— Кто останется в городе?
Не то что бы Арга всерьёз опасался мятежа, но оставлять только что захваченный город без присмотра? Досточтимый Крадон поперхнулся бы от такого… Эрлиак засмеялся.
— Разве это впервые? Два дня комендантом пробудет Зентар. Он справится. В страже остаются Воспринятые и наёмники. И несколько весенних — те, кто оплакивает близких. Их сердца не хотят праздника.
— Вот он, — пробурчал Арга, — тот час, когда наёмники нам пригодились. Однако же, Эрлиак, приказы об этом должен был отдать я.
— Нынче у тебя выдался первый час отдыха, — откликнулся священник, — и то нас отвлекли дела. Арга, празднество Фадарай — вопрос духовный, так что я взял на себя труд отдать распоряжения. Должен сказать, что мне вовсе не пришлось ничего приказывать. Все и без меня знали, чем заняться.
— Хорошо, — согласился Арга. — Тогда я встречу тебя на празднестве. Придётся поторопиться! Сегодня меня ждут ещё дела. Не хочу, чтобы они помешали мне отдаться Пресветлой.
Эрлиак удалился. Некоторое время Арга ещё просидел у камина, чутко прислушиваясь. Потом поднялся и неторопливо пошёл к дверям в кухонное крыло. За ними тотчас затопотали лёгкие ноги, зашуршали юбки. Арга кинулся бегом, ударом распахнул створки, влетел в коридор и поймал за рукав пухлую служанку средних лет. Та испуганно айкнула, нечаянно принялась вырываться, испугалась ещё больше и уставилась на Аргу широко распахнутыми глазами, в которых уже закипали слёзы. «Такая–то мне и нужна! — подумалось Арге. — Такие мэны всегда знают, кто и что».
— Не бойся! — сказал он. — Я не сержусь. Как тебя зовут?
Служанка не сразу смогла заговорить. Губы у неё тряслись. Арга отпустил её, и она принялась дрожащими руками поправлять чепец. Это дело её успокоило. Когда чепец сел безукоризненно, она выдохнула, вдохнула и выговорила наконец:
— Фиднеризи, иннайта. Я старшая посудомойка. Фидна.
— Хорошо. Фиднай, я хочу, чтобы ты мне кое–что рассказала.
— Инн… — пробормотала она, — иннайта?..
— Тот человек, — сказал Арга, — в запертой комнате рядом с моими покоями. Расскажи мне о нём.
— Я? — изумилась она.
— Да.
— Тебе?
— Мне. Что о нём знаешь ты? Что говорят слуги?
Фидна опустила взгляд и скомкала в пальцах передник.
— Но, иннайта… — начала она, — разве он не твой?..
— Кто?
— Пленник… Говорят, он страшный колдун. Он… правда страшный. С этими глазами… Все девушки боялись носить ему еду. Пришлось упросить инн Верана, теперь он носит. Но…
— Отлично, — одобрил Арга, — рассказывай дальше.
— Инн Веран — он шорный мастер, но мастерская сгорела, он к иннайте Банширу рабочим нанялся, теперь копит, чтобы её отстроить… К другим–то шорникам наниматься не хочет, гордый больно, все они, говорит, косорукие. Ой, простите… Вот он еду носит и воду для умывания. Но…
— Дальше.
Фидна робко посмотрела на Аргу.
— Он говорит… инн Веран говорит, это всё зря, не надо ничего носить. Ругает нас, мы ему работать мешаем. Каждый раз упрашивать его приходится. Мы уже думали, и не будем больше упрашивать.
— Почему — не надо?
— Так он же колдун, — объяснила Фидна. — Он не ест, не пьёт и не спит. Ему не надо.
Зубы Арги сжались. Он медленно кивнул.
— Оттого ещё страшнее, — прибавила Фидна. Чуть осмелев, она зачастила: — Правильных–то магов мы повидали. Люди как люди. Разве только один магистр Элоссиан был страшный, но не такой. Он шёл — и как сверкание какое от него распространялось. Будто мостовая серебряной становилась. Или вот ваша Драконье Око. Я‑то под крышей живу, из каморки–то своей видела, как она летела. Прекрасная вся, сил нет. И страшная. Но не такая.
— Хорошо, Фиднай, — прервал её Арга. — Я услышал. Можешь идти.
Фидна послушно повернулась и уже сделала шаг, но замерла и неловко выговорила:
— Иннайта…
— Что?
— Так еду–то носить ему или правда не надо?
Арга вздохнул.
