Трон пустовал, но рядом с ним стоял спиной к залу седой и высокий человек. По осанке и неуверенным движениям угадывалось, что он стар. Он обернулся, и ясновидящей стало ясно, что ему не меньше семидесяти лет.
— Милый, как я рад тебя видеть! — пропел он с неестественной радостью, обращаясь к мужчине, который только что поднялся по ступеням.
Старик поднял руки в приветственном жесте, и на указательном пальце блеснул перстень с громадным изумрудом.
— Добрый, добрый вечер, — с показным весельем ответил его собеседник. — Как себя чувствует наш царствующий брат?
— Превосходно, Алмазник, превосходно. Ты посмотри, какой бал!
— Да, Смарагд, бал отменный. Послы Златограда должны быть довольны.
У Алмазника было красивое лицо с темными глазами и ястребиным носом, ростом он не уступал брату, но выглядел гораздо моложе его.
Ясновидящей стало страшно: ведь это именно он был тем самым человеком из видений. Но она чувствовала, что бал происходит в неизвестной стране именно в эту минуту, и выходило, что он нисколько не постарел с тех пор, как ей самой было два года. И это пугало еще больше.
Смарагд — показалось ей — тоже боялся брата. Как-то неловко, неуклюже старался он встать между Алмазником и маленьким мальчиком — единственным на возвышении ребенком. Но Алмазник уже наклонился к юному принцу:
— Как же ты вырос, Нефрит! Ты становишься похож на меня. И не удивительно — ты ведь тоже младший брат. Но ты, я надеюсь, любишь своего будущего государя?
— Я люблю отца, и брата люблю. И я похож на маму — так говорит государь, — мальчик гордо и с вызовом выставил вперед ножку, затянутую в зеленый бархат.
— Вот как? — Алмазник выпрямился и, демонстрируя, что ребенок ему больше не интересен, отошел к столику, рядом с которым стояли высокая красивая девушка, усыпанная бриллиантами, и юноша, чей указательный палец украшало кольцо с опалом.
— Приветствую будущее величество и его прекрасную невесту, — безо всякого почтения произнес Алмазник. Крон-принц побледнел, испугавшись, и не нашел слов для ответа.
Потом из хрустальных пузырьков соткалось утро следующего дня.
В королевской опочивальне теснились придворные. Все были взволнованы, лица выглядели испуганными. Одна дама лежала в обмороке, паж махал на нее белым платком, а сам не отрывал глаз от королевской кровати, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь за плотной стеной придворных спин. Чувствовался какой-то тошнотворный запах. Шар поднял свою хозяйку выше, и она смогла, наконец, рассмотреть, что же лежит на атласных простынях королевской кровати.
Там лежал Смарагд. Он был мертв, и воняло именно от него. Его лицо было синим, а тело свела судорога.
— Король отравлен! — громко объявил главный королевский врач. Придворные испугано зашептались. Опал и Нефрит были бледны и испуганы больше других. Алмазника не было видно.
Потом она видела похороны Смарагда. Но дети не пришли попрощаться с отцом. Утро было сырым и туманным. По дороге среди полей ехал простенький обшарпанный экипаж, грозящий развалиться в любую минуту. В окне мелькали лица Бриллиант, Нефрита, которого дама держала на руках, и еще какой-то девицы. За экипажем скакал Опал, с ним пять дворян, вооруженных до зубов. На крыше возвышалась пирамида из привязанных кое-как чемоданов. Они бежали из страны.
Ясновидящая смотрела, как выбирают регента. Невысокий, худой и хрупкий на вид человек суетился перед дворянским советом, хлопотливо складывал крохотные ручки и был избран большинством голосов. Его звали Асбест, но за глаза дворяне называли его Ломней — за уступчивость характера и хрупкость создаваемых им статуэток.
Потом перед ее глазами проходила череда бесконечных погромов, арестов и грабежей. Делали все это люди с темными повязками на рукавах, и как только они появлялись, в воздух взлетало чужеродное слово «милиция».
За пятнадцать лет шар успел многое ей показать.
