— Князь сейчас нуждается в нас, — говорил посадник Фома, — он не посмеет нам сделать зла. Главный враг Ярослава сейчас — его отец, князь киевский Владимир.
— С Владимиром должны были сражаться варяги, — возражал Никита, — а мы их перебили. Новые варяги не придут к Ярославу наниматься, покуда мы здесь.
— Да не на что ему новых нанимать, он и этим-то уже должен был. Казна его пуста, паутиной поросла. Так что он нас ещё благодарить должен за то, что ему теперь варягам платить не нужно.
— Да, Фома дело говорит, — согласились другие бояре. Лишь один Никита, всегда подозрительный, чувствовал недоброе. Но один остаться в городе он не мог, главным условием князя было, чтобы приехали все, кто были названы в списке. Если бы Никита один остался в Новгороде, не поехал бы никто. А большинство из тех, чьи имена стояли в списке, уже выразили своё согласие. Выбора не было, и Никита, скрепя сердце, отправился в Ракому вместе с остальными. Вместе с ними поехала и избранная депутация из Новгорода — больше сотни бояр. Людинских вождей послами не выбрали ни одного, чем снова серьёзно обидели Людин конец. Когда ворота в посёлок распахнулись, всех охватил лёгкий трепет, и многие оглянулись назад. Отсюда ещё было видно очертания Новгорода, в особенности стоящие на холмах храмы: деревянный храм Преображения и каменный Софийский собор. Но вот депутаты шагнули за ворота и оказались на широкой улице, уставленной деревянными теремами с закрытыми ставнями. С другого конца улицы навстречу гостям шла группа людей. Среди них хорошо узнавалась ростовская свита князя, хоть Путяты здесь и не было. Зато был он — Ярослав. Многие черты он перенял у своего великого отца: и хищный горбатый нос, и тяжёлую челюсть. Только у Владимира это была нижняя челюсть, которая немного выдавалась вперёд, у Ярослава выступала и верхняя, как у обезьяны. Правда, видно это было плохо, поскольку закрывали её густые усы. А вот бороды Ярослав в те годы не носил вовсе. Тёмные волосы его были длинные, как и положено, заплетены на затылке в косу. Коса, правда, была маленькой и торчала, как хвост у ящерицы, а длинные волосы с висков спадали на лицо, что делало князя ещё привлекательнее. Ярослав, безусловно, нравился женщинам, но его жены — Анны как раз почему-то рядом не было, как не было и малых детей. По мере приближения бояре замедлили шаг и в конце концов и вовсе замерли.
— Ну чего же вы заробели, дружина? — говорил на ходу Ярослав и даже вскинул руки, будто хотел заключить их в объятия.
— Ну что, Фома, рассказывай, — продолжал князь, — как так получилось, что ты клялся мне в дружбе и пил со мной мёд, а теперь моего Путяту заставил тебе показать свою спину?
— Так это… я же, — растерялся Фома. Но Ярослав дружески хлопнул его по плечу и рассмеялся.
— Да не бойся, Фома, штаны не пачкай.
И посадник сам через силу улыбнулся князю.
— Гонец сказал, ты помириться с нами хочешь, — произнёс Никита.
— Правда? Он так сказал? — кривлялся Ярослав, — ну раз так сказал, значит, так оно и было. Тогда хотел, а теперь вот что-то глянул на вас и передумал.
Никита нахмурился и достал свой топор. Но Ярослав в ответ лишь громко расхохотался и погрозил боярам пальцем.
— Ты вот что, владыка, — заговорил Фома, — мы тебе зла не желаем. Если говорить с нами не хочешь, уйдём с миром.
Ярослав был совершенно безоружен, в одном расшитом золотом коричневом комзоле, против него стояли вооружённые послы, которые недавно перебили викингов.
— Вы ещё рассчитываете уйти отсюда? — спрашивал князь, — ну нет, вы нанесли мне оскорбление, за это вы заплатите.
И тут же, как по сигналу, в домах раскрылись ставни и из окон в бояр полетели стрелы. Когда те опомнились и закрылись щитами, то половина из них уже были ранены, а те, что остались стоять на ногах, были окружены врагами. Появился и Путята с длинным копьём в руке. Теперь депутатам стало ясно, что они обречены. Никита был уже ранен стрелой в живот, с горечью он вспомнил пророчество. Всю жизнь он пытался уйти от судьбы, но судьба всё равно его настигла.
