С этими словами он развернулся и пошел вперед, не утруждаясь проверить, следуют за ним вызванные или нет. Конан помянул Нергала и двинулся за посланником главы тайной службы Повелителя Илдиза. Они шагали по ночному городу. Гонец Мишрака уверенно вел их по лабиринту темных улиц. Харра, ворча что-то о неугомонности тайной службы, не отставал от Конана ни на шаг.
Мишрак ибн Сулейн был самой таинственной и самой значимой личностью в Туране — после самого Повелителя Илдиза. Поговаривали, что государь не делает и шагу без совета со своим всезнающим визирем.
Его агенты и шпионы наводняли города, в каждом селении был свой тайный осведомитель, и Мишрак, сам едва способный ходить из-за давней болезни ног, всегда был в курсе всего, что происходит в стране.
Будучи сановником старым и опытным, он лучше других знал недостатки Илдиза и умел их компенсировать. Илдиз Великолепный, Повелитель Турана, был слаб здоровьем, вял и не слишком умен. Ни одна из его жен еще не принесла стране наследника, а трое дочерей Илдиза, все редкие красавицы, уже были выданы замуж в ближние и дальние союзные государства.
Поговаривали, что если бы не Мишрак, неусыпно следящий за всеми дворцовыми интригами, страна давно бы потонула в междоусобицах, ибо существовали младший брат государя с отцовской стороны, и племянник, сын брата любимой жены государя. Оба были молоды, энергичны и терпеть не могли друг друга. Повелитель Илдиз же души не чаял в обоих и непременно желал их видеть при дворе.
Мишраку стоило большого труда уговорить Илдиза, отдать одному Султанапур, а другому Хоарезм, два богатейших и, что важнее, отдаленных от столицы и друг от друга города Турана.
Не первый раз Мишрак призывал к себе Конана.
Это имя варвар услышал в первый же день, когда полтора года назад явился к военачальнику Азалату, набиравшему новые отряды в туранское войско. Имя главы тайной службы произносили шепотом, с опаской и оглядкой, ибо неосторожное слово могло стоить болтуну головы. Но произносили часто, ибо, ни о ком не рассказывали столько занимательнейших, а порой и совершенно неправдоподобных историй, как о Мишраке. Очень скоро Конану довелось и увидеть героя этих легенд — когда визирь пожелал встретиться с человеком, победившим обладателя Руки Нергала, могущественного талисмана.
История эта произошла с Конаном почти случайно, и он полагал, что об этом событии не знает никто, кроме него, да еще тех двоих, что почти похитили его прямо с поля боя. В том бою мало кто уцелел, да и сам Конан спасся чудом. Призвавшие его заговорщики хотели, чтобы он одолел их градоправителя, превратившегося из-за талисмана в носителя злой силы. Никто не видел, как, оскользаясь в крови, уходил Конан за девочкой-подростком из-под стен города, никто не мог слышать его беседы с принцем и его магом, составившим этот заговор, ибо они позаботились, чтобы ни одна живая душа не узнала об их раскинутых сетях, где Конану отводилась роль и приманки, и охотника. Однако Мишрак знал.
Конан запомнил это, а Мишрак запомнил Конана.
С тех пор, а особенно после того, как киммериец стал ун-баши, начальником отряда личной гвардии владыки Турана, каждое задание, предполагающее серьезную опасность, предварялось кратким посещением дома-крепости в Квартале Шорников. Последний раз Конан был отправлен почти в одиночку воевать с черным магом Эремиусом, хозяином одного из Каменьев Курага.
Второй Камень остался у его ученицы, волшебницы Илляны, и она хотела, чтобы Конан добыл ей талисман учителя. Эремиус употреблял силу Камня во зло, превращая людей в чудовищ и заставляя служить себе, Илляна же казалась белой волшебницей. Но получив с помощью Конана и своей названной сестры Раины второй Камень, волшебница утратила душу и превратилась в слепое орудие Камней, желавших только крови и власти. В последний миг киммериец сумел предотвратить воссоединение талисманов, и они с Раиной едва спаслись от гнева уцелевшего Камня. Сам ли он пожрал себя, уничтожила ли его, пожертвовав собой, Илляна, но Конан с тех пор не видел ни Камня, ни волшебницы — и не сожалел об этом. Держава была спасена от нашествия жутких Трансформ, Раина уехала в Аквилонию, страну, близкую к ее родине, Боссонию, а Конан получил от Мишрака увесистый мешочек с золотом и просьбу не слишком распространяться о происшедшем.
