Любопытство оно ведь всегда было посильнее страха.
Хорек тоже побежал, его толкнули, но подскочивший сзади Кривой подхватил ватажника под руку и помог удержаться на ногах.
Дружинники теперь выглядели не так празднично. Одному не повезло: он упал грудью в конский навоз, как на грех, свежий, не замерзший, и теперь на полушубке красовалось желто-коричневое пятно.
Второй все еще был чистым, но стоял на коленях, прижав руки к причинному месту и закрыв глаза. На лице, несмотря на мороз, выступил крупными каплями пот.
Рык стоял рядом, даже не пытаясь исчезнуть.
– Да я тебя! – закричал испачканный, снова бросился на Рыка, но нарвался на неожиданную оплеуху и полетел в сторону, переворачивая горшки. Грохот – крик торговки стал еще громче. У дружинника на лице появилась кровь: Рык ладонью врезал ему по носу.
Толпа вокруг волновалась: кто-то кричал, что убивают, кто-то ругался, что всякие оборванцы дружинника обижают, а третьи так и вовсе возмущались, что дружинники совсем стыд и совесть потеряли, человека бьют у всех на глазах.
Оба дружинника снова оказались на ногах. К коричневым пятнам на груди одного прибавились ярко-алые, второй был бледен и морщился при каждом движении. Однако на Рыка они бросились дружно.
Тут подбежали стражники, расталкивая народ и раздавая тумаки замешкавшимся. Крики усилились – теперь уже орали на стражников, но те внимания на ругань не обращали, все и так было понятно: пришлый затеял драку с местными, да еще с дружинниками.
Стражников было четверо, поэтому Рыка они скрутили быстро, да тот и не сопротивлялся.
– Давай к сотнику его! – скомандовал рябой стражник. – Там разберемся.
Дружинник вытер рукавом разбитый нос, пачкая полушубок, что-то сказал своему приятелю. Тот отмахнулся.
– Что ж ты, красавчик, за стражников прячешься? – поинтересовался Рык. – Правильно, какие нынче дружинники? Название одно. По бабам шастать, на кухне каши варить… Вы ж себе горшочки выбирали, кухари? Хоть бы знак снимали, прежде чем позорить себя и князя.
Дружинники покраснели и двинулись на Рыка.
Один из стражников сунулся было им навстречу, но получил в рожу и отлетел в сторону. Упасть ему не дала толпа, но обида все равно была нанесена, да еще прилюдно.
– Ах вы ж, сучьи дети! – зарычал он.
– Княжий суд! – закричал испачканный дружинник, хватая Рыка за ворот.
– Княжий суд! – вторил ему приятель, пытаясь завернуть обидчику руку за спину.
– Я ж тебе сейчас! – вопил обиженный стражник, а соратники тащили его в сторону, чтобы не встревал поперед княжьего суда.
Торговка голосила над битой посудой, зеваки кричали, переговаривались и просто свистели от общего избытка чувств, и только Рык стоял посреди всего этого спокойно, даже, кажется, улыбался.
Еще бы: все шло, как и задумывалось. Теперь, как бы ни болела старая рана князя, а обиженного дружинника он по Дружинному договору должен был принять сразу и приговор обидчику вынести еще до заката.
Рык редко ошибался.
Так и в этот раз не ошибся.
Почти не ошибся.
Вот только, когда дружинники связали ему за спиной руки веревкой, взятой у стражников, а потом испачканный замахнулся и ударил Рыка в лицо кулаком, вперед бросился Хорек.
Не задумываясь ни на миг.
Сорвав на ходу с головы шапку, Хорек прыгнул, как учил его Полоз, и врезался головой в лицо дружинника. Перед глазами засверкали звезды, в голове загудело, но дружиннику досталось куда больше. С залитым кровью лицом рухнул он навзничь, да еще и приложился звонко башкой к брошенной кем-то в сутолоке доске.
Бац!
– Получил! – выкрикнул Хорек, сунув руку под полу, за кинжалом. – Сейчас!
Второй дружинник, не осознавая, что жить ему при таком раскладе осталось всего чуток, бросился на мальчишку, посмевшего ударить его друга, протянул руку, чтобы схватить Хорька за вихры…
Сколько там нужно того времени, чтобы и за волосы схватить, и лезвие в две ладони длиной в живот принять – всего-то ничего. Не успеешь и моргнуть – все уже свершилось. Только Кривой был быстрее.
