– О как! – восхитился Дылда. – Только ты не части и не радуйся: тебе-то быстрой смерти не обещали. С тобой я сам поговорю, мне твоя рожа сразу не понравилась. Улыбчивый ты больно.
– Куда они поехали?
– Серый Всадник сказал бабе… спросил, как дети, здоровы? А она сказала, что до Протоки их довезут. Я и подумал, что к Базару-на-Протоке они поехали.
– В ту сторону, на Волю, – добавил Сапог. – На север по замерзшей реке, по Теплой, и поехали. А вы отпустите меня… Отпустите… Я вам все расскажу. И его тайники отдам. И свои. Я за ним следил, за Битым… А так я молчать буду. Девой огненной клянусь – слова о вас не вымолвлю. Подохну, а не вымолвлю…
Сапог осекся.
Не стоит ему сейчас такого обещать, да еще и такими словами. Если он подохнет, то точно никому ничего не скажет.
Рык помолчал, будто и вправду задумался о судьбе Сапога, потом покачал головой:
– Вас Жлоб сгубил, жадность его. Не нужно было ему ту девочку хватать, а уж если надумал, нужно было няньку на месте резать. А так… Это ж князя дочка! Князя, понимаете?
– Как князя? – не поверил Молчун. – Быть этого не может. Зачем же он ее брал?
– Поначалу и сам не понял, а потом… Потом жадность одолела.
– Это не может быть княжна! Не может! – закричал Сапог. – Не может! Я вчера в Камне был. За едой ездил, по другим делам… Там все спокойно. Никто ничего не ищет. Там должны были все перевернуть. Все-все… обыскать, разослать гонцов, заставы выставить… Это ж княжна! А ничего нет такого. Даже ворота на Подворье открыты, и стражники, как обычно… Не княжна это.
– Княжна, – устало выдохнул Рык. – Это точно. Зачем Серому Всаднику дети?
– А не знаю, – Молчун рук не чувствовал – даже веревка не резала запястья.
Только бок горел огнем. И все виделось как в дыму, стены колебались и плыли. И разбойники с ним разговаривали будто издалека.
– Ладно, – сказал Рык. – Нужно ехать.
– Куда ж вы? – заскулил Сапог, засучил ногами, пытаясь отползти. – Там же снег валит, и мороз… переночевать тут…
– До Камня доедем…
– Так ворота закрыты, до рассвета не пустят… – Сапогу показалось, что если он сейчас уговорит этих разбойников, которые так легко убили его приятеля и так просто готовятся убить его, если он уговорит их остаться на ночь, то выживет. У него получится уговорить.
– Мы на гостевом дворе переночуем, – пояснил Дылда. – А ты, милый, не беспокойся, мы с тобой еще побеседуем. Я побеседую…
– Вначале хозяин, – приказал Рык.
– Повезло тебе, Молчун, – Дылда подошел поближе, вытащил нож. – Ты скажи, где хранишь добро, сразу и полетишь…
– Я скажу! – закричал Сапог, срываясь на визг. – Я скажу, меня отпустите! Ну отпустите, пожалуйста.
– Сказать ничего не хочешь? – спросил Дылда. – Проклясть или еще чего. Желание последнее…
Молчун посмотрел мутным взглядом на Дылду и плюнул.
– Это ничего, – утираясь, сказал Дылда. – Право имеешь.
И провел лезвием по горлу Молчуна.
– Не отворачивайся, – Кривой вцепился в подбородок Хорьку, силой повернул его лицом к умирающему хозяину постоялого двора. – Смотри, как жалость выглядит! Внимательно смотри. Чтобы знал, как врага пожалеть и что у него просить. Так не больно. Так человек будто засыпает – и все. И главное – быстро. Запомни.
Хорек скрипнул зубами и пробормотал: «Запомню».
До самого Камня он молчал.
Даже когда вышли из дома, пропахшего кровью, во двор и четыре здоровенных пса кинулись на них из снеговой круговерти, Хорек не то что ничего не сказал, не вскрикнул. Лишь выхватил кинжал и встал рядом с Кривым. Он успел ударить прыгнувшую тварь, но отлетел прочь от страшного толчка в грудь. Молча ударил, упал молча и снова поднялся на ноги. Молча вытер клинок о серо-бурую шерсть.
И ему никто ничего не сказал.
Сапогу на самом деле повезло: его не стали расспрашивать ни о чем, забрали то, что не нужно было выкапывать и за чем не нужно было далеко идти. Все сложили в сани. Отъехали совсем недалеко, когда Заика натянул вожжи и оглянулся. Оглянулся и Хорек.
