяти братьев, коли не иметь меча алмазного. А коли иметь, они того, не чиня препятствий, выпустят.
- Вот уж и впрямь, не житье тут, а сплошные сказки, - досадливо промолвил Алешка. - Меч алмазный... Сроду о таком не слыхал. Может, подскажет, как такой раздобыть?
Улыбнулась воительница, сказала что-то, поднялась, и в ту сторону отправилась, где вода шумела.
У Обуха же снова, - в который только раз, - глаза по пять гривен.
- Говорит: не надо искать, сам найдет. Потому, - того самого богатыря это меч, который вместо славы позор нашел. А еще - имя, говорит, мое, Дева Водопада.
- Это что ж, вроде нашей русалки? - Алешка хмыкнул.
- То же, да не то же. Наши русалки в речке живут, а она вроде как сама собой речка и есть...
10. ПОДАВАЙ-КА НАМ СИЛУШКУ НЕВЕДОМУЮ...
Алешка замолчал, глядя в вечернее небо.
- Так и чего? Что дальше-то было? - спросил лежавший рядом Добрыня.
Илья сидел на бревнышке и, от нечего делать, резал из баклуши новую ложку.
- Дальше-то?.. Уж и не помню, сколько мы с Обухом в горах тех проблуждали, потому как заблудились. Главное - спросить не у кого. А как на вершину взлезешь, да глянешь вокруг - окромя других вершин, еще более высоких, и не видать ничего. Сколько камней обсмотрели, - может, оставил кто знак, где меч этот чудный искать, - и все без толку. Еще и слова непонятные из головы нейдут: искать, мол, не надо, сам найдет... Это же как понимать-то? Подкараулит тот, у кого меч, да и нападет? Так, что ли?.. Ан по ее слову все и случилось. Караулю я как-то ночью, - Обух, по обычаю своему, дрыхнет без задних ног, - и подумалось мне вдруг, что неспроста нам про землю талдычили. Нам-то с Обухом горы эти задаром не нужны, а князь, должно быть, по-иному размыслил. От того и пришел сюда Сом с дружиной, не столько ясов гонять, сколько землю их под руку княжескую привести. От того сказали нам легенды свои, что тех, кто чужого ищет, ожидает. И только подумалось - вижу, будто свет какой неподалеку полыхнул. То еще удивило, - это, правда, уже потом подумалось, - совсем свет тот у меня опаски не вызвал. Будто сразу понял, что там в ночи светится. Поднялся тихонько, чтоб Обуха не потревожить, пошел - и вправду, лежит на камне меч, и огнем синим полыхает. Таким, что, кажется, ухвати рукой - холодом обожжет. Я его для верности пальцем ткнул, - не обжег. Поднял, и обратно вернулся. Не стал Обуха будить, потому, понял - пока при мне этот меч, никто нам здесь зла чинить не станет. Он меня поутру чуть до смерти не извел, откуда оружие взялось. Сказал ему правду, - сам на камне засветился, - не верит. Надулся, ровно мышь на гречу...
Меч тот, кстати, вовсе и не из алмаза какого. Железный, как и прочие. Только странное. В меру гибкое, в меру прочное, а цветом - в синеву отдает.
Он нас и вывел. Пока к лагерю путь держали, рукоять его теплой кажется, а чуть в сторону свернуть - холодит. Оказалось, совсем недалеко и плутали - две горы обогнули, тут тебе и лагерь показался. Увидели нас, обступили, спрашивают, что да как. Сом, так тот мне до утра, - мы уже под вечер к лагерю вышли, - глаз сомкнуть не дал...
Наутро же, едва туман ветром разносить стало, взял я нескольких дружинников, посмелее, и к крепостям тем скальным подался. Оставил их поодаль, сам меч чудный обнажил, над головой поднял, - и между крепостей тех спокойно проехал. Туда проехал, сюда, никто мне не препятствует. Остановился, дружинники промежду скал проехали, и тоже - без вреда какого...