Левой рукой он выбил у Хорька кинжал и ударом ноги отшвырнул его подальше в сторону, пока никто ничего не заметил, правым же кулаком ткнул дружинника в горло.
Дружинник захрипел и осел кулем на снег.
– Княжий суд! – заорал Кривой. – Княжий суд!
Обоих ватажников окружили стражники, попытались даже хватать за руки, но Кривой сделал зверское лицо, и стражники отпрянули.
– Веди нас на княжий суд! – крикнул снова Кривой.
Хорек молчал, вцепившись в руку вожаку. Тот тяжело вздохнул.
– К князю, к князю, – подхватил народ.
И их повели на княжий двор.
Зеваки двинулись следом, напирали, желая рассмотреть, кто же это так над княжьими дружинниками покуражился, что сидят те посреди площади, встать не могут: один кровищей залит, а второй хрипит, за горло держится, да все на бок завалиться норовит.
Если бы Кривой хотел сбежать – сбежал бы уже раз десять. Но бежать он не хотел. Вернее, хотел, но не мог. Кто ж теперь побежит от своего вожака, если все так плохо, если не просто обижен дружинник, а кровью залит да изуродован.
Такой удар!
Признаваясь позавчера у дороги, что больше не станет ссориться с мальчишкой, Кривой, конечно, шутил, но сейчас подумал, что Хорек вырос бешеным и далеко пойдет. Если княжий суд переживет. И характер свой укрощать научится.
Сбежать Кривой не сбежал, но свой кинжал по дороге в сугроб сунуть успел, после чего приосанился и успокоился. За кинжал и удавить могли, а так, за драку на площади… Штраф. Или кнутами выдерут. Мальца жалко.
Можно, конечно, на себя все взять: мол, сам бил, за приятеля вступился, где ж это видано – крикнуть княжий суд, а потом свой вершить? Только Хорек молчать не будет. Вон как зыркает по сторонам.
На подворье стражники передали преступников дружинникам, сообщили, где можно забрать пострадавших, и ушли поскорее.
Не любили стражники дружинников, а те отвечали им нежной взаимностью.
Во дворе стоять долго не пришлось, дружинники сбегали на площадь, приволокли все еще не пришедших в себя парней, занесли их в дом.
– Выберемся отсюда, – пообещал Рык Хорьку, – я тебя выпорю. Своей рукой.
– Не нужно, – поостерег вожака Кривой. – Все уже, зверюга вырос. В горло вцепится.
– А мозгов так и не заимел, – вздохнул Рык. – Ты хоть понимаешь, что наделал?
Хорек не ответил.
– Ладно, как-нибудь, – снова вздохнул Рык. – Только в палатах молчать. Я язык прямо там вырвать могу за слово несвоевременное.
Хорек молча развязал ему руки, бросил веревку в сторону.
Прежде чем завести в дом, их обыскали, в рукавах проверили, за голенищами валенок. Никто из троих не возражал.
Кошелей не тронули, оставили на поясах.
Суд Князь Оплот вершил в трапезной, сидя за столом. Трапезная была большая – Хорек таких огромных комнат и не видел раньше; на столбах, поддерживавших крышу, висели рога самых разных форм и размеров. За столом – прикинул Хорек – может сотня сесть, а то и больше.
Князь был молод, младше Рыка годов на десять, лицо имел светлое, только под глазами да на щеках будто тени легли серые.
– Ударили дружинников? – спросил князь, не поднимая глаз от чашки с похлебкой.
Как велел обычай, ради суда князь тут же прервал трапезу, даже посуду не отодвинул, только ложку серебряную в сторону отложил.
– Ударили, – ответил Рык спокойно.
– С умыслом ударили? – спросил князь.
– И с умыслом и без, – ответил Рык.
– Да или нет, отвечай, – повысил голос князь. – Не с девками шуткуешь – перед князем стоишь.
Трое дружинников, стоявших в стороне, дружно кивнули, соглашаясь с князем.
– Первым твой дружинник ударил, – пояснил Рык. – Потом уж я. А когда они меня связали, княжий суд выкрикнув, и бить начали, тут уж мой сын приемный не стерпел, и, прости, княже, твоего дружинника одним ударом с ног свалил, да в беспамятство отправил. Ну и когда другой дружинник, гнева твоего и Договора дружинного не убоялся и на мальца с кулаками кинулся, тут уж добрый человек, прохожий, вступился за мальчишку да за честь княжескую. Раз уж дружинники этого не делают.
