«Детектива из меня не получилось бы никогда», — подумал он с горечью, предчувствуя, что удача снова ускользает подобно воде, утекающей между пальцами. — «Чертова ведьма!.. Я не мог пропустить ее, даже если она переоделась! Вот стоянка — единственная!.. Или же она вышла все-таки у Внутренних Авиалиний именно потому, что предположила, что я помчусь в аэропорт и буду ждать ее именно здесь?! Тогда это безнадежно — я ее не поймаю…»
Повинуясь неясному бормотанию внутреннего голоса, Маргарита попросила водителя остановить машину у Внутренних Авиалиний, расплатилась наличными и бросилась внутрь здания, едва не налетев на самооткрывающуюся прозрачную дверь. Разумеется, Внутрение Авиалинии ей не были нужны. Следуя указателям, она нашла направление и бегом направилась в сторону Международных рейсов. Регулярные занятия физкультурой и значительное уменьшение потребления никотина, благодаря тем же утренним пробежкам, дали себя знать — бежалось легко и одышки не возникало. Небольшая и полупустая сумка ничего не весила. Людей было мало. Через несколько минут она оказалась возле дежурной кассы и положила паспорт и билет на поднос окошка:
— Пожалуйста, ближайший рейс на Москву, Киев или Вильнюс.
Кассирша подняла на нее профессионально спокойные приветливые глаза:
— С какого города начнем поиск, фрекен?
— Э-э… — растерялась та. — С Минска: М,И,Н,С,К, — повторила по буквам
— Минуточку… Так… Вы можете вылететь на Минск через сорок две минуты через Амстердам и Франкфурт. Регистрация билетов и оформление багажа на Амстердам еще не закончена. Такая комбинация подходит вам?
— Да!!
— Место у окна или у прохода?
— Какая разница? Ночью все равно ничего не видно!
— Не видно, но даже ночью многие предпочитают место у окна…
— Мне все равно!
— Хорошо. Но этот билет не годится, фрекен, он выписан на другой рейс — тот, которым вы прилетели, и этот рейс отправляется…
— Давайте другой билет!! — ей казалось, что кассирша бездумно смотрит в дисплей комьютера. — Самолет же улетит!
— Не волнуйтесь, фрекен, самолет не улетит без вас, я отпечатываю билет и уже сообщила о вас. Вас ждут. Как будете платить?..
— Карточкой!
Она что-то чиркнула казенной ручкой, даже не взглянув на сумму, в чеке, поданном ей кассиршей после оплаты — она впервые платила карточкой, и самой карточкой обзавелась только накануне, не совсем ясно представляя, зачем ей эта карточка нужна, и вот она пригодилась, потому что достаточной налички не было и достать ее среди ночи было весьма проблематично и, имея вполне приличный счет, она оказалась бы без денег…
— Куда бежать?
— Третий зал, седьмые ворота.
— Спасибо…
Она еще успела задержаться на пять минут в Дьюти-Фри, забрасывая в корзинку, а потом в сумку мягкого бело-серого кота с грустными глазами — для Саньки, фотоальбом с видами Стокгольма для мамы и несколько ярких пакетиков с карамелью и подарочных наборов трубочного табака в красивых жестяных коробках — табак оказался самым дорогим, намного дороже кота, альбома и карамели вместе взятых. Сумка заметно разбухла…
В Минск она прилетела под утро, еще не рассвело. Было холодно, бегущие по небу тяжелые тучи грозили снегом. Обгоняя остальных, она добежала до стоянки такси, плюхнулась по европейской традиции на заднее сиденье, простонав:
— Автовокзал!.. — и только в этот момент поняла, что у нее нет ни белорусских денег, ни российских рублей.
— Послушайте, у меня только евро, — прошептала она, подавшись вперед и молясь, чтобы таксист не завез бы куда-нибудь и тогда хорошо, если в живых оставит… — Возьмете в евро?
— А чего же не взять, по курсу возьму, обманывать не стану, — водитель даже повеселел. — Могу и обменять, ежели надо.
— Можно и обменять немного. На билет до Могилева.