— Носить, — велел он, — как прежде носили. А кто будет спорить — скажи, мой приказ.
Арга поднялся к себе, нашёл ключи и отпер комнату Маррена. В ней было темно — плотные занавеси не пропускали свет. Кто–то когда–то сдвинул их и с тех пор к ним не прикасался. Арга кинул взгляд на узкую постель: и на ней, с тех пор как её застелили, не лежал никто. Поднос гордый шорник оставил у двери. Мясо уже высохло и заветрилось. Серебряный кувшин для воды оказался нелепо большим, дорогим и роскошным. Не нашли другого?.. Вода блестела у горлышка. Если из кувшина отпивали, то разве глоток. «Сколько дней прошло? — задумался Арга. — Пять? Больше? Он должен умирать от жажды. Но он маг из Чёрной Коллегии. Он за несколько столетий не изменился ни в единой черте. Может, он и вправду способен обходиться без еды и сна? И я зря встревожился? Но Закон Прощения…» Наконец Арга отбросил пустые размышления и позвал:
— Маррен.
Колдун сидел на полу, подогнув ноги и низко опустив голову. Он не шевелился и, казалось, не дышал. Его кожа была тускло–серой. Сейчас он вновь напоминал рептилию: древнюю как мир рептилию, умирающую от старости.
— Маррен, обернись и посмотри на меня.
Прошло время, прежде чем он повиновался. Колдун двигался медленно и словно бы осторожно, как человек с сильной головной болью.
Арга закусил губу.
Маррен выглядел как живой мертвец.
Его глаза запали и подёрнулись какой–то плёнкой. Их окружали тёмные пятна. Высохшие губы прилипли к зубам. В углах рта запеклись глубокие трещины. Под кожей шеи прорисовались все связки. Над ключицами провалились ямы, кости торчали. С минуту Арга разглядывал его. Непрошеной пришла мысль, что Эрлиак был прав: милосерднее было бы убить колдуна. «Кара, созданная богами для богов, — вспомнил Арга, — вина, которую невозможно искупить… Но пользу он всё ещё принести может». Арга взял кувшин, налил чашу и подал её Маррену.
— Пей.
Руки колдуна дрожали. Он расплескал половину.
— Ничего, — сказал Арга. — Я заставлю тебя выпить весь кувшин.
Маррен повиновался. Горло его судорожно дёрнулось — раз и другой. Арга наполнил чашу снова, пододвинул поднос ближе и сел на пол рядом с Марреном.
— Ещё, — приказал он. — Ещё.
Спустя минуту Арга усмехнулся. Вспомнилось, что он так и не поклонился статуе Веленай в саду Академии. Но госпожа строгого разума не обижалась на такие вещи. «Мэнайта Веленай, — подумал Арга, — учит, что начинать следует с простого». Воды оказалось достаточно. Колдун оживал на глазах.
— Теперь еда, — сказал Арга и вложил в руку Маррена кусок хлеба. Тот опустил глаза. Его лицо показалось Арге скорбным, как будто он предлагал Маррену яд.
— Ты не умрёшь, — сказал ему Арга, — по крайней мере, в ближайшее время.
Веки колдуна дрогнули. Он медленно моргнул. Потом его губы шевельнулись:
— Что?..
— Ешь.
— Что я должен сделать? — едва слышно спросил Маррен.
Арга пожал плечами.
— Сейчас — ничего. Я просто хочу, чтобы ты жил.
Колдун обречённо закрыл глаза.
— Да, Арга.
Арга снова покусал губу. На сердце у него стало скверно. «А ведь он хочет умереть, — подумалось ему. — Закон терзает его. Эрлиак прав… Нет. Он — не более чем оружие, пусть и великое оружие. Его желания не важны». Но уверенности Арга не чувствовал. Помедлив, он сказал:
— Магистр Цинтириан. Единственный из старой Коллегии, кто сбежал от нас. Ты можешь сказать, где он сейчас?
Маррен с усилием проглотил кусок и задумался, сложив руки на коленях.
— Да, — сказал он наконец. — Цинтириан добрался до Элевирсы. Сейчас он в Элефрикке, в Университете. Они… говорят. Он… пугает магистров Элевирсы жестокостью весенних. Он… надеется, что побудит их готовиться к войне. Он… ошибается. Они… боятся.
— Это хорошо, — заметил Арга.
— Да, Арга.
Арга сдержал вздох.
— Что же, — сказал он. — Можно кормить тебя насильно. Но как заставить тебя спать?
Колдун посмотрел на него медленным безразличным взглядом и не ответил.
