Кмети шептались, украдкой покачивали головами. Когда в животе завывает голодный зверь, разум молчит. Но теперь у смолян был хлеб, а с ним и возможность трезво взглянуть на содеянное.
Засиживаться в Годомле было нечего, но никто не знал толком, куда идти и что делать. Собирать ополчение окрестные старейшины не хотели, считая эту войну безнадежной и не желая напрасно терять сыновей и внуков.
– Раз князь пришел, надо князю подчиниться! – говорил старик в одной веси, куда заезжал на днях Красовит. – А если против своего князя воевать, боги и чуры не благословят! Что же мы, глупые, что ли?
Все понимали, что сил воевать за Смолянск нет и уже не будет, но никто не знал, на что решиться. Бежать и искать где-то пристанища, просить помощи у других князей, как это сделал Зимобор, или возвращаться к нему с повинной головой и просить мира? Но хочет ли мира новый князь, если в его руках сила? Некоторые надеялись, что округа Смолянска, признавшая своей повелительницей Избрану, его не примет, но надежды эти были очень слабыми. У Зимобора теперь есть войско, а других наследников покойного Велебора в Смолянске не имеется. Так на каком основании вече ему откажет?
Избрана могла бы напомнить смолянам их клятву верности, но для этого нужно было явиться в Смолянск. У нее хватило бы отчаянной смелости на этот шаг, даже если никто не захотел бы ее сопровождать, но она сообразила слишком поздно. Если Зимобор уже пришел в Смолянск, собрал вече и добился признания, то вернуться туда будет напрасной глупостью. Она только отдаст себя в руки победителя без надежды хоть чего-то добиться.
Дружина медлила, проедала добычу и оставалась на месте, не зная, что предпринять. Старейшина Годомысл обращался с гостями радушно, но Избрана отчетливо ощущала его все возрастающее беспокойство. Хозяин совсем не хотел, чтобы сюда явился князь Зимобор с войском и стал осаждать его родовое гнездо. И как ни лестно было дать приют княгине, гораздо сильнее хотелось, чтобы она поскорее покинула его дом.
И однажды вечером, дня через три после «охоты», Секач встал со своего места в овине, служившем пристанищем дружине, и поднял руку в знак того, что хочет говорить.
– Видит Перун, что дела наши сейчас невеселы, – начал Секач. – Попали мы, как Змей Сварогу в клещи. И надумал я средство. Как решите, так и будет.
– Что надумал-то? – спросил Предвар.
– Двое врагов у нас теперь – Столпомер да Зимобор. Мириться надо.
– Предлагал ведь княжич мириться, – напомнил Предвар. – Ты сам же не захотел. Тогда можно было условия получше выговорить. А теперь зачем ему нас слушать? Повяжет и за Хвалынское море продаст – вот и все переговоры.
– А мы не с ним, а со Столпомером мириться будем, – помолчав, предложил Секач. – С ним-то мы не ссорились. Что ему до наших дел? А еще вот что… Он ведь неженатый сейчас вроде, Столпомер, вдовый. А мы ему нашу княгиню в жены отдадим. И ей почетно, и нам выгодно.
Все охнули, задвигались.
– А если Зимобор не захочет? – спросил Блестан.
– Захочет Зимобор ее в руки забрать – тогда мы с него клятву возьмем нам не мстить, а за это выдадим ему сестру.
– А она сама-то как же? – мрачно спросил Красовит. Его лицо ничуть не просветлело, и всем видом он выражал совершенное неверие в согласие Избраны. – Не пойдет она на это.
– Ей пока знать не надо, – ответил ему отец. – Меньше крику будет. Завтра снарядим к Столпомеру людей. И пусть за невестой присылает. Я сам к нему поеду.
И дружина незаметно перевела дух. Ехать к Столпомеру и сообщать о решении Избране всем одинаково не хотелось.
* * *За время житья в Годомле Избрана приобрела дурную привычку подниматься с постели поздно. Все равно делать было нечего, выйти в дрянном тесном городишке некуда, а видеть никого не хотелось. Только прясть по вечерам с местными женщинами и слушать песни, протяжные и бесконечные, как нить на веретене, – но что она сюда приехала, прясть?
Однако сегодня ее спозаранку разбудил шум во дворе. Слышался громкий голос Секача, торопившего своих людей.