Но ни разу еще вызов к Мишраку не сопровождался такими предосторожностями. Миновав охрану у обитых белым металлом ворот в высокой беленой стене, они прошли знакомой Конану чередой коридоров. Харра был здесь впервые и затравленно оглядывался на каждую подозрительную дверь. На середине большой крытой галереи, огибавшей внутренний двор с толпящимися внизу у костров воинами, Харра тихонько дернул ун-баши за рукав:
— Зачем тут столько серебра на каждой третьей двери? Ему что, деньги девать некуда?
— Сквозь серебро не проходят чары, — тихо ответил Конан.
Харра почел за лучшее больше не задавать вопросов.
Наконец они вошли в маленький внутренний дворик, где вокруг бассейна, обсаженного кипарисами, не было никакой иной обстановки, кроме ковров и подушек на низких мраморных скамьях. Конан подмигнул уже знакомым ему чернокожим девушкам-телохранительницам и увидел, как в полутьме блеснули в ответ их улыбки.
— Приветствую тебя, Конан,— прогудел Мишрак, и тебя, доблестный Харра. Рад, что вас разыскали еще до полуночи, потому что к часу я должен бьпь во дворце.— Он махнул рукой, и двуликий провожатый исчез за боковой дверью.— Располагайтесь.
Конан, кивнув в знак приветствия, молча опустился на вышитые подушки. Харра сел рядом, пытаясь держать в поле зрения всех девушек разом.
— Давненько мы не виделись, а, Конан?— сощурился Мишрак.— Я думаю, это только к лучшему. Но нынче у меня к тебе новое дело. Знаешь ли ты, что происходит в Туране раз в четыре года в канун Весеннего праздника Откровения пророка Тарима?
— Видимо, нет, я здесь только второй год.
— А ты, Харра?
— Знаю,— с важностью ответил Харра,— я ведь родился и вырос в Хоарезме. Раз в четыре года, в лишний день, нарочно дарованный нам Эрликом имено для этих целей, в загородном доме мудрейшего Бахрама собираются лучшие звездочеты и гадальщики Турана. Десять следующих дней они испрашивают волю богов самыми различными способами, а затем составляют пророчество для всех нас, недостойных.
— Гадальщики!— фыркнул Конан.
— Скорее, мудрецы,— поправил его Мишрак.— Умение прозревать грядущее — по звездам ли, по куриной ли печени,— есть великое искусство, и кто знает, быть может, когда-нибудь и ты будешь нуждаться в звездочете, который сможет правильно распорядиться твоею судьбой, повинуясь воле Эрлика и законам Его пророка. Во всяком, случае, до сих пор их пророчества и советы не пропадали всуе. Государь им очень верит. Должен признаться, я тоже. У меня было множество случаев убедиться в истинности весенних предсказаний…— Мишрак помолчал, что-то вспоминая, потом продолжил:— Дело вот в чем: при гадании всегда присутствует один из визирей повелителя. По истечении десяти дней он должен доставить ларец со свитком повелителю Илдизу. Визиря в дороге охраняет отряд из дворцовой гвардии. Так вот, сегодня ночью я намерен склонить государя к тому, чтобы он послал со светлейшим Уртаном ибн Закиром не кого-нибудь, а именно тебя. Повелитель очень доверяет тебе с тех пор, как вы с Джумой спасли его дочь, принцессу Зосару, от того безумца в горах.
Именно после упомянутого подвига Конан получил под свое начало отряд и все беспокойство, с этим сопряженное. Мишрак откинулся на подушки и, усмехаясь, смотрел, как распрямляется расслабленная спина, и загораются злым синим огнем глаза киммерийца.
— Я не ослышался, о, мудрейший и благороднейший начальник тайной службы?— произнес Конан, закипая.— Ты призвал меня среди ночи со столькими предосторожностями только затем, чтобы я довез визиря Уртана, десять дней жарился на солнышке под Хоарезмом, а потом привез визиря обратно в столицу? Клянусь Кромом! Да мои ребята взбесятся со скуки прежде, чем народится новая луна!
— Именно потому, что в твоем отряде дисциплина куда выше, чем в любом другом во всей армии, я тебя и посылаю,— веско сказал Мишрак.