Вчера она тоже смотрела в хрусталь, но картина казалась ей расплывчатой, неясной. Будто в тумане хозяйка шара видела Алмазника, идущего по дороге, и впряженную в телегу лошадь, которую он вел в поводу. На телеге лежало что-то черное, живое. Едва-едва ей удалось разглядеть, что это крупная собака. Алмазник что-то злобно выкрикивал, обращаясь к связанному псу. Слов почти не было слышно, но раз или два ясновидящая уловила имя принца Нефрита. Туман сгущался все больше, слова затихали. Шар стал молочно-белым, и она вдруг отчетливо поняла, что хрусталь умирает. Он лежал на столе, словно собираясь с силами, и лишь тускло светилась заполнившая его белизна.
Ясновидящая не хотела спать в эту ночь, но уснула, а утром увидела, что шар уже мертв. Он раскололся пополам, как раз в том месте, где сквозь него проходила широкая трещина.
Шар умер, но он прислал себе замену: именно так хозяйка хрусталя объяснила появление в своей квартире того самого пса, который был связан чем-то с Нефритом и Алмазником, а значит, и с ней самой — с той девочкой, которую раньше звали Хрусталик. Пес пришел к ней ранним утром. Когда она вышла утром за хлебом и творогом, внушительных размеров черная собака встречала ее на лестнице.
На шее пса на золотой цепи из плоских звеньев висела круглая малахитовая печать. На печати было изображено древнее чудовище, напоминающее динозавра.
Глава 2 Аделаида
Среднего роста худенькая старушка с короткой стрижкой и фиолетовым цветом волос стояла у бильярдного стола и курила тонкую дамскую сигарету. Правый глаз ее был прищурен — чтобы в него не попадал дым, а левый внимательно рассматривал комбинацию, сложившуюся из шаров.
Она так задумалась, что не слышала, как хлопнула входная дверь.
— Ада! — послышался Пашин голос. — Аделаида, ты где?
Она вздрогнула и обернулась:
— А, Павлюсик! Давай, присоединяйся, а то я играю сама с собой и чувствую, как раздвояется моя личность. Я буду шизофреничка, и ты не наездишься в дурдом.
— Ну и шуточки у тебя, — с улыбкой проговорил Паша. — Ты лучше скажи, почему ты трубку не берешь?
— Я отключила телефон. Меня одолели поклонники.
— Ада! Ты не обижайся, но мне кажется, что до дурдома уже недалеко.
— Да нет, ты извини, — Аделаида резко сменила тон, — просто грустно стало жить, и я развлекаю себя, как могу. Видимо, не очень удачно. А что ты пришел?
— Как что? Мама ждет тебя обедать через полчаса. Она, конечно, знала, что ты забудешь, и заранее начала тебе звонить…
— Хорошо, сейчас переоденусь и спущусь.
Паша вышел, и Аделаида принялась переодеваться. Она скинула красное шелковое кимоно с драконами, в котором обычно ходила дома, и надела черные широкие брюки и брусничного цвета шерстяную водолазку. Оставался последний штрих. Ада подошла к книжному шкафу, открыла дверцу и протянула руку, чтобы взять лежавшее тут за стеклом обычное ее украшение — хрустальную подвеску на черном кожаном шнурке — и увидела расколотый шар. Рука замерла, так и не дотянувшись до хрусталика.
Она уже и забыла, что сама вчера положила его сюда. Испещренная мелкими трещинками поверхность шара не отражала свет, и не сияла маленькими искрами. Аделаида ласково погладила хрусталь — будто прощалась с ним еще раз, говорила последнее спасибо. На пальце, которым она провела по острой грани, остался красный след — почти царапина.
Наконец она взяла подвеску, надела себе на шею и, забыв прикрыть дверцу шкафа, села в кресло. Тут же пришел из кухни черный пес. Уловив настроение хозяйки, он тяжело вздохнул и положил голову ей на колени. Она опустила на голову пса ладони — точно таким же движением всего двумя днями ранее Аделаида обхватывала шар.
Так они и сидели, а Аделаида вспоминала то, о чем шар когда-то говорил с ней. Он смогла бы сидеть так долго, но надо было идти.
Вместе с псом она спустилась со своего восьмого этажа на четвертый и толкнула дверь квартиры, в которой ее ждали.
Пашина мама выглянула из кухни и сказала, прижимая к груди поварешку, с которой стекали капли супа:
— Ада, боже мой, что это?!