– Поди узнай, куда они снаряжаются, – велела Избрана девчонке, одной из хозяйских внучек, которую большуха приставила к ней для услуг. – Опять, видать, на разбой собрались…
Девчонка выскочила в сени, пугливо пряча глаза. Она боялась молодую княгиню, которая за все время ни разу не улыбнулась и почти не разговаривала, только приказывала.
– Говорят, воевода Секач поехал посмотреть, как там князь полотеский, – робко доложила девчонка, вернувшись. И добавила, словно хотела снять с себя непонятную вину: – Воевода Красовит сказал.
Избрана кивнула и взмахом руки отослала девчонку. Она была даже довольна отъездом Секача – наконец-то старый кабан по-настоящему взялся за дело! Но неприятным было то, что он уехал, не предупредив ее. Неприятным, но неудивительным. После происшедшего Избрана не надеялась не только на доверие Секача, но даже на простую почтительность. Если все это кончится… когда все это кончится, от Секача нужно будет избавляться.
С воеводой уехала довольно большая часть дружины, Предвар отправился на охоту. Избрана надеялась, что действительно на охоту. Из нарочитых мужей в Годомле остались только сам хозяин и Красовит. Оба они ни разу за день не попались на глаза Избране, и непривычная пустота и тишина вокруг начали ее тревожить. В самом воздухе носилось что-то беспокоящее. Избрана волновалась, сама не зная из-за чего, и с нетерпением ждала возвращения Секача.
Под вечер, когда воздух посерел, к ней опять явилась девчонка.
– Воевода идет! – пискнула она в дверную щель и скрылась, не успев даже сказать, какой воевода.
Ожидая Хедина, который единственный находил в себе смелость и охоту нарушать ее одиночество, Избрана сидела у стола, не поднимая головы. Перед ней лежал кожаный мешочек, в котором хранилось зеркало, но за все эти дни Избрана ни разу не испытала желания достать заморское чудо. Не хотелось смотреть в глаза даже самой себе, а при мысли о том, что может привидеться Зимобор, возникал настоящий ужас. Теперь-то беглец не улыбнется! «Вот до чего ты все довела! А ведь я предупреждал!» – как живой слышался ей голос старшего из братьев, суровый, осуждающий. А пока она сидит в этой дыре, соперник уже может быть в Смолянске.
– Здорова ли, княгиня? – раздался от порога низкий голос Красовита.
Избрана, очнувшись от задумчивости, в удивлении подняла голову. Сын Секача стоял у двери, точно не решался войти. Нерешительности за ним раньше не водилось.
– Здорова, – осторожно ответила Избрана. – Что ты вдруг обеспокоился?
Красовит молчал, и она добавила:
– Заходи, раз уж пришел. Садись.
Красовит медленно шагнул в истобку и сел – в здешней тесноте ходить далеко не приходилось. Скамья скрипнула. Избрана пошевелилась, жалея, что ей некуда отодвинуться, – огромный Красовит занял сразу слишком много места. Шапку он вертел в руках и внимательно рассматривал, как будто сам не знал, как ему в руки попало это диво. Избрана была в недоумении: как это все понимать? Красовит никогда не являлся к ней просто так. А если пришел по делу, то почему молчит?
– А ты сам-то здоров ли? – спросила она. – Что-то я тебя не пойму.
– Не поймешь… – повторил Красовит. – Много ты чего не понимаешь, матушка…
– Опять! – в досаде воскликнула Избрана. – Это я уже слышала. Еще в Смолянске. Уж какой разум мне Перун дал, с таким и буду справляться. А вы, разумники, посоветовали бы чего. Ты уж не с советом ли пришел?
– Не знаю. – Красовит мельком глянул на нее и опять уставился на свою шапку.
Весь день он обдумывал вчерашнее решение дружины и пытался понять, что же ему не нравится, откуда в нем это смутное неудобство, похожее на угрызения совести. В чем и перед кем он виноват? Вроде бы ни в чем. И любви между ним и княгиней не водилось, и ласковой к нему она не была. Но при мысли о том, что дружина, много здоровых и сильных мужчин, хочет женщиной купить себе безопасность и почет, притом женщиной, которую они все не так давно признали своей княгиней и которой клялись в верности… Это было неправильно.