В темноте медленно разгоралось зарево, дом и постройки постоялого двора занялись быстро, что-то в доме полыхнуло, выбросив высокий язык пламени.
Хорек отвернулся, спрятал лицо в воротник тулупа.
Еще позавчера он был уверен, что любит окружавших его людей. Даже ненормального Дылду, даже вечно сонного Рыбью Морду и смертельно опасного Кривого – всех ватажников он любил и искренне уважал.
Еще позавчера.
Сегодня… Сегодня он даже себя ненавидел.
Не за то, что лишил жизни человека в бою. И даже не за то, что не смог себя заставить пойти вместе с Дылдой и Рыбьей Мордой к княжеской няньке. Это было противно, мерзко – он это понимал, но знал, что такое случается часто, что захваченное в бою – баба или золото – законная добыча, и делать с этой добычей можно все что угодно.
Не из-за этого он ненавидел себя и остальных.
Даже не за то, что спокойно ответил утром на приветствие Дылды, отмывавшего руки в стылой воде ручья. За ночь Хорек успел убедить себя, что у Рыка не было выбора, что отвечает тот перед ватагой и не может рисковать, отпуская девку. Что Дылда не виноват, ведь должен был кто-то взять на себя эту кровь. Обязан.
Не мог Хорек простить ни себе, ни остальным лишь того, что утром все вели себя, будто ничего и не случилось. Будто то, что они сделали, – насиловали, приговорили, убили, – все эти страшные дела были чем-то обычным, пустяком, о котором можно и не вспоминать вовсе.
Можно просто жить, есть, пить, смеяться над шуткой Враля… И сам Хорек ел, пил, и смеялся, и жил…
И ненавидел себя за это. И за это же ненавидел всех остальных.
«Ты самый плохой из ватаги», – сказал себе Хорек. Ты хуже и подлее их всех. Трусливее. Они искренне не могут винить себя за насилие и убийство, они постоянно делают это и получают то же от других – но у всех у них толстая кожа. А он, Хорек, он ведь все помнит, все продолжает жить у него в душе, а он молчит, ничего не говорит, даже не пытается…
Сказать?
Упрекнуть?
Бросить все и уйти? Прямо сейчас спрыгнуть с саней и пропасть в морозной темноте…
Кривой словно услышал мысли Хорька – положил ему на плечо руку, придерживая.
Хорек заплакал, спрятав лицо в воротник.
Так и плакал до самого гостевого дома у ворот Камня.
Там их ждали Враль и Дед. Они уже за всех заплатили за ночлег – сидели, дожидаясь ватагу и прихлебывая из высоких кружек слабое местное пиво в общей комнате.
Увидев вваливающихся в дом ватажников, Враль вскочил им навстречу, но Рык отмахнулся, бросив коротко: «Спать», и все отправились в комнату, где на полу лежали охапки сена, накрытые кусками холста.
Кроватей в гостевом доме, как обычно, на всех не хватало.
Хорек стащил с себя тулуп и валенки, повалился на сено и замер. Он думал, что еще долго не сможет уснуть, но провалился в сон мгновенно, едва успев закрыть глаза.
Ему ничего не снилось.
Враль выслушал Рыка молча, не перебивая, что с ним случалось редко. Даже когда вожак упомянул о новых тюках травы, Враль ничего не сказал, дождался, пока Рык сам замолчит, окончив рассказ.
Молчал и Дед.
Для разговора они спустились в общую комнату, сели за стол. И хоть народу было много, здесь они могли спокойно поговорить: голоса, крики и смех сливались в общий однообразный рокот, выхватить из которого что-то одно было очень трудно. Да и остальным не хотелось мешать: уставшие от выпитого и съеденного у Молчуна Дылда, Заика, Хорек и Кривой спали.
– Значит, нам в Базар-на-Протоке… – сказал Враль.
Только у него получалось так: не поймешь – спрашивает он или предлагает. Или даже насмехается. Его в юности за это часто били, но так ничего вбить и не смогли.
– Не знаю, – протянул Рык. – Не знаю… Даже не понимаю, почему я не бросил все. Ведь понятно же – нужно бросать и разбегаться. Дед себе домик купит в краях своего детства…
– Угу, – кивнул Дед, – как раз там, где родился. Там сейчас земли дешевы, людей все равно нет.