— А это мой пес. Он ко мне приблудился — вчера.
— Ада, мне кажется, он способен съесть тебя живьем. Паша, ты только посмотри на это!
Паша вышел из комнаты и рассмеялся радостным смехом:
— Ну ты, Ада, даешь! У тебя и без склероза каждый день что-то новенькое!
— Паш, и ты спокоен? Ты можешь поручиться, что эта псина не отъест Аде голову?
— Мам, не паникуй! Все нормально. Ну и что, что большой? У него же пена с языка не капает.
Мама пожала плечами и вернулась на кухню. Аделаида уселась в кресло.
Паше всегда нравилось смотреть на нее, потому что она была не похожа на всех своих ровесниц. Она тщательно скрывала свой возраст и однажды соврала, что Паша — ее сын. Она умело одевалась, скрывая руки, ноги и шею и подчеркивая тонкую талию. Издалека по силуэту ее можно было принять за девочку-подростка, а не за старушку.
Волосы Аделаида каждое утро укладывала в аккуратную прическу и следила, чтобы обувь ее всегда была в безупречном состоянии. Кроме того, она играла в бридж и бильярд, курила и флиртовала с мужчинами, которые были младше нее. И еще она могла, нагнувшись, положить ладони на пол, не сгибая колен. Паша в свои шестнадцать так не мог.
Строго говоря, Ада не была Паше родственницей. Она приходилась сводной сестрой его бабушке, маминой маме. Семейная легенда гласила, что родители бабушки считали себя бесплодными и к сорока годам взяли из приюта сироту, а в тот день, когда трехлетняя Ада переступила порог их дома, ее новая мама узнала, что беременна.
Увидев, что на стол еще не накрыли, Аделаида направилась в комнату к Павлу. Обычно она вела себя там довольно бесцеремонно и в поисках нового эскиза могла даже начать открывать ящики стола. Вот и сейчас первым делом Ада сдернула с чертежной доски старую распоротую наволочку, прикрывавшую карту.
— Ада, ну Ада… Это же еще неоконченная работа, — Павел вцепился в наволочку и попытался пристроить ее на место. — А потом это фигня. Это просто карта.
— Вот уж нет! Ты же знаешь, если я не посмотрю, я умру от любопытства!
И тут цепкая Аделаида наконец победила. Наволочка упала на пол, Ада встала перед работой. Она смотрела на карту и постепенно узнавала то, что было на ней изображено. Ее рука потянулась к горлу и начала теребить ворот водолазки.
— Ну, это такая страна… Я ее в прошлые выходные нарисовал, — смущенно начал объяснять Паша. — Здесь замки дворян, это крестьянские поселения, это город — Камнелот. Здесь, в центре, замок.
— А в замке — кухня…
— Что?
— Кухня, и кухарка — Бирюза.
— В бирюзовом платье, да… А ты откуда знаешь?
— Это моя мама в бирюзовом платье.
Паша обернулся в поисках мобильника: подумал, что пора вызывать скорую. Аделаида напугала его: она смотрела на карту и плакала так, что слезы крупными каплями скатывались на водолазку. Кроме того, Паша не понял, что она говорила о маме. Он слышал, что мертвые родственники вспоминаются пожилым людям перед инсультом или другими серьезными неприятностями.
— Ада, ты как? — спросил он осторожно.
— Что? — она, наконец, очнулась.
— Ты в порядке? Ты как себя чувствуешь?
— Да, все хорошо.
— Ты уверена?
— Да. Паш, поднимешься ко мне после обеда?
— Конечно, поднимусь, — он все еще боялся, что с Аделаидой случится приступ.
— Ты как придумал эту карту? — спросила она, усевшись в свое любимое кресло возле книжного шкафа.
— Как и все остальные работы. Я не понимаю, что ты так на ней зациклилась?