* * *
Арга начал улыбаться задолго до того, как подъехал к лагерю. Время шло к полуночи. Шатры на пологих прибрежных холмах сияли так ярко, что затмевали звёзды. Повсюду протянулись череды светильников. Огромные факелы на высоких шестах издали казались гигантскими цветами. Узорчатые фонарики мерцали здесь и там. Длинные гирлянды колосьев и листьев, сплетённые из полотняных полос, окутали чарами: ткань лучилась зелёным и золотым магическим блеском. Шатры окружала щитовая ограда из дерева и парусины, за ней не видно было костров, но они пылали и наполняли лагерь теплом и светом. Ветер доносил звуки песен. Где–то в дальней стороне несколько флейт дружно свистели плясовую. Рядом с тропой журчала вода. Постройки спускались к самой реке. На медленных тёмных волнах Милефрай покачивались плоты — каждый с резной аркой, увитой цветами — и соединённые цепью лодочки, в которых пылали огоньки фонарей.
Он ехал без седла и узды. По пути его обгоняли другие опоздавшие и даже не приветствовали Аргу — так торопились. Он никого не окликал. Добравшись к высоким воротам, он спрыгнул с Ладри и отпустил братьев пастись и рыбачить.
До сих пор Арга чуял лишь ароматы осенних трав и сырость реки, но стоило ему заглянуть в ворота, как нос его уловил благоухание жарящегося мяса. В животе заурчало. Арга вспомнил, что последний раз ел утром, рассмеялся и порысил, как пёс, в сторону вкусного запаха.
По пути на него налетела Тинкай, облачённая в одни драгоценности; но золотых цепочек на её плечах и бёдрах было столько, что она казалась и впрямь одетой. Тинкай схватила Аргу ладонями за шею и расцеловала. Рука Арги прилипла к её тугой груди, залитой мёдом. Арга извернулся и успел облизать левую грудь. Тинкай с хохотом вырвалась и убежала. Тряхнув головой, Арга выдохнул. Рот его растянулся в ухмылке.
— Во славу Фадарай, — сказал он, проводив Тинкай взглядом, — как я это люблю!
— Эге–ге! — услыхал он и обернулся: от ряда дальних шатров навстречу ему шагали близнецы Луяны. Кегта нёс на плече здоровенный бочонок, а Ирса как дубину волок жареную бычью ногу.
— Арга! — сказал Ирса. — Давно ли ты здесь? Мы спрашивали о тебе.
— Только вошёл! И я голоден как волк.
Ирса хохотнул, поднял бычью ногу и зубами оторвал от неё изрядный кусок мяса. Арга поймал его в броске и вгрызся. Жизнь и доселе была неплоха, но тотчас стала ещё лучше. Кегта приблизился и свободной рукой потрепал Аргу по волосам.
— Пойдём с нами, — сказал он. — Знаю уютное местечко, где можно поваляться и перекусить. Набить брюхо — большое дело, вот так я думаю. Иначе не хватит сил порадовать всех, кто нынче ночью на тебе повиснет.
— А где Лакенай?
— Она танцует на берегу, — Кегта подбросил бочонок и поймал в воздухе. — Если ты помешаешь ей плясать, она отлупит тебя, как Тия твоих жеребцов. Так что посиди с нами и выпей.
Кегта был кругом прав. Смеясь и перешучиваясь, Арга отправился с близнецами. Те привели его к маленькому навесу в стороне от прочих. Под навесом были разбросаны подушки, укрытые шкурами и коврами, а перед ним пылал костерок. Ирса ногой подпихнул блестящий поднос, опустил на него бычью ногу и выудил откуда–то чаши. Кегта пристроил бочонок понадёжнее и склонился над ним.
Со стороны доносилось пение скрипки, до странности чистое и печальное.
— Вильян Эсора, — сказал Кегта. — Странный парень! Вот я не вижу, что там творится, а скажу. Перед ним сидит полтора десятка человек и все его хотят, а он играет. Чем больше играет, тем больше хотят. Но сам он не закончит, пока его не завалит кто–нибудь решительный.
Арга разулся, оторвал себе ещё кусок мяса и растянулся на шкурах.
— Я уже думал, меня не выпустят, — пожаловался он. — Проклятые цанийские отцы! Назойливые как мухи. А что за дичь они несут!
— Такую дичь — стрелять да жарить, — откликнулся Ирса.
— Если бы! Нет, если мне снова начнут рассказывать про то, что половина моих святых предков была слаба, порочна и ущербна умом, я либо блевану, либо покалечу кого–то.
