Северная Пальмира - Алферова Марианна Владимировна 36 стр.

Элий, войдя, обнял жену за плечи. Она приложила палец к губам. Сегодня этому крошечному существу дали имя. И таинственные силы мира, из которого он пришёл, больше не имеют над ним власти.

Элий смотрел на ребёнка – и не верилось: неужели этот крошечный комочек – его сын? Откуда он взялся? Из небытия? Из ничего? Из той тьмы, куда мы уйдём после смерти? Той тьмы, которую видят боги, когда слепнут. И в этой тьме мы встретимся вновь и не узнаем друг друга. Или мир тот запредельный – пересадочная площадка из одной жизни в другую, там тесно, там не задерживаются и, получив глоток забвения, торопятся начать новый круг. О чем это он? Смотрит на ребёнка и думает о тьме!

– Боюсь брать его на руки, – прошептал Элий. – Знаешь, когда я его поднял с земли, меня охватил такой страх.

– Да, ведь ты никогда прежде не держал на руках ребёнка. – И замолчала, сообразив, что сказала бестактность.

Малыш, будто почувствовал неладное, заплакал, призывая. Их обоих. Ведь они трое теперь в одном мире – мире бытия. Его слабое «ла-ла» – ещё и не настоящий плач, будто рассказ о чем-то важном, рассказ, в котором буквы не сложились в слова. Какие-то потусторонние причитания. При звуке этого плача людей охватывает тревога. Одни стремятся на крик, другие бегут прочь. Но редко кто остаётся равнодушным.

– Я увижу Постума. Я обещаю. И все ему объясню, – прошептал Элий, прижимая к себе Летицию. – Увезу его из Рима. Да, я решил. Он будет с нами. Навсегда. А Рим пусть достаётся Бениту. – А маленький Тиберий плакал все громче. – Ты видишь будущее. Ну так загляни в него, и ты увидишь, что с ним все будет хорошо.

– Да, я вижу будущее, – прошептала Летиция. – Я вижу юношу, который едет по Риму на колеснице, – прерывающимся голосом произнесла Летиция.

– И что?

– Он едет в сенат, – голос Летиции был едва слышен.

– Это Постум?

Она кивнула.

– На колеснице? – Элий улыбнулся. – Что за причуда? Впрочем, быть может, даже оригинально – на колеснице в сенат. – Он засмеялся и затряс головой. Ему понравилось странное предсказание Летиции.

Она же не смеялась. Напротив – кусала губы.

– Он должен остаться в Риме, – сказала она. – Должен остаться императором.

Элий взял малютку Тиберия на руки, принялся баюкать. Но тот не переставал плакать.

– Э, да он мокрый. Вот и ответ. Ответ всегда простой. Дай я его попробую перепеленать. Но почему ты против похищения Постума? Прежде ты так этого хотела. Мы могли бы уехать в Новую Атлантиду.

– Я не могу объяснить. Ничего не могу объяснить. – Летиция отвернулась. – Но… ты уже принял решение, Элий. Ты оставил Постума в Риме. Дорога выбрана. И надо по ней идти.

Тиберий, освободившись от ненавистных пелёнок, тут же перестал плакать.

– Но я что-то должен сделать для Постума…

– Должен, – эхом отозвалась Летиция. – Ты должен его увидеть.

Во сне она опять говорила с Постумом.

– Постум, мальчик мой дорогой… – Голос Летиции предательски задрожал. – Я люблю тебя.

– Мама!

– Я боюсь, что мои сны могут прекратиться.

– Ты оставляешь меня?

– Нет. Но как только я начинаю говорить с тобой, я просыпаюсь. Наши разговоры стали такими короткими.

– Я заметил. Но все равно, говори, я слышу тебя.

– Это очень важно. Помнишь, я говорила тебе о заводе во Франкии?

– Помню.

– И те деньги, они теперь твои. Ты должен оплачивать счета этого завода. Но никто не должен знать об этом. Ты сможешь?

– Смогу.

– Ты у меня умный.

– Хватит, хватит, я не хочу о делах.

– Это очень важно.

– Понял. Но я не хочу о делах…

– О чем же ты хочешь говорить?