Говорил он ровно, даже торжественно, размеренно, оттого слова его звучали весомо и независимо, хоть и с уважением к князю.
Князь поднял голову, посмотрел внимательно на Рыка, тот взгляда не отвел.
Глаза князя расширились, будто удивился он сильно, но себя сдержал.
– Оставьте меня с ними, – приказал князь.
Дружинники переглянулись.
– Мне повторить? – спросил князь, глядя перед собой и стукнув кулаком по столу так, что чашка подпрыгнула.
Дружинники торопливо вышли, прикрыв за собой дверь.
– Ты знаешь, что я могу тебя повесить? – спросил князь Рыка. – Вместе с сыном твоим названым и добрым прохожим.
Ага, подумал Кривой. Сейчас. Остался один и храбрый такой… Если у меня ножа нет, так я уж и до горла не достану?
Кривой осторожно двинул рукой Хорька в сторону, освобождая себе место для броска.
– Ты почему розыск не объявил? – спросил Рык. – Сколько дней уже прошло. Не боишься, что дочка погибнет?
Кривой замер.
Это что такое происходит? Это Рык с князем разговаривает? Выговаривает ему так, будто право имеет.
– Ты откуда узнал про дочь? – спросил князь.
– Мне похититель рассказал, – не меняясь в лице, ответил Рык.
– Кто? – выдохнул князь. И вроде тихо спросил, а только мороз по коже у Кривого и Хорька пробежал, и свечи вокруг померкли.
– Он уже умер.
– Кто?!
– Он умер, а больше тебе знать не нужно.
– Под пыткой скажешь…
– Может, скажу. Только зачем? Я пришел сам на княжий суд, другим путем к тебе сейчас не попадешь. А ты мне пытку сулишь?
Князь вскочил, одним прыжком перелетел через стол и схватил Рыка за грудки:
– Где она?!
– Я думаю, она сейчас в пути, – Рык отодрал от себя руки князя, оглянулся на закрытую дверь и врезал Оплоту.
Удар отшвырнул князя на стол – полетела посуда, опрокинулся кувшин, заливая скатерть пурпурным вином.
Князь сполз на пол и замер.
Кривой оттолкнул Хорька, метнулся к столу, нашел среди посуды запримеченный нож, пощупал на ходу пальцем острие – лезвие хлипкое, но какое есть – и сунул за пояс…
Ну, Рык, и заварил кашу!
Сам Кривой не испытывал особого уважения к княжескому званию, но князя по роже, вот так просто, да еще в его собственном доме, в трапезной. Вот сейчас дружинники сбегутся на грохот…
Кривой схватился за лавку и поволок ее к двери. Неподъемная, зараза!
– Помоги, – крикнул он Хорьку.
Тот бросился к ватажнику. Вдвоем кое-как дотащили.
– Дверь вовнутрь открывается? – спросил мальчишка.
– А ты не посмотрел, когда мы проходили? Вот дал бы тебе сейчас по роже, чтобы смотрел по сторонам и запоминал. Вовнутрь она открывается, вовнутрь. Чтобы в случае чего закрыться можно было.
– Как мы сейчас?
– Как мы сейчас. Засов хлипкий…
Конец лавки они уперли в дверь.
– Еще бы чего… – пробормотал Кривой, оглядываясь по сторонам, мельком глянул в сторону князя, хмыкнул, сплюнул себе под ноги и сел на лавку. – Вот так всегда с вами…
Князь лежал на полу, рядом сидел Рык, печально глядя князю в лицо.
– Вот не поверишь, – сказал Рык. – Пятнадцать лет мечтал дать ему в рожу. Пятнадцать долгих лет.
– Так ведь и дал, – Кривой вытащил нож из-за пояса, бросил его в угол. – Сказал – сделал.
– А радости нет.
– Так ты хотел в рожу князю съездить, да еще и радость от этого получить? – уточнил Кривой. – Вот так, значит, в рожу шмяк – и радость с блаженством, как в храме… Спокойствие тоже хотел обрести? Мне по малолетству тоже разного хотелось, так настоятель храма, бывало, поймает меня за ухо, лупит по роже справа налево, слева направо и все приговаривает: «Нет выше счастья, чем обретение спокойствия». Я и запомнил. Дом ему спалил, из города убежал, а запомнил – обретение спокойствия. У князя, кажись, синяк будет знатный, на половину княжеской… княжеского лица. Уж ты мне поверь!
Князь застонал, открыл глаза.