— Да ты святой, Арга, — Кегта хохотнул. — Ниффрай кого–то уже покалечила.
— Они чуть что молятся Джурай, — раздражённо бросил Арга. — Они пугают детей Железной Девой. Они каждый день видят на улицах наших воительниц. Как всё это помещается в их головах?
— Это невозможно понять, — сказал Кегта, — и не пытайся. Забудь об этом сегодня.
Он наконец справился с бочонком и разлил по чашам пенистое пиво. Арга слизал с пальцев мясной сок и одним глотком выхлебал чашу.
— О, — сказал он, уронив голову на подушки, — мне уже лучше.
Кегта подсунул ему новую чашу и уселся, скрестив ноги.
— Гляди, — сказал он, — ещё уснёшь и проспишь всё самое лучшее.
— Стану лет на сто старше — может, такое со мной и случится.
Близнецы засмеялись.
Они с Аргой выросли вместе и вместе учились. В юности Ирсу и Кегту всё время путали между собой, потом им это надоело и Кегта отрастил роскошную бороду. С этой бородой он был похож на лесное чудище. Зимой, когда Кегта облачался в меховой плащ, маленькие дети его пугались. Оба Луяна были огромны как медведи. Рядом с ними Арга чувствовал себя не сказать чтоб маленьким, но мужчиной вполне средних размеров.
— Эх, — сказал Кегта, жуя, — а всё же славная была ночка! Стража цанийская по большей части плюгавая, пнёшь — и лежат, отдыхают. Но у Башни Коллегии крепкие парни стояли. Кремни! Ирсу вон с третьего этажа скинули, а он ничего, отряхнулся и снова побежал.
Ирса сощурился.
— На Кегту, — сказал он, — десяток насел. Пока он их раскидывал, какой–то магистр выбежал и огнём швыряться начал. На Кегте доспех раскалился докрасна, а он ничего, заорал только и зарубил магистра.
Кегта крякнул.
— Слышишь, — не унимался Ирса, — сними рубаху, покажи, следы остались ещё?
Кегта, не чинясь, разделся и уставился на собственное брюхо.
— Вся шерсть сгорела, — сказал он со смехом, — а следы уже сошли. Придётся плешивым ходить. Но если кто меня спросит, кого Пресветлая Фадарай больше всего из весенних любит, я знаешь что отвечу?
Арга с интересом приподнялся.
— Есть у нас такой парень, — продолжал Кегта, — мальчишка совсем, Луян Фрита. Красавчик писаный, аж глазам сладко. Может, Пресветлая за то его и полюбила. Так вот: ему цаниец руку в запястье отрубил. Этот Фрита цанийца прирезал, подобрал свою руку, сруб облизал и приставил. Срослось.
— Шутишь!
— Сам видел.
Арга присвистнул.
— Славно, если так, — сказал он. — Ходили слухи, что благословение со временем уходит. Сроки наши сокращаются.
— Плюй на слухи, — посоветовал Кегта. — Святого Лагу сама богиня поцеловала, он и жил два века. Остальные с самого начала по полтора. А коли хочешь ещё слухов, то держи: говорят, когда возьмём Элевирсу и пойдём к южному берегу, сроки наши увеличиваться начнут. И не только наши. Чем больше Воспринятых, чем шире весна в мире, тем и век человеческий дольше.
Арга улыбнулся.
— Так что же, — сказал Ирса, отвечая улыбкой, — пойдём на Элевирсу, Арга? На следующий год?
— Трон заждался, — поддержал Кегта. — Всё старое Королевство будет весенним. Я так думаю, законники в Элефрикке уже рядят, как им по Правде Лаги верно судить.
Арга хмыкнул и перекатился на спину.
Вспомнилось детство, проведённое в столице. Думая о тех годах, Арга мысленно переходил на язык Королевства. Река, разделявшая Вирсу и Фрикку, звалась Зиланнен — на языке весенних Селенай, но Арга не помнил, чтобы кто–то называл её так. Стремительная и холодная, Зиланнен впадала в Мильфраннен. Её берега убрали камнем ещё в незапамятной древности и устье её было узким. Дети весенних прыгали в неё с набережной и позволяли реке нести их, пока их не принимали, точно объятия, медленные тёплые воды Мильфраннен. Выплыть из Мильфраннен было просто, из Зиланнен — почти невозможно. Другим детям строжайше запрещали играть так, но самые отчаянные всё равно присоединялись к весенним. За это их уважали и всегда помогали, если им приходилось туго. Многие из них позже стали Воспринятыми и ушли с весенними в Аттай.