– Ты откуда родом? – Враль вдруг сообразил, что ничего не знает о ватажниках: ни откуда они, ни даже их настоящих имен. Промышляет с ними который год, а не знает. Разве что о Рыке. Да и то случайно.
– Если стать спиной к солнцу, – чуть протяжно, как зачин сказки начал Дед, – возле Зеленого кряжа, а потом пойти прямо, никуда не сворачивая, то через половину дня как раз окажешься там, где стоял мой дом. Это если от начала Рудной тропы идти. Я из дому с войском проходившим убежал, чуть постарше Хорька был.
В голове всякие подвиги крутились, даже с матерью не попрощался, чтобы она, значит, меня в дом не загнала да в подполе не закрыла. Мамаша у меня суровая была: батька ни черта в жизни не боялся – в драку против трех-четырех мог кинуться, я сам видел не единожды, а вот мать мою боялся до немоты.
Она только глянет – он побелеет весь, прям как усохнет. Прости, говорит, милая, больше не буду, говорит… Мужики смеялись – он им потом морды бил, когда мамаша не видела. Да…
Дед допил свое пиво, грустно посмотрел на дно кружки, дернул за полу пробегавшего слугу и молча показал ему пустую посуду. Тот живо приволок полную.
– Сбежать-то я сбежал, в лучники записался и даже повоевал. Про битву у Черного камня слышали? Я там был. И на Песчаной косе, и в Резне на Лугах… Мне как раз двадцать пять исполнилось, когда северяне в плен взяли. Думал – смерть. Только у них праздник какой-то был. Вот они и отпустили каждого десятого. Палец на руке отрубили на память и отпустили, – Дед поднял правую руку, демонстрируя отсутствие большого пальца. – Видать, перепились они тогда – кто ж лучнику правый большой рубит. Лучнику левый нужно отрубить, а на правой руке – большой и указательный. Чтоб, значит, ни лук взять, ни тетиву натянуть. Точно – перепились.
– Повезло, – согласился Враль, – я слышал, что у них раньше был обычай пленников ослеплять, а каждому сотому оставлять один глаз. Чтоб поводырь был. И идите, добрые люди, по домам – на нас греха смертоубийства нету…
– Лучше бы они меня ослепили тогда… – Дед отпил пива. – Домой я пришел, а дома-то и нет. Ни дома нет, ни деревни, ни рудников. Я даже костей не нашел в долине. Кладбище осталось, старое, новых покойников там без меня, почитай, и не хоронили… Куда люди подевались? Я ходил, искал, если кого встречал, спрашивал. Потом подвернулась ватага, я и ушел. Вот с тех пор и брожу. Мне домой возвращаться некуда. Лучше уж в нашей берлоге доживать. Сколько там мне осталось?
– Ты всех нас переживешь, – улыбнулся Враль. – Так что, Рык, предлагаешь врассыпную?
– Дождемся Полоза с Рыбьей Мордой, поговорим… Каждый пусть решает. А я…
– А ты?
– А я завтра к князю схожу, потолкую.
От неожиданности Враль прыснул, прикрывая рукой рот.
– Вот так вот просто пойдешь и потолкуешь?
– А что? Или князь умер?
– Живой. Говорят, приболел немного: уже почти неделю старая рана как открылась на ноге, выходить со двора не может, – многозначительно произнес Враль. – И никого не принимает. И тебя, понятное дело, не ждет. Да и зачем тебе?
– Поговорить, – Рык задумался, легонько похлопал ладонью по столешнице. – Ты в городе часто вертишься – как, Дружинный договор действует?
– А чего ему не действовать? Князь живой, с чего это не действовать? Князь скорее себе руку откусит, чем дедовские законы нарушит. Сам знаешь… По себе, – понизил голос Враль.
Рык молча посмотрел в глаза Вралю, тот отвернулся.
– Завтра и пойду, – повторил Рык.
– Один пойдешь?
– Хорька с собой возьму, – Рык невесело улыбнулся. – И Кривого.
– Ладно, – кивнул Враль. – Как знаешь. Полоза дожидаться будешь?
– Если успеет приехать – поболтаю с ним. Если нет – вы тут ему все расскажете. И решите. Я не вернусь – без меня расходитесь, не лезьте вы в это все.
– Без тебя, значит, не лезть, а с тобой – лезть, – подвел итог Враль. – Говорят, что я шутник, а мне до тебя… Зачем тебе к князю? Смертушки ищешь?