С этим спорить не приходилось. Конан умерил свой гнев, почувствовав, что ему не имели в виду польстить и тем задобрить,— Мишрак просто утверждал всем известное, с чем глупо спорить, как глупо спорить с утверждением: «Солнце садится на закате». Личным ли примером, тщательным ли отбором, ежедневной ли муштрой до седьмого пота,— а быть может, всем этим разом,— но Конан сумел добиться в своем отряде беспрекословного подчинения и восхищенной преданности. Мишрак и раньше не раз убеждался в том, что отряду киммерийца можно доверить опаснейшие свершения. Видно, новое поручение на деле было не так просто, как казалось на первый взгляд, и Конан приготовился слушать, «свернув ковер раздражения и положив его в сундук ожидания», как любили выражаться туранские поэты.
Мишрак выдержал паузу, испытующе глядя на молодого воина, и продолжил:
— Потому что все десять дней, что идет гадание и еще шесть, что вам потребуется на дорогу обратно, вы должны быть готовы в любой миг выхватить оружие и защищать ларец с пергаментом. Заметь, я говорю «ларец», а не «визиря».— Мишрак снова выдержал паузу, но Конан не вымолвил ни слова, и визирь, одобрительно кивнув, начал издалека.
— Ты об этом, конечно, не знаешь, но в конце, зимы в дворцовом гареме появилась новая наложница, девушка из древнего, но обедневшего княжеского рода. Я видел ее лишь мельком, но и этого мимолетного взгляда мне было довольно, чтобы увидеть, что она подобна юной серне на росном лугу в лунном сиянии.
Повелитель же был просто без ума от нее. Клянусь чреслами Эрлика Жизнеподателя, государь проводил у нее три ночи из пяти, словно ненасытный семнадцатилетний юноша. А луну назад она понесла…
— Клянусь Кромом!— вымолвил восхищенный Конан.— Скажи, многомудрый Мишрак, неужто и в гареме повелителя известен тебе каждый вздох?
— Не прерывай меня!— загремел Мишрак, но по лицу его было видно, что ему льстит искреннее изумление киммерийца.— Если бы об этом знал только я, не было бы и стольких хлопот. Но об этом знает и негодяй Мардуф, племянник государя, и правитель Хоарезма, да поразят его проказа и прочие напасти. В предсказании непременно будет упоминаться, мальчик, родится нынешней осенью или девочка. И Мардуф захочет это выяснить, клянусь мудростью Пророка. А заодно и все прочее, что случится в связи с этим в Туране в ближайшие годы.
Мишрак замолчал, и Конан счел возможным спросить:
— Так я должен охранять предсказание? А могу я прочесть его, чтобы в случае утраты рассказать повелителю?
— Нет, это тайна, освященная самим Эрликом.— Мишрак благоговейно прикрыл глаза, и Конан поспешно спрятал улыбку.— Более того, никто не должен знать, что ты догадываешься о возможном нападении. Завтра, когда ты узнаешь обо всем этом уже от военачальника, благородного Азалата, ты будешь браниться куда крепче, чем позволил себе здесь сейчас.— Тут Мишрак беззвучно рассмеялся.— Не сомневаюсь, что с этим ты справишься, мой бесстрашный ун-баши.
— Я уж расстараюсь,— хмыкнул Конан.
Важность возложенной на него миссии была несомненна, и легкоранимое самолюбие молодого киммерийца было вполне исцелено. Оставалось только придумать, как удержать солдат от возмущения по поводу столь пустяшного на первый взгляд задания и чем объяснить свой внезапный уход из таверны. Мишрак кивнул, словно прочел его мысли.
— О вашем визите ко мне — никому ни слова. А теперь измысли какую-нибудь историю о несчастном отце и спасенной дочери, чтобы твои соколы не подумали, будто их начальник праздно шатался по улицам вместо того, чтобы чинно пьянствовать в их компании.
Твой хитроумный Харра, думаю, все еще помнит места своего детства?
— Я знаю каждый куст на две тысячи локтей вокруг Хоарезма,— ухмыльнулся рыжий Харра.— Вот разве что кусты с той поры подросли слегка.