Да, у смолян не осталось другого выхода. Но завели княжество в чащобу они все вместе, почему же должна расплачиваться одна Избрана? Почему ее, дочь князя Велебора, нужно силой отдать тому, за кого она по доброй воле никогда бы не пошла? Хорошая она княгиня или плохая, но этим решением дружина не прибавила себе чести. А Красовит задумывался о своей чести гораздо больше, чем это можно было предположить по его грубоватому лицу.
– Послушай меня, – наконец решившись, твердо сказал он и поглядел в лицо Избране. И в его глазах она увидела отражение такой серьезной мысли, что только кивнула в знак согласия. – Ты не шуми, а подумай, – продолжал Красовит. – Отец мой уехал не просто так. Хочет он со Столпомером помириться. А чтобы помириться, надумали тебя ему в жены отдать. Если Столпомер согласится, то сам за тобой сюда приедет. Нравится тебе это?
Избрана смотрела на него огромными от изумления глазами. Новость потрясла ее настолько, что поначалу она даже не нашла слов. В ней вскипело возмущение, гнев на всех этих людей, которые хотят сделать ее жертвой. Ее, княгиню, отдать, как бессловесную холопку… Если бы Столпомер взял ее в плен… А то сами, свои же… Даже после всех бед это не укладывалось в голове.
Задыхаясь, Избрана встала и шагнула к Красовиту. Он порывисто вскочил, словно хотел защититься. Голова его сразу оказалась много выше головы Избраны, и эта внезапно выросшая преграда пресекла ее порыв. А потом она сама постаралась взять себя в руки. Красовит смотрел на нее не с торжеством, а с досадой. «Как же ты не понимаешь?» – словно кричал его взгляд. И Избрана осознала: он пришел вовсе не для того, чтобы унизить и осмеять ее, а чтобы ей помочь.
Как волна от камня, Избрана подалась назад и снова села. Сердце ее громко билось, дышать было трудно. Красовит смотрел в ее побледневшее лицо и замечал все то, чего не замечал прежде: как она похудела, осунулась. Незаметно для нее самой прежняя величавая надменность сменилась выражением болезненной тревоги и тоски, она даже стала казаться старше, и девичья коса женщины на третьем десятке уже выглядела нелепой. Теперь Избране приходится делать усилие, чтобы взглянуть кому-то в глаза, ее пальцы все время теребят то край одежды, то кончик косы, а плечи передергиваются, как от резкого звука. Она старается держаться, но в ней что-то надломилось, и ей больше не по силам выносить все это – и власть, и войну, и поражение.
– Послушай, – снова начал Красовит. Избрана не поднимала глаз, но он знал, что она его слушает. – Время еще есть. Хочешь уйти – я тебе помогу.
– Уйти? – Избрана метнула на него негодующий взгляд, но ничего не добавила. Он ведь прав: у нее нет возможности сопротивляться, и остается одно – бежать.
– Да. С твоими варягами. Ты твоему Хедину веришь?
Избрана кивнула и с новым приливом негодования вспомнила, как презирали варягов смолянские кмети. Дескать, крутолобые, за серебро служат! Не варяги, а свои, свои продали ее недругу!
– Я скажу людям, что Хедин решил от нас уйти, – продолжал Красовит. – Его с дружиной выпустят. И ты с ними. Переоденешься – не заметят. Я сам провожу, чтобы не приглядывались. И ступайте куда хотите. Согласна?
– Хедина позови, – коротко ответила Избрана.
В голове все смешалось, она чувствовала себя глубоко несчастной. Вот и опять ее понесло, как лист на ветру, и судьба не дает даже оглядеться. Она потеряла сначала Смолянск, а теперь отрывается от последней опоры.
Красовит покинул избу старейшины и отправился в овин, где сидели десятники Блестан и Пестрец со своими кметями.
– Как там, снег не перестал? – спросил кто-то, увидев входящего со двора.
Вместо ответа Красовит снял поясную сумку, открыл и протянул Пестрецу.
– Сколько добавишь? – спросил он.
– За что? – изумился десятник.
– Я с Хедином сторговался, – ответил Красовит. – Они две гривны просят. Чтобы уйти.
– Куда? Зачем уйти? Куда посылаешь? – посыпались вопросы.