— Чего случилось, что ли? Лица на тебе нет… И одета легко. У нас уже зима почти, на сегодня снег обещали…
— Случилось… Не знаю…
На автовокзале открыта была одна касса — дежурная, но кассира за окошечком не было видно. В зале ожидания дремали пассажиры, крепко сжимая в руках потертые баулы, и бродили темные личности, сильно смахивающие на вокзальных воров. Мрачного вида уборщица типа «баба Маня» размазывала мокрой шваброй грязь по полу. Обилие полицейских в форме и при оружии не только не убеждало в общественной безопасности, но вселяло чувство прямо противоположное. Сияющая волосами редкого цвета, качественными джинсами и свитером, ботинками со страниц каталога и общим видом европейского благополучия, а также явной растерянностью на лице, Маргарита почувствовала себя в перекрестьи прицела. Возле закрытого буфета топтались двое полицейских в форме. Выглядели они сонными и раздраженными. Пока она соображала, посмотреть ли сначала расписание автобусов или стоять и терпеливо по-советски ждать, когда придет кассир, со стороны перрона отбывающих рейсов послышался шум двигателей, а темные личности сфокусировали на ней взгляды и стали приближаться.
Когда-то, лет пять назад, Санька доводила ее до изнеможения тем, что смотрела каждый день по нескольку раз примитивный мельтфильм «Принцесса Ши-Ра». Вопли героев-жертв анаболиков звенели в ушах и, когда дочь перелючилась наконец на что-то другое, Маргарита спрятала кассету со злополучной Широй на верхнюю полу в коридоре, где пыль вытирали раз в год и где, можно было надеяться, Шира запылилась бы настолько, что пришла бы в негодность. Но теперь вспомнилось и захотелось сделать, как героиня примитивного сериала: воздеть меч над головой, крикнуть: Я — Ши-Ра!!!», чтобы эхо зазвенело в стеклах окон, стены бы задрожали, а враги все поверглись бы в прах от одного ее вида или взгляда…
На пути у темных личностей оказалась баба Маня со шваброй и щедро увлажненный пол — воду в Минске явно не экономили и на нее же возлагали основные надежды по наведению чистоты, не особенно расчитывая на пеномоющие средства.
Личностей было трое. Один из них, поскользнувшись, успел сказать извечное и универсальное «Б…!» прежде, чем опрокинулся навзничь и стукнулся затылком настолько основательно, что остался лежать там же. Второй чуть сбавил скорость и бросил через плечо неподвижному приятелю: «Вставай, чего разлегся…», но не оглянулся, поскольку не сводил глаз с Маргариты. «Баба Маня» заверещала:
— Куды претесь, черти?! Не видите, что я пол мою?!
Врзможно, она не знала, с кем имеет дело, или же проработала уборщицей столь долго, что теперь, как Принцесса Ши-Ра, не боялась уже никого и ничего. От избытка возмущения она взмахнула шваброй, видимо, чтобы наглядно показать, что она тут моет пол, и пусть тот, кому спешно надо к выходу, обходит вымытый участок и не топчется по чистому. Рука пожилой женщины дрогнула, швабра поплыла в горизонтальной плоскости и настигла ногу второго типа, испачкав ему обе штанины и заставив ловить равновесие в течении нескольких секунд.
— Сдурела, старая кляча?! — взревел он, видя, как Маргарита исчезает за дверью, ведущей на перрон. — Колян, я лодыжку потянул! Убью!..
Но с кем именно намерен был он жестоко поквитаться за штаны и унижение, уточнить не успел: в спину ему раздался голос Коляна:
— Стой ты, идиот! Доставай мобилу, звони в скорую: Пашка не дышит и глаза закатил!..
Маргарита сдержалась, чтобы не вернуться и не посмотреть в лицо уборщицы — не окажется ли оно тем навсегда врезавшимся в память лицом таинственной отшельницы из белорусского леса, но решила не испытывать судьбу и не впадать в опасную иллюзию о собственном всесилии и неуязвимости. Выбежав на перрон, она увидела, что один автобус стоит с отрытыми дверьми и кто-то укладывает тюки и корзины в багажное отделение, а другой мигает фарами, фырчит и трогается с места. Поскольку для разговоров с водителем первого автобуса еще имелось в распоряжении минуты две или даже больше, Маргарита рванула наперерез ко второму, замахала руками перед самым окном водителя, в свете фар, и закричала, что было сил:
— Мне на Могилев!!!