— Ну что, бояре, каково теперь вам? — спрашивал властно Ярослав, — думали, плюнете мне в лицо, а я утрусь? Я знаю, вы меня с первого дня невзлюбили за то, что я якобы наплевал на ваши обычаи попрал ваши старые свободы. Я и сейчас плюю на ваши свободы.
И Ярослав смачно плюнул на землю.
— Сукины дети. Нешто ваши блудливые мамаши не научили вас любить своего князя? Я бросил вызов своему великому отцу, неужели вы подумали, что я испугаюсь вас, жалких дворовых собак?
— Владыка, — взмолился раненный Фома, — пощади, без нас тебе князя Владимира не одолеть, мы нужны тебе.
— Ничего, как-нибудь справимся. Пока Илья Муромец в Киеве, он не позволит моему отцу начать войну. У нас есть время, чтобы собраться с силами. Ты мне не нужен, Фома.
И началась резня, окружённые новгородцы сопротивлялись, как могли, но силы были не равны. Никита, однако, умудрился раненный вскочить с земли и рубануть топором одного ополченца, в ответ другой ополченец проткнул его в сердце копьём. Брат Василия Буслаева отправился вслед за старшим братом. Первое пророчество сбылось. Некоторых послов удалось взять в плен и доставить с лёгкими ранениями к князю. Среди них оказались и людинские вожди из списка.
— И зачем вы пошли с боярами? — спрашивал их Ярослав, — что они вам пообещали? Уже столько лет вы грызётесь между собой, а всё равно им поверили.
Людинские вожди молчали, готовясь к пытке и смерти.
— Я не желаю вам зла, — промолвил князь, — знаю, вас бояре обманули, голову вам надурили. Вы вот что, возвращайтесь в Людин конец, передайте, что князь на вашего брата зла не держит и мстить не будет. Я отомстил боярам, потому как это был их зачин. А вы здесь не зачинщики. Можете делать с боярами, что хотите, а не буду вас судить.
И с этими словами Ярослав отпустил людинских вождей, наверняка уже полагая, что Людин конец снова начнёт войну против обезглавленной и разобщённой дружины. А, значит, никто не пойдёт на Ракому мстить за убитых родственников, поскольку Новгород будет занят внутренней распрей.
— Ну что, Путята, — вымолвил Ярослав, когда людинские послы ушли, — нужно бояр закопать в землю, по-христиански. Скажи своим людям, путь выроют яму.
— Твоя воля, владыка, — отвечал тысяцкий и отправился выполнять приказ.
— А теперь с тобой, — произнёс Ярослав бледному молодому человеку, одиноко стоящему в стороне, — ты, Ставр, хорошую службу мне сослужил, когда назвал мне имена всех зачинщиков бунта. Я теперь твой должник.
— Я лишь делал то, что должен, — отвечал Ставр. По лицу его было видно, что ему не по себе и его вот-вот стошнит, но всё же он держался. А Ярослав меж тем снял с пальца перстень с драгоценным камнем и передал его молодому человеку.
— Держи, за службу.
— Благодарю, владыка, — отвечал Ставр, забирая перстень.
— Только не напивайся сегодня, ты мне ещё будешь нужен. А я пойду, выпью.
Новгородцы тогда ещё ни о чём не подозревали и тревожно ожидали возвращения своих депутатов. Но днём они не пришли, а ночью ждать не было смысла. Добрыня понял, что случилось что-то плохое. А на следующий день уже стало известно, что из Ракомы живыми вернулись только людинские вожди. Теперь два конца Новгорода в конец рассорились, и начались стычки между боярами и людинскими бандами. Вторые занимались открытым грабежом, дружинники, как могли, пытались их сдержать. И именно в такое непростое время в Новгороде появился Гаврюша со своими наёмниками. Сам он был ранен, едва унёс ноги, другие тоже были едва живые. Наёмник поведал о том, как сложил голову богатырь Дунай Иванович, как он — Гаврюша со своими наёмниками вынужден был отступать и едва унёс ноги от Ростислава. Рассказал и о том, что сын Змея Горыныча вовсе не человек, а кровососущий упырь. Добрыне Дунай приходился названным братом, и его смерть тяжёлым грузом легка не сердце, так же как и смерть отца. В результате молодой боярин запил, попытался утопить свою печаль в вине. А Гаврюша меж тем вернулся в Людин конец героем, но и Микула Селянинович отметил его, как славного витязя, равного богатырям. Все новгородские богатыри скорбели о смерти Дуная. А меж тем новгородские земли постепенно захватывал кровососущий сын Змея Горыныча, сам Новгород был расколот пополам, по реке Волхов и находился в состоянии вражды со своим князем, заседавшем в Ракоме. И всё это в то время, когда Киев готовился со своим войском двинуться на Новгород, дабы раздавить мятежное княжество.