– Я…

Сон прервался…

Ну вот, опять! Стоит сказать несколько слов, и разговор прерван. И снова так тяжело заснуть. С некоторых пор Летицию начала мучить бессонница. Измучившись среди обжигающих простыней, она выходила в атрий. Здесь, в нише по правую руку от бронзовой Либерты, теперь появилась мраморная статуя Постума. Намеченные резцом завитки волос скульптор позолотил, и казалось, что голова мраморного малыша покрыта золотым пушком. Летиция взяла мраморную ручонку в свои ладони. Какие холодные пальцы. Их надо согреть. И она стала дышать на мраморные пальчики, согревая.

Быть может, её малыш в Риме почувствует её дыхание.

Глава XIV

Игры в Риме

«Поскольку бывший Цезарь не является даже римским гражданином, то его сын, родившийся в 4-й день до Нон ноября 1979 года, наследует статус матери. Младенец Тиберий Всеслав Перегрин является римским гражданином и принадлежит к сословию всадников, к которому принадлежит по своему происхождению Летиция Кар. Титул Августы, который она носит, пожалован лично ей».

Постум сидел в своём таблине и читал нудные книги, которые приносил Местрий Плутарх. Он читал их день, два и три. Ему приносили какие-то бумаги. Он их подписывал, не глядя. Потом приходили слуги, наряжали его в пурпур и вели в курию. Он сидел там. День, два, три, сколько положено. Он передразнивал отцов-сенаторов, строил им рожи и показывал язык. Но все равно на заседаниях было ужасно скучно.

По вечерам он лежал в своей постели и смотрел на золотую статую Фортуны, стоящую у изголовья. Он закрывал глаза и пытался представить, что это его мама. Но не представлялось. Он отворачивался от статуи Фортуны, и слезы сами катились из глаз.

– Почему ты плачешь, Август? – спрашивал толстенный змей, лежащий подле кровати.

– Хочу, чтобы меня погладили по голове, Гет, – всхлипывая, отвечал Постум.

И змей гладил его по голове хвостом. Постум закрывал глаза и пытался представить, что это мама гладит его по голове. Но нет, даже с закрытыми глазами он знал, что это Гет, бывший гений, безуспешно пытается действовать хвостом, как ладонью.

– Прекрати! – кричал Постум. – У тебя не рука, а весло.

– Это хвост, а не весло, – обижался Гет. – Попробовал бы ты обходиться вместо двух рук и двух ног одним хвостом.

– Все равно прекрати!

– Какие-то проблемы? – насторожился Гет. – Опять задачу по математике не мог решить? Да? Давай помогу. С математикой у меня лады. Хотя гении и не посещают школ. Но от природы у них у всех прекрасные математические способности, чего нельзя сказать о людях. Ах, если бы люди умели хорошо считать, проблем у них было бы куда меньше.

– С математикой у меня хорошо.

– Тогда сочинение? Вот тут, прости, ничего не могу поделать. Сочинитель из меня никудышный. Но можно позвонить прабабушке Фабии по телефону. Разумеется, библионы сочинять куда проще, чем школьные сочинения, но ради правнучка Фабия постарается.

Постум рассмеялся. Вытащил из стоящей на столике коробки пирожок и протянул змею. Он всегда брал что-нибудь съестное в спальню. Потому что в глубине души опасался, что змей проголодается и ненароком кого-нибудь съест. Гении – они все страшные эгоисты. Гет, давно унюхавший запах пирожков с рыбой, ожидал подношения и принял его с достоинством истинного гения – то есть проглотил разом, не жуя.

– Итак, в чем наши проблемы? – Теперь Гет был готов ко всему, даже к написанию сочинения.

– Мне нужны деньги. Много денег. Чтобы заплатить одному человеку. Его имя Корд. Ты его не знаешь.

– Это ж почему не знаю? Очень даже знаю. Авиатор Корд, лётчик и конструктор. И сколько ему надо?

– Сто тысяч сестерциев.

– Мелочь, – фыркнул Гет. – Теперь тебе принадлежит все состояние Летиции. И ты не можешь отыскать сто тысяч?

– О Корде не должен знать Бенит.

– Ну так выторгуй у него право распоряжаться деньгами без его опеки.

– Выторговать?

– Ну да. Чего тут проще? Как дети меняются: я тебе конфетку, ты мне пирожок. И кстати, в коробке есть ещё один пирожок – дай-ка его сюда.