Все находившиеся на перроне отвлеклись от своих дел и уставились на нее. Автобус остановился, водитель высунулся из окна и одной из тех фраз, которые «без падежей», выразил свое обоснованное возмущение, а потом сказал:
— Читать не умеешь, оглашенная? Я на… Вон тот на Могилев! — и показал пальцем в ту сторону, где заканчивалась посадка. — Уйди с дороги, полоумная…
Маргарита вернулась к автобусу с раскрытыми дверьми:
— Вы на Могилев?
— Я на Могилев, — ответил водитель, разглядывая ее с любопытством.
— А когда отходите?
— А прямо сейчас и отходим.
— А касса закрыта…
— А и не надо она тебе. Мне заплатишь и поехали.
— Сколько?..
— Столько. А пальто твое где?
— Дома забыла…
Путь до могилевского автовокзала занимал, согласно расписанию, пять с половиной часов часов. Но Маргарита намерена была выйти значительно раньше и поэтому, после трех часов тряской езды и созерцания меланхоличных черно-белых белорусских пейзажей конца осени, пробралась по проходу к водителю и спросила:
— Далеко ли до поворота на Гребешки?
— Гребешки? Ты откуда? Гребешки вымерли давно! Там уже и срубы погнили.
— Я знаю. Но мне надо выйти там.
Сказать, что она считает необходимым выйти примерно за километр до поворота на не существующие уже Гребешки, посреди леса, где не выходят на шоссе ни проселок, ни тропа, будучи к тому же одетой настолько легко, что по истечении получаса пребывания под небом, готовым просыпать первый снег, жестокая простуда гарантирована, она не решилась.
— Куда ты собралась, ненормальная?! — пытался увещевать ее добрый водитель. — Нету там никого, говорю тебе! Километров на сорок в округе никого нет, а то и больше! Может, не Гребешки тебе нужны, а Гармошино? Перепутала?
— Нет. Гребешки. Хорошо помню.
— Замерзнешь ведь!
— Бог даст, не замерзну.
— Ну, как знаешь.
Через некоторое время он показал рукой вперед:
— Вот остановка на твои Гребешки.
Маргарита вздрогнула и схватила сумку:
— Остановите здесь!
— Так не доехали же еще!
— Здесь!..
Водитель покачал головой и остановил. Остальные пассажиры дремали. Маргарита выпрыгнула из автобуса, тот мигнул фарами и скрылся. Бетонный козырек остановки едва угадывался в сером мглистом рассвете. Ветра не было, но температура едва ли поднялась в то утро выше нулевой отметки. Шоссе было пустынно. Сосновый лес выставил к обочине густой подлесок, как передовую линию обороны. Трава полегла уже под утренними заморозками. Маргарита двинулась по левой обочине, стараясь разглядеть в подлеске намек на тропу. Так и случилась, и она не удивилась этому, даже обрадовалась, решительно перебралась через кювет и начала углубляться в лес. То, что тропа открылась, она сочла хорошим знаком: значит, Ведьма не противится ее приходу, открыла ей дверь и поджидает где-то неподалеку. Если бы она не нашла тропы, это было бы приговором, означало бы, что ее здесь не ждут и говорить с ней не хотят.
Лес был таким же, как и год назад, но теперь был день, хотя и пасмурный, и было гораздо холоднее, чем тогда. Маргарита шагала размеренным и скорым шагом и пока еще не замерзла, но через несколько минут пальцы рук начали застывать, голова же и вовсе была непокрыта. На часы она не взглянула, не засекла время начала пути, и вот уже стрелки близились к полудню, а никакого намека на поляну, заброшенное поселение или хоть что-нибудь, не наблюдалось. Сосны вздымались по обе стороны тропы, словно колонны в заброшенном храме, и шумели ветвями где-то так высоко, что не видно было, есть ли у них эти ветви. Солнце не угадывалось за плотными серыми облаками, как будто его и вовсе не было, а небо просто закрасили серой краской…
Сосны вдруг сделались ниже, а расстояние между стволами — больше, Маргарита заметила это, когда перед глазами посветлело, и вскоре она вышла на обширную прогалину, посередине которой маленькое озерцо с заболоченными берегами отражало тоскливое небо и верхушки деревьев. Ничего не было видно на поляне: ни строений, ни покосившейся избушки с высоким поломанным коньком — ничего. Сухая тропа исчезла, под ногами неприятно хлюпнула болотистая почва, прикрытая, словно ковром, плотным слоем высохшей и прибитой заморозком травы.