Глава 10
Братья по оружию
О предательстве Ставра Добрыня узнал не сразу, прошло уже несколько дней после гибели отца. Эти дни сын Никиты проводил в глубокой тоске. Нередко он топил её в вине, как в тот день, когда к нему зашёл двоюродный брат Кирилл и сообщил последние новости.
— Держись, брат, — подбадривал он своего родственника, — этот сын Садка всех нас подставил.
— Дело не в этом, брат мой, — отвечал Добрыня, — я не знаю, как мне быть. С одной стороны, я должник Ставра, он спас мне жизнь. Если бы не он, я бы не одолел Рогнвальда. С другой стороны, он теперь мой кровный враг.
— Да, владыка, история повторяется, — задумчиво произнёс Кирилл, — что-то похожее уже было между твоим дядей — Василием Буслаевым и Садком — родным отцом Ставра. Хоть Ставр никогда своего родного отца не знал.
— Садко тоже предавал Василия?
— Предавать не предавал, но очень сильно подставлял. Василий был боярином, для него была важна честь и справедливость. А Садко постоянно от его имени то совершал грабежи, то нападал со спины или толпой на одного. Василий всё ему прощал, правда, он не всё знал, многое ему не рассказывали, скрывали.
— Кто скрывал?
— По большей части покойный Вольга. Он-то про все делишки Садка знал хорошо. В итоге после смерти Садка и Василия, сам Вольга и стал богатырским воеводой.
— А теперь в этой должности состоит Микула Селянинович.
Добрыня меж тем осушил свою кружку, запрокинул назад голову и влил себе в рот последние капли вина.
— Закончилось вино, — с горечью молвил боярин, и, набрав в грудь воздуха, прокричал, — мам, вино закончилось. Вели принести!
Мать Добрыня отдала нужные распоряжения, а сама вошла в комнату и села на лавку рядом с сыном. Морщинистое лицо выражало муку и горечь, полуседые волосы были перевязаны платком.
— Отец бы не одобрил твоё пьянство, — молвила она.
— Нет больше отца, матушка. Нет даже тела его мёртвого, чтобы попрощаться с ним и отправить в последний путь.
— Никита пропал, зачем же ты себя губишь? — казалось, мать вот-вот не выдержит и заплачет.
— Ну, ну, Офимья Александровна, — произнёс Кирилл, — будет тебе. За Никиту мы ещё отомстим, дай время.
— Да куда там, — возразил Добрыня, — в городе нет теперь посадника, нет тысяцкого, некому нынче повести за собой войско на Ракому. А бояре все между собой перессорились.
— Я слышала, Микула Селянинович был тут в Ракоме, — сообщила Офимья Александровна.
— И что, вернулся уже?
— Воротился.
— Видно, к зятю своему повидаться ездил, ко Ставру. Ишь ты, богатырь. Я и забыл про него. Пойду к нему, потолкую.
И Добрыня действительно встал с лавки и засобирался в путь.
— Ну куда ты? — окликнула его мать, — на ногах же не стоишь. Сядь лучше, сейчас и вина принесут. Выпьешь, поспишь, и целым проснёшься.
— Зачем мне теперь себя беречь, матушка, коли я уже и так потерял всё, чем дорожил?
Офимья Александровна умоляюще посмотрела на Кирилла, тот в ответ лишь пожал плечами. Вскоре и он покинул избу, но Добрыню догонять не стал, шёл чуть позади. Младший брат его шатался из стороны в сторону и двигался зигзагами по всей дороге. Тем не менее, до избы Микулы он добрался быстро и принялся набивать кулаком в дверь. Спустя время ему открыли, но в дом не пустили, быстро снова закрыли дверь. Добрыня едва держался на ногах и продолжал наносить удары кулаками. Переполошил весь двор, куры словно сумасшедшие носились из стороны в сторону. Дворовый пёс заразил своим лаем всех собак из соседних дворов. Наконец, дверь снова открылась и на улицу вышел Микула. Могучий, как скала, недобрым взглядом он окинул гостя, шатающегося, словно ржаной колосок. Богатырь был могуч, но был совершенно безоружен. Добрыня же неосознанно держался рукой за эфес своего меча.
— Ну что, Микула, потолкуем? — обратился он к богатырю.
— Пойдём, потолкуем, — ответил богатырь и уселся на лавку во дворе. Юный боярин сел рядом с ним.