В общем, к следующему вечеру далеко позади себя крепости те оставили. А как вся дружина прошла, - только было я за всеми увязался, встал конь мой - и ни шагу. Пока сообразил я, меч в речку бросить. Только бросил - пропал он, словно и не бывало. Верите ли, водой речной прочь утек...
Сколько раз Алешка про поездку в горы рассказывает, ан повесть его только занятнее становится. Он уж и сам не отличит, где правду говорит, а где привирает. Ну да пока нечем иным богатырям на заставе заняться...
Алешка с Добрыней, как чувствовали, что надобно им к Киеву поспешить. Думали, к Илье на выручку, оказалось - степняки город осадили. Сколько народу полегло, не счесть. Не сдюжить бы городу, пусть даже князь Илью из поруба выпустил, если бы не вернулись рати. Одна, с Добрыней, в спину орде Калина ударила, другая, с Алешкой - на берегу секлась. Два дня бились, без передыху. А там заслышали хищники, еще рати на подмогу спешат - с Мишкой Потыком, да Самсоном Самойловичем, отошли. Рассеялись, уходя, даже Полкан-богатырь, что путь им к отступлению резал, особо не преуспел.
Затаил князь обиду лютую на хана, да не вдруг в поход собрался. Поначалу надобно город с посадом в порядок привесть, убытки счесть, чтоб с Калина должок по полной взыскать.
Пока же, дал богатырям поручение важное - нести службу на заставе дальней, наблюдать за Степью, - не застала бы снова ратью врасплох.
Иные злые языки говаривали, будто по иной причине богатырям в Киеве места не нашлось. Будто отказались жить обычаем новым, от того в немилость и угодили. Иные же утверждали, - не утерпел князь возле себя защитников земли родной, о которых слава среди людей шла, его затмевающая, вот и прогнал от себя. Недаром же говорится: с глаз долой, - из сердца вон. Мало ли о ком сказки да песни складывают. И о тех складывают, кто в самом деле был, и о тех - кого не было. Князь же - вот он, радетель. Только он один обо всех и заботится. Без него - глядишь, и земли бы родной не было, всю супостаты по себе растащили бы.
Богатырям же то вроде как не обидно. Не князю служат, не Киев оборонять рождены. Застава, так застава, тем паче Алешка бывал на ней прежде, так расхваливал, что даже если только вполовину соврал, - лучше и не бывает. Оказалось же, не только не вполовину, - все выдумал. Или забыл крепко. Потому - вид у нее такой, будто не успели поставить, как она тут же и развалилась. Лет сто назад. Чудо, что на бревна не растащили. Хотя, ежели по дорожке судить, что мимо вьется, тут мало, кто ходит. Люди лихие, и те жилищем таким побрезговали. Им, правда, чем незаметнее, тем лучше, а тут - видать тебя, верст за двадцать. Для заставы это хорошо, - супостата издалече видать, для странничков же - не годится.
Что могло упасть - попадало, покоситься - покосилось, погнить - погнило. А ведь им здесь не день и не два жить... Ну да богатыри - они не только мечом махать, они и по хозяйству способны. Гниль в одно место сволокли, для костра. Где прикопали, где подперли, где подровняли, ворота на железки какие-то заново подвесили... День провозились, ввечеру отошли сколько, делом рук своих полюбоваться, ан вместо любования - мороз по коже подрал. Прежде страшно смотреть было, а получилось еще страшнее. Может, оно и к лучшему? Увидит ворог эдакую страшилищу, - сунуться побоится?
Повечеряли тем, что с собой взяли, до утра по очереди сторожили, а как солнышко взошло, Алешку на добычу послали. Разузнать, где тут поблизости живет кто, инструмент раздобыть, котел, еще чего по мелочи. Лес, опять же, высмотреть. На правах старожила послали, он, как-никак, бывал здесь, пусть и один раз. Остальные же и тем похвастать не могут.