Сумка, вроде и не тяжелая, неожиданно больно врезалась в плечо. Не зная, куда податься, Маргарита сбросила ее на землю. И тут терпение ее кончилось и она закричала:
— Эй! Ты где? Я знаю, кто ты, знаю, во что играешь и чего хочешь! Так вот: я ничего у тебя не просила! Ты слышишь?! Я ничего не просила у тебя — ни богатства, ни красоты, ни славы! И везения тоже не просила! А если ты считаешь, что я что-то тебе должна, то забери у меня богатство, красоту и славу, но не забирай у меня дочь! Я не обменяю ее ни на что! Мне ничего не нужно! Я даже не просила показать мне дорогу! Я тогда…
— Да помню, помню… Ох и горласта же ты стала!..
Маргарита обернулась, едва удерживаясь на ногах и облизывая мгновенно пересохшие губы. Старушка, та же самая, стояла на верхней ступеньке избушки, придерживая раскрытую дверь, из которой лился теплый красно-желтый свет. Маленькая лохматая собачка сидела у ее ног и молча таращила круглые веселые глазки.
— Ну, заходи, странница, чайку попьем, — произнесла старушка те же самые слова. Она улыбалась приветливо, но глаза ее, большие, живые и не старые, смотрели с грустью.
— Нет, — сказала Маргарита решительно. — Не зайду, пока не пообещаете, что не заберете у меня дочь… в уплату.
«Можно подумать, что этой угрозой я ее напугаю… Сейчас скажет: «Ну и не заходи», и исчезнет так же, как и появилась… Дура я была и осталась…»
Но лесная отшельница прищурилась лукаво и веселые искорки заблестели в ее глазах, словно она услышала именно то, что и хотела услышать:
— Да с чего же ты решила, что я хочу ее у тебя забрать?
— Вы дали мне успех. Всегда надо расплачиваться. Но мне ничего не нужно… такой ценой. Если я что-то должна вам, заберите обратно все, что дали, но не Саньку.
— Да ты, девушка, не то в горячке? — и Ведьма участливо склонила набок голову в двух платках. — О каких долгах речь? И разве позабыла ты уже, как десять лет назад вылезала на крышу соседнего дома о двенадцати высоких этажах? А как в лавке покупала бритвенные лезвия, и в городской бане платила за кабину с ванной, и лезвия рядом раскладывала? А сама потом думала: «Духу не хватило»?
Маргарита задохнулась и сжалась, зажмурив глаза и прикусив губы — права была старушка, подзабылся уже давний морок, далеким стал казаться, словно из другой жизни, словно и с ней то было, а она про саму себя кино смотрела, но не документальный фильм, где она — это она сама и есть, а будто актриса, на нее похожая, ее жизнь изображает… Так старательно гнала от себя те страшные воспоминания, что удалось-таки прогнать их далеко — подзабылись…
— Это хорошо, что подзабылось, — одобрительно кивнула Ведьма. — С тяжким грузом жить тяжко… — и вздохнула вдруг надрывно. — А я вот… будто вчера… — глаза ее застыли, устремленные в пространство, и она покачнулась, словно теряя равновесие, но тут же выпрямилась и взгляд ее прояснился. Звонким молодым голосом, чеканя слова, она произнесла: — Ничего ты мне не должна и дочь у тебя забирать я не буду и того делать не мыслила ни единого мига. Веришь ли моему честному слову?
— Верю… — пролепетала Маргарита, слабея в коленях.
— Ну, а коли веришь, то заходи, чайку попьем. Ты вон застыла уж вся.
И посторонилась, пропуская гостью. Отказаться было невозможно, к тому же Маргарита начинала уже дрожать крупной противной дрожью и, боясь прикусить язык, сцепила зубы так, что не могла уж вымолвить ни слова. Молча прошлепала она в избушку, волоча сумку.
Внутри избушки ничего не именилось: так же пучки трав висели под потолком и на стенах, печь дышала сухим теплом, на том же месте стоял окованный железными полосами сундук, небольшой стол у маленького окошка с ситцевой занавеской в цветочек так же был покрыт небеленым полотном с вышитыми петухами, и на столе горела в черепке, обтянутом церковной парчой, свеча.