– А ее искать не нужно, – вмешался Дед. – Она сама тебя найдет и приветит. Место она тебе уже приготовила. Каждому уже приготовила постельку… Меня только, кажется, обошла…
Дед встал из-за стола, буркнул, что на двор пора, и вышел.
– Зачем тащишь за собой мальчишку и Кривого? – поинтересовался Враль. – Их-то за что?
– Они в сторонке постоят, посмотрят, как меня принимать будут, потом придут и вам расскажут. Все, спать.
Обычно Рык редко ошибался. Этим утром он тоже не ошибся. Почти не ошибся. Если б не Хорек, то все нормально бы прошло, а так…
Рык поднял Хорька и Кривого рано, еще только рассвело. Сказал, чтоб собирались, чтоб оружие с собой не брали и денег много тоже. На всякий случай.
Кривой что-то пробормотал неодобрительно, но спорить не стал. А Хорек все еще молчал. Они молча перекусили, оделись и вышли на мороз.
Снегопад прекратился, небо очистилось, и солнце, отражаясь в белоснежном покрове, слепило немилосердно.
Снег скрипел оглушительно.
У ворот на них глянули два стражника с сонными лицами: видно, только что вышли из теплого помещения и еще даже толком не проснулись. Мечей и копий у прохожих не было – и ладно. А кинжалов под одеждой у Кривого и Хорька рассмотреть не смогли.
Даже Рык не заметил, что эти двое, не сговариваясь, захватили с собой кинжалы.
В Камне, как обычно, было людно и шумно.
Торговки истошно расхваливали свой товар, звенели молоты в кузнях, стучали топоры у плотников, визжали поросята, привезенные на продажу, и с криками шныряла детвора.
В спину Хорьку пару раз влепили снежки, но он даже не оглянулся – так и шел с белыми снежными пятнами на тулупе.
– У них тут всегда ярмарка, – неодобрительно пробормотал Кривой. – Не едят, не спят, дай им поторговаться.
Рык быстро обнаружил то, что искал, – двух дружинников, приценивавшихся к чему-то у торговки: может, к мискам и горшкам, а может, к дочери, бросавшей на видных парней быстрые взгляды.
– Значит, так, – не оборачиваясь к Кривому, сказал Рык. – Я сейчас пойду, и что бы ни случилось – вы стоите тут и смотрите. Если поведут меня к княжескому двору – все хорошо, идите себе спокойно и ждите меня до завтрашнего дня. Если потащат к страже – бегом к ватаге, все забирайте и уходите в берлогу. Там ждите меня дня три и решайте, что дальше будете делать. Или нового вожака выберете, или разбежитесь. Понятно?
– Куда уж понятнее, – проворчал Кривой. – А если тебя прямо тут убьют, что делать?
– Сами придумаете, не дети малые, – Рык надвинул Хорьку шапку на глаза и легкой походкой двинулся к женихающимся дружинникам.
– Совсем сдурел Рык, что ж он делает-то? – прошептал Кривой. – Зачем?
Рык подошел к гончарному ряду, посмотрел, даже взял в руки ярко-желтый горшок, заглянул внутрь, словно прикидывая, стоит ли брать, вздохнул, поставил на место. Сделал шаг в сторону и оказался за спиной у дружинников.
Парни были ладные, высокие, рядом с ними Рык казался старым и каким-то невзрачным, а тулуп с грубой заплаткой на рукаве так вообще выглядел старой застиранной тряпкой по сравнению с белоснежными тулупчиками дружинников.
Дружинник махнул рукой, рассказывая что-то девчонке, отступил назад и натолкнулся на стоявшего сзади Рыка.
Рык не смолчал. Хорек, понятное дело, не расслышал и не разобрал по губам ничего, но сказанное, видно, обидело или оскорбило дружинника.
Щеки парня мгновенно полыхнули красным. Резко повернувшись к Рыку, дружинник замахнулся было, но ударить не успел. И Рык вроде не бил, даже руку не поднял, а парень согнулся и пропал из виду, скрытый толпой от Хорька.
Второй дружинник тоже ринулся на Рыка, но, как и первый, внезапно остановился и упал на колени. Это уже Хорек рассмотрел.
Поняв, что начинается драка, прохожие бросились в стороны, чтобы не попасть драчунам под горячую руку или под нож: времена такие лютые, что режут людишки друг друга легко и просто. Но когда истошно завизжали торговка горшками и ее дочка, люди вдруг остановились, развернулись и поспешили на крик – посмотреть, кого убивают.