— Значит, не хочешь меня в дом пускать? — спрашивал Добрыня.
— У меня дома много людей, а здесь мы с тобой одни, и я безоружен.
Добрыня призадумался, подбирая слова, и, наконец, на найдя ничего лучше, спросил прямо в лоб:
— Видел Ставра?
Микула опустил глаза, напрягся.
— Видел. Он страдает, бледный, как тень. Мучается от того, что сделал и в душе, видимо, раскаивается.
— Да мне-то что за дело до его мучений? Он убил моего отца, он предал всех нас.
— Он звал меня к себе, в Ракому, — прервал его Микула, — вместе с семьёй и с Василисой. Но я не поехал. Он считает, что здесь моей семье угрожает опасность. А ты как думаешь, Добрыня?
— Не знаю, Микула. На тебя я руки поднять не могу, мы связаны гостеприимством. Но другие могут быть для тебя опасны. Ставр ведь многих отцов погубил, не только моего. Теперь все будут искать, как отомстить ему, и я тоже.
— Ставр — глупец, натворил дел, — молвил Микула, — он и не знал, что князь так поступит, думал, просто всех схватит, а потом отпустит. Но я его не оправдываю, он сделал выбор, думает, князь даст ему защиту. Он ведь должен был очень многим большие деньги, мы узнали только после свадьбы. Он заплатил большую цену, чтобы стать боярином, и теперь многих из тех, кому он был должен, он погубил или сделал врагами князя. Думает, что это его спасёт от долгов.
— Его теперь ничего не спасёт.
— Будешь мстить? — спрашивал Микула, глядя прямо в глаза своему гостю.
— Месть за отца священна, — отвечал Добрыня.
— То было раньше, а теперь вера запрещает мстить. Только Бог может судить смертных.
— С Богом мы как-нибудь договоримся, епископ мне грехи отпустит. Я одного не могу понять. Ведь это Ставр помог мне убить Рогнвальда, а потом он предал меня. Почему? А если я расскажу князю, кто обучил меня скандинавскому бою?
— Он тебе не поверит, — отвечал Микула, — я был в Ракоме, и должен тебя расстроить — Рогнвальд жив. Он тоже там, Ставр спас его жизнь, спрятал, выходил и отвёз к князю. Так что теперь для Рогнвальда он ближе родного брата, и Рогнвальд скорее поверит ему, чем тебе.
— Проклятье, — поднялся на ноги Добрыня и спьяну чуть не наступил на кота. Животное в страхе метнулось в сторону.
— Ничего не понимаю, — топал ногами боярин.
— И я не понимаю, — задумчиво произнёс Микула, — но Ставр чем-то похож с нашим князем.
— Чем же?
— Ярослав водит дружбу одновременно и с Путятой и со Змеем Горынычем, а ведь они враги. Особенно сейчас.
— А что случилось?
— Когда вы подняли восстание, Путята отправил свою семью в Ростов. И жену Милану, и дочь — Забаву. По дороге на них напали, перебили часть охраны, но грабить не стали. Забрали только Забаву Путятишну — дочь Путяты и племянницу князя Ярослава. Забава больше всего похожа на мать.
— Известно, кто на них напал?
— Известно, это Ростислав Змеевич. Они и не скрывали, что похитили Забаву для Змея Горыныча. Она станет его женой. Уж не знаю, какой по счёту.
— Вот как? — опустился на лавку Добрыня, — и что Ярослав?
— Не знаю. У Змея Горыныча уже и так много жён, он — антихрист. Отдать за него Забаву нельзя, великий грех. С другой стороны, Ярослав с ним союзник.
— Как же так получилось, что Ярослав подружился с проклятым антихристом — Змеем Горынычем?
— Да как-то само по себе вышло, — пожал плечами Микула, — когда Ярослав только стал князем в Новгороде, он захотел, чтобы ему платили дань все. В том числе и Змейгород. Это очень богатый город, и очень молодой, который основал сам Ратмир, то есть Змей Горыныч, и он же там считается князем. Ярослав посылал к нему послов, и они смогли договориться, как ни странно. Наш князь закрывал глаза на его языческие проделки, обещал не воевать против него, а Змей в ответ обещал исправно платить дань.
— Но Ростислав нарушил этот договор.
— Нарушил, но у нас нет доказательств, что он действует по приказу Змея Горыныча.
— Как это нет, он же сын Змея? Разве Змей Горыныч не должен держать в узде своих детей и заставлять их соблюдать договор с новгородским князем?