Аделаида внимательно посмотрела в Пашины глаза — даже наклонилась вперед, опершись локтями о колени. Потом заговорила, и голос ее звучал неуверенно:
— Знаешь, я долгое время считала себя сумасшедшей, но, конечно, никому об этом не говорила. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, со мной случилось нечто странное. Я плохо чувствовала себя весь тот день: живот болел, голова раскалывалась, — и вечером я провалилась в сон, как в темную яму. Проснулась от жуткого взрыва: буммм! и мелкие стеклышки запрыгали по подоконнику. Я испугалась и закричала во весь голос: мне показалось, что снова началась война. Прибежали родители. Они слышали, как разбилось стекло, но не слышали никакого взрыва, как будто взрыв прозвучал только у меня в голове. Через разбитое окно в комнату врывался холодный воздух. Папа завернул меня в одеяло и увел в другую комнату. Вот так. Да, а на утро мы обнаружили, что в серванте разбились два хрустальных бокала, а дверца серванта осталась цела. Через две недели я нашла то, чем запустили в наше окно. Это был хрустальный шар. Он закатился в дальний пыльный угол между кроватью и шкафом, потому-то мама и не нашла его, когда собирала осколки…
Аделаида подошла к книжному шкафу, взяла осколки шара, осторожно, баюкая их в руках, поднесла к Паше и показала ему.
— Если бы ты видел, каким красивым он был раньше! Его пересекала трещина, широкая и длинная, напоминающая каньон в горах — по ней он и раскололся. На поверхности шара были щербинки. Мне казалось, если я буду долго-долго в него смотреть, я что-нибудь увижу.
Я ничего не сказала о шаре родителям и сестре, завернула его в старую тряпку и запихнула в самый дальний угол шкафа. Они так никогда и не увидели его.
— И что, ты что-нибудь в нем разглядела?
— Да, разглядела. Первое, что я увидела в шаре — это кухня и женщина в бирюзовом платье… Знаешь, я ведь очень боялась того, что мои видения — от психического нездоровья. Я ведь знала, что я не родная дочь, и думала, что, может быть, таким образом не просто мечтаю о своей настоящей маме, а делаю ее более реальной.
— Может быть, в этом и есть доля истины? — Паша старался спросить поаккуратнее.
— Но как тогда ты сумел увидеть то же самое? Давай проверим, давай напишем на листках бумаги то, что сможем вспомнить о кухарке, а потом сравним!
— Ну, давай.
Описания оказались почти одинаковыми. Паше стало жутковато. Они проделали то же самое с кухней и с городом и снова сошлись в приметах.
Пашу трясла нервная дрожь.
— Давай, рассказывай все подробно, — велел он Аделаиде.
И она рассказала про Бирюзу, про бал, про Алмазника, смерть старого короля и Выселки — деревню на болотах.
За окном уже темнело, а они все не могли наговориться. Точку в разговорах поставил звонок в дверь. Аделаида пошла открывать и впустила в квартиру Вадима. Паша дружил с ним еще с детства. Они жили в соседних домах, сидели в школе за одной партой, и были при этом совершенно разными людьми.
— Это к тебе, — сказала Аделаида. — Ты, Вадичка, заходи.
— Тебя тетя Ира сдала, — заявил Вадим, плюхаясь на диван. — Аделаида Степановна, вы представляете, мы собирались на дискотеку, а он вместо этого ушел к бабушке. Это нормально в шестнадцать лет?
— Нет, Вадичка, это абсолютно ненормально, — смеясь, сказала Аделаида.
— А может, не пойдем? — Паша выглядел несчастным.
— Нет, пойдем.
Паша не любил дискотек. Он жутко стеснялся девушек и чувствовал себя рядом с ними толстым и неуклюжим. И танцевать совсем не умел.
Он несколько раз ходил с Вадимом на дискотеки, несколько раз ухитрялся найти отговорки, но сегодня чувствовал, что друг не отстанет. Видимо, в отчаянии он и сказал:
— Слушай, Вадь, у нас тут серьезный разговор.
— А что случилось?
И Паша, несмотря на протесты Аделаиды, начал объяснять.
Глава 3 Речной столб
На следующий день, в воскресенье, Паше послышались какие-то странные звуки. Они шли из-за входной двери: будто кто-то скребся, прося впустить. Паша открыл и увидел черного пса, приблудившегося к Аде, — он сидел на коврике и смотрел снизу вверх, стуча тяжелым хвостом по щербатой плитке подъезда.
— Тебе чего? — улыбнувшись, Паша нагнулся к собаке.
В ответ пес тихонько взял его зубами за штанину и потянул, зовя человека за собой.