Красовит презрительно хмыкнул:
– Чем думаете-то – голодным брюхом? Что о княгине-то решили – забыли? А она захочет? А варяги ее отдадут? Драки не миновать. А так я Хедина уговорил. Они уходят, княгиня одна остается. Все тихо-мирно. Две гривны надо. У меня полгривны только есть. Давайте, у кого сколько.
– Умно! – одобрил Блестан и бросил в кошель перстень с пальца. – Ну их совсем, крутолобых. А жрут сколько!
– Большой веры им нет. Пусть проваливают! – одобрили кмети и принялись шарить по поясам.
На лицах было презрение: варяги, молчаливо гордившиеся своей верностью, отступились от княгини всего за две гривны. Правда, тоже деньги – четыре коровы можно купить.
Красовит невозмутимо закрыл кошель. Его не считали особенно умным, да и сам он действовал больше по наитию, но оказался совершенно прав. Когда с людей требуют денег, они твердо верят, что взамен получат что-то стоящее. И чем больше денег требуется, тем крепче вера.
Когда стемнело, Красовит прошел к воротам городка и велел дозорным открыть.
– Снег. Ничего, – коротко бросил он Хедину, имея в виду, что к утру никаких следов не сохранится.
– Но как ты здесь останешься? – негромко спросил варяг. – Тебя не будут винить?
– А я что? – Красовит пожал плечами. – Я все хорошо придумал. Дружина одобрила. А считать вас, сколько утопало, – я до стольких считать не умею.
Княгиня Избрана, переодетая в мужское платье и варяжский шлем, спрятав под плащом спущенную по спине косу, шла в середине отряда, подальше от Хедина, чтобы ее не зацепили взгляды, обращенные к вожаку. Якобы улегшись спать, она отослала девчонку и строго приказала до утра не беспокоить. Сейчас она не боялась быть узнанной, и ее даже злило то, что она вынуждена покидать Годомль тайком, как беглая холопка. Бежать от собственной дружины! Нет для князя большего унижения. Избрана не задумывалась пока, куда они пойдут, где и как будут дальше жить, но очень хотела одного – чтобы впредь все стало не так, как было раньше.
Глава вторая
Выезжая из Годомля в непривычной для него должности свата, Секач рассчитывал застать жениха, то есть князя Столпомера, в Подгоричье. Но тот, как оказалось, успел уйти вперед. В городках по Днепру князю дивнинских кривичей без битвы открывали ворота: увидев княжича Зимобора, старейшины не решались сопротивляться, тем более что Избрана увела из городков и весей ополчение, а сама, по слухам, уже была разбита и даже, вроде говорят, попала в плен.
Догнать войско Секачу удалось только в Болотниках, всего в двух переходах от Смолянска. Еще при выходе из леса его дружина наткнулась на дозор. Не дав им приблизиться, полочане послали гонца к городку, и к тому времени как Секач со своими людьми вышел на открытое пространство, перед воротами уже ждала дружина копий в пятьдесят.
Велев кметям оставаться возле леса, Секач один пошел вперед. На руке у него был щит, но меча он не вынимал из ножен, показывая свои мирные намерения. От дивнинской дружины тоже отделился кто-то из воевод, судя по хорошему шлему и кольчуге, и вышел ему навстречу.
– Кто вы такие и чего хотите? – крикнул полочанин.
– Я – Секач, воевода смолянский! – ответил гость, задыхаясь после ходьбы во всем вооружении по глубокому снегу. – С миром пришел… Хочу… говорить с вашим князем… Столпомером… Здесь он?
– Кто тебя прислал?
– От дружины я… И от нарочитых мужей смолянских.
Полочанин немного подумал, потом кивнул:
– Иди за мной.
Дружина Секача осталась на поляне под присмотром полочан, а самого воеводу повели в город. Хорошо знакомый городок, будучи захвачен врагами, казался совсем чужим. Опытным взглядом окинув вооружение многочисленных полочан, Секач еще раз отметил, какое правильное решение было принято.
Его провели в большую избу: здесь тоже были кмети, на лавках сидели воеводы, и хозяйское место было занято. Секач подобрался, пытаясь получше вспомнить Столпомера, виденного когда-то чуть ли не десять лет назад…