— Я так и думал,— кивнул ему Мишрак.— И решил, что будет полезнее, если ты узнаешь все из первых рук. К тому же, двоим нести тайну легче, чем одному.— Начальник тайной службы тонко улыбнулся, но мгновение спустя снова посуровел.— Следите за малейшей тенью и будьте очень осторожны, особенно в Холодном ущелье. Не отпускайте в хоарезмские веселые кварталы больше половины отряда разом. Не уходите из усадьбы вместе — один из вас должен всегда быть не более чем в ста локтях от ларца. Ступайте. Завтра тебя вызовут во дворец, Конан из Киммерии.
Конан поднялся и поклонился всеведущему визирю.
Мишрак достал из-под одной из подушек кожаный мешочек и протянул ун-баши. Киммериец ошугил в руке приятную тяжесть золота.
— Повеселитесь всласть нынешнюю ночь. Не скоро вам двоим доведется сделать это вновь. Импра!— выкрикнул Мишрак в темноту. От стены неслышной тенью отделился человек в темном халате и поклонился визирю.— Проводи их.
Неслышно ступая босыми ногами, провожатый молча довел их до ворот и кивнул в знак прощания. Конан не удивился бы, узнав, что тот нем — говорили, что Мишрак не брезгует спасать от секиры палача приговоренных к отсечению языка, а затем и головы — за богохульство или порочащие владыку речи. Таким образом, визирь совершал дело, в равной степени угодное богу и себе: преступник нес наказание, но оставался в живых, а дом-крепость получал немого, но вовсе не глухого слугу. Конан невольно сплюнул, увидев живую жертву такого милосердия. Оказавшись снова на свежем воздухе, в прохладе весенней ночи, бархатной, словно лошадиные ноздри, и благоуханной от цветения персиков, вишен и миндаля, Конан встряхнулся, вдохнул всей грудью и зевнул — сладко, как молодой барс.
— Ну, Харра, куда бы тебе хотелось нынче пойти?— спросил он, раскидывая руки и потягиваясь, отчего мешочек с золотом тонко и многообещающе зазвенел.— Сегодня мы можем купить по дюжине самых дорогих шлюх на брата, и еще останется на кувшин-другой лучшего заморанского вина, которое ты так любишь.
И Конан снова тряхнул мешочком.
Харра сглотнул и облизал пересохшие губы.
— Помнится, ты рассказывал мне об одном борделе в доме с цветными стеклами, — хрипло ответил туранец.— Где ты лежишь себе в бассейне с ароматной водой, а тебя ублажают сразу четыре красотки. Далеко ли отсюда тот дом, о, мой военачальник, искушенный во многих битвах?
Глава 2. Ночной разговор. Магриб
— Эрлик всемогущий и всемилостивый! Просвети и наставь детей твоих, ищущих Истину не со злым чародейским умыслом, а на благо стране и повелителю нашему, Илдизу, да сияет над ним Твое Око все его дни!
С этой краткой молитвы начинался уже третий день мучений Конана. Мудрейшие Толкователи Знаков и Великие Звездочеты заставили выучить ее всех воинов отряда (чему немало способствовали пинки ун-баши), и даже сам седой Уртан, старейший советник Повелителя Илдиза и Великий визирь Турана не гнушался трижды повторить эти слова перед утренним омовением, после которого мудрецы приступали к гаданию.
Вот уже двадцать лет в загородном доме многомудрого Бахрама каждый високосный год в канун Весеннего праздника Откровения пророка Тарима собирались пятеро лучших астрологов пяти городов Турана.
Обычай этот насчитывал много сотен лет, но прежде звездочеты сьезжались в столицу, Аграпур. На последнее из столичных собраний, а было оно за сто четыре года до нынешней весны, по несчастливому стечению обстоятельств пришелся дворцовый переворот, и троих из пяти гадальщиков зарезали прямо во время свершения обряда. После чего было решено впредь проводить Весеннее Гадание в более спокойных местах, что не составляло труда. В Гадании участвовали только именитые мудрецы и звездочеты, и каждый из них имел свой загородный дом. Обычно в десятый день по завершению Гадания кидался жребий, которому из пяти мудрецов в следующий раз принимать остальных в своем доме. И уже четвертый високосный год подряд жребий выпадал почтенному Бахраму. Видно, на то была воля самого Эрлика, потому что усадьба была просто создана для подобных священнодействий. Из дома открывался прекрасный вид на горное озеро, пышный сад полого спускался к воде, в ветвях деревьев неумолчно пели и свистали птицы, на все голоса, славя весну и Творца.