– Ну извини, – сказал Рык. – Нехорошо вышло. Я не хотел вот так, до беспамятства.
– Где она? – спросил князь; левой рукой он шарил возле себя по полу, пытаясь найти хоть какую-нибудь опору. – Жива?
– Думаю – жива.
– Помоги встать…
Рык помог князю подняться, подвел к столу.
– Лавку на место поставьте, – приказал он Кривому.
Кривой снова сплюнул, оглянулся на Хорька. Тот стоял неподвижно и смотрел как зачарованный на князя и на Рыка, который, намочив край полотенца в вине, приложил его к княжескому лицу.
– Да, – усмехнулся Кривой, – смотри, такого больше не увидишь. А увидишь, не переживешь. Такое, брат, пережить трудно. Князья – люди обидчивые. Потащили лавку.
Они отнесли лавку обратно к стене, Хорек по-быстрому подобрал с пола уцелевшую посуду и поставил на стол.
Рык что-то тихо рассказывал князю, тот прижимал к лицу красное от вина полотенце, слушал, не перебивая.
Кривой поманил мальчишку к двери:
– Выйдем, им поговорить нужно вдвоем.
Они вышли. Дружинники, стоявшие в другом конце коридора, дернулись, двинулись было на них, но Кривой махнул рукой:
– Погуляйте, служивые. Князю поговорить нужно, велел не мешать.
Огляделся – сесть было некуда, и Кривой примостился на ступеньке лестницы, что шла на второй этаж. Мальчишка сел рядом.
Кривой с удивлением глянул на свои руки, а потом перевел взгляд на Хорька. Тот потрясенно смотрел на дрожащие пальцы разбойника.
– Скажешь кому – порву в клочья! – предупредил Кривой.
Хорек кивнул.
– Не поверишь, – Кривой сжал кулаки, разжал, снова посмотрел на свои пальцы. – Меня два раза казнили. Один раз огнем, другой в петле. И ни разу так страшно не было. Думал, что страшнее, чем с голыми руками и без порток в лесу перед медведем не бывает. Так я тебе скажу – бывает. Точно скажу. Ты уж мне поверь. Я теперь уже ничего бояться не буду.
– А ты боялся?
– Само собой, – ответил Кривой. – И сейчас боюсь. Но ничего – вот сейчас добоюсь и больше никогда уже не буду.
– А я – не боюсь, – сказал Хорек.
– Ну и дурак, – ответил Кривой. – Ничего, жизнь научит.
И подумав, добавил:
– Или убьет.
Глава 3
Княгиню звали Ласка. Чужаки, попавшие в Камень издалека и ничего о княгине раньше не слышавшие, могли подумать, что назвали ее так за ласковое отношение к людям княжества… Ну или хотя бы к своим близким.
А вот сами жители Камня таких иллюзий не питали. Ласка – это маленький, красивый ловкий зверек, лютостью своей превосходящий многих хищников покрупнее. Если ласка решит что-то заполучить, то остановить ее сможет только смерть.
Княгиня так же умела добиваться своего, будь то порядок в доме или наказание неугодных.
Князю проще было сделать так, как хочет супруга, чем день изо дня выносить упреки или даже прямые оскорбления. Не убивать же ее, в самом деле.
Супругу князь любил.
И она его тоже любила. Когда привезли его как-то из похода полуживого, она неделю не смыкала глаз, никого к нему не допускала, меняла повязки, промывала раны и выходила мужа.
Одного она не могла для него сделать вот уже десять лет – подарить наследника. И молилась, и жертвовала, и знахарок приглашала – ничего не помогало. Когда три года назад, наконец, понесла, Ласка даже переменилась: улыбалась людям, простила девке кухонной небрежность, а швее – загубленный кусок заморской ткани, который бестолковая извела, пытаясь скроить княгине рубаху.
Но родилась дочь.
Любимая, кровиночка, радость ненаглядная, но… дочь.
Князь слова не сказал в упрек, да и какие тут могут быть упреки? Приходил на женскую половину, играл с дочерью, баловал подарками и даже, кажется, был счастлив. Но Ласка…
Прислуга выла в голос, дружинники, услышав издалека голос госпожи или заприметив ее тонкую девичью фигурку, словно дети нашкодившие разбегались кто куда. Некоторые, застигнутые врасплох, даже в окна вылезали или под столом хоронились.
И только воевода Пересвист приободрился. Будучи человеком верным и на предательство не способным, он все-таки мечтал возвысить свой род. А тут такая возможность.