Все нашел Алешка, и лес, и селение с кузней. Далековато только. Особо не наездишься. Даже на конях чудесных. Потому, сразу набрал, чего дали. За все ту цену дал, сколько спросили. Князь, вишь, совсем о гривнах позабыл, как со двора провожал, так что из своих заплатил.
С инструментами дело веселей пошло. Алешка обед готовит да стволы обтесывает, а Илья с Добрыней - деревья из лесу возят. Кони богатырские к телегам не приучены, вот им и приходится с бревнами под мышкой возвращаться. Срубят, сучья снесут, - в таком виде к заставе и возвращаются. Больше одной-двух ездок за день не выходит, - далековато до леса, да и там топорами помахать приходится.
Только и эту работу сдюжили. Стала застава - лучше прежней. Алешка в селении петли для ворот добыл, а еще - пару бочек с медом хмельным. Напустились на него товарищи: куда, мол, столько, а он подмигивает, - пусть лучше останется, чем не хватит. Как же, останется. Добрыня сохатого приволок, пир устроили, на весь мир. Сколько съели-выпили, и не упомнят, а только до того наугощались, что решили поразвлечься, супостата какого одолеть. Тут им как раз супостат и подвернулся...
Кто знает, тому и сказывать не надо, а кто не знает - пусть людей поспрошает. Не одну сказку, небось, в народе сложили, про то, как подвернулся богатырям на заставе товарищ Ильи, с которым они в Царьграде шороху навели, - Иванище, калика перехожая. Не узнал его Илья. Не мудрено, коли глаза в раскоряку...
А вообще, скучно богатырям на заставе жилось. Оно, конечно, с одной стороны - хорошо, что не суются вороги обиду чинить, с другой же - так и мхом обрасти можно, коли силушкой переведаться не с кем. С утра поднялись, к ручью спустились, - он под холмом с заставой журчал, - набрали воды полные щиты, облились, поухали так, что за сто верст слышно, поутренничали, и первым делом жребий бросают, кому с супостатом первым в сечу лезть, коли нагрянет. Тот же их стороной обходит. Степняки - они тоже не без разума. К чему на рожон лезть да головы возле заставы складывать, когда граница Киевская со Степью, - она вон какая. Разглядят, где доглядателей нету, там и прут. Здесь же - тишь да гладь. Сами промеж себя поединки устраивать начали, потешные, чтоб совсем навык воинский не растерять. Ну, еще каждый других тому учит, в чем сам дока.
Однажды же, вот что приключилось.
Туманом все окрест заволокло. На заставе еще куда ни шло, за пару шагов чего-то разглядеть можно, а промеж холмов - будто молоко кто пролил, ни зги не видать. И ветра нету. Тут не соглядатай, тут орда проскочит - и не заметишь. Пошел Добрыня воды взять, руками впереди себя щупает, - котел ищет, - а ему:
- Ты порты сыми, да портами, - это Алешка зубоскалит. - Коли махать быстро, глядишь, и развиднеется.
Погоготали, стали думать, чем еще туман разогнать можно, окромя того, чтоб всем троим без портов бегать, а тут звук какой-то снизу донесся, из-под холма. Есть там кто-то, на дороге. Только кто - не понятно; то ли зверь какой, то ли человек. Покричали, - не откликается. А коли не откликается по-хорошему, знать, не с добрыми намерениями, ежели человек.
Илья плечами повел, Добрыня кулаки - сжал-разжал, тут Алешка им и говорит:
- Нет, братцы, так дело не пойдет. Сегодня мне жребий выпал. Так что придется покамест вам тут обождать. Уговор дороже гривен.
Верно говорит, ан от этого легче не стало. В кои веки раз удача улыбнулась, силушкой поиграть, оказалось - Алешке.
А тот уж и собрался, пока товарищи его вздыхали тяжко, да покряхтывали.