– А что я могу предложить Бениту?

– Скажи… напиши… намекни… что можешь открыть ему имя гения Рима.

– Но я его не знаю.

– А ты скажи, что оно тебе известно. Что Руфин Август перед смертью открыл его тебе. А ты запомнил.

– Абсурд. Бенит не поверит.

– Поверит. Потому что захочет поверить.

Император написал письмо и намекнул… так, как ему советовал Гет. Но потом Постум испугался. И убежал. Никто не видел, как он выбрался из дворца. Возможно, он воспользовался вентиляционным отверстием. Эти ходы всегда караулил Гет. Но гений в тот момент подкреплялся на кухне. Никто не знал даже, как Август умудрился незамеченным покинуть Рим. Его нашли утром в Остии. Он только что вылез из попутной машины и изучал расписание речных пароходов. Шёл холодный осенний дождь, Постум промок и весь дрожал. Прогуливавшийся по набережной вигил узнал юного Августа – мальчишка надел уличный плащ, но под ним виднелась пурпурная туника. И потом, мальчик его лет, ведущий себя слишком уж по-взрослому, сразу привлёк внимание. Вигил спешно связался с Блезом, и префект претория велел задержать беглеца. Вигил почтительно взял мальчика за руку. Но тот вырвался и кинулся бежать. Лишь втроём «неспящие» сумели поймать императора. Но и тогда Постум пытался вырваться, царапался, дрался, пока его не усадили в машину «неспящих». Здесь Постум расплакался. Умолял отпустить его, сулил золотые горы, но вигилы были неумолимы. Его доставили во дворец. В атрий Постума внесли на руках. Бенит стоял, ожидая возвращения императора, широко расставив ноги и уперев руки в бока, – с некоторых пор то была его любимая поза. А за спиной диктатора высилась его собственная десятифутовая золочёная статуя точно в такой же позе.

– Что случилось, мой мальчик? Никак решил от меня убежать? А Рим? Ты посмел бросить Рим? Это ужасно! Август не может убежать от Рима. Они навсегда вместе до самой смерти – Рим и Август, – рокотал гневный голос диктатора.

Постум закричал. Он выкрикивал что-то нечленораздельное, ругался, плевался и попытался отнять кинжал у преторианца, а когда не сумел, кинулся с кулаками на Бенита. Тот засмеялся, скрутил мальчишку и, дыша ему в лицо запахом лука (он обожал сырой лук), прошептал:

– Пока не надо этого делать. Мне не хочется тебя убивать. Ты можешь жить. Я разрешаю тебе жить, дурачок. Пока тебе не исполнится двадцать лет. А там посмотрим. Если станешь сильным и умным зверем, мы будем править Римом вместе. Если нет, если захочешь подражать своему сумасшедшему отцу – я тебя уничтожу. – Постум рвался у него из рук и продолжал кричать. – Вижу, вижу, ты зверёныш. Обожаю зверей. Думаю, мы с тобой поладим!

Он оттолкнул Постума, преторианец сгрёб мальчика в охапку и понёс. Никакого насилия – только почтение. Но само неравенство сил уже было насилием.

– Ненавижу, – рычал Постум, запрокидывая голову и норовя плюнуть в Бенита. – Убийца! Ненавижу!

– Зверёныш! – смеялся в ответ Бенит. – Мы с тобой поладим.

Опять Постум очутился на своём ложе, опять золотая Фортуна стерегла его сон. Только сейчас она выросла до потолка, подняла свою металлическую руку и гневно погрозила маленькому императору. Постум забрался под одеяло с головой. Но здесь, под одеялом, бегали отвратительные белые муравьи и впивались острыми челюстями в кожу. Постум выскользнул из-под одеяла. И увидел в углу огромного Цербера. Трехголовый пёс сидел неподвижно, и с огромных его челюстей стекали на мозаичный пол струйки зеленоватой слюны.

К полуночи Постум метался в бреду и весь горел. Медики, вызванные к Августу, поставили диагноз: пневмония. Пять дней маленький император был между жизнью и смертью. Местрий Плутарх дежурил около ребёнка неотлучно. А когда учитель засыпал, из вентиляционного отверстия выползал огромный змей и, взобравшись на кровать, сворачивался кольцами и лежал неподвижно, прислушиваясь к прерывистому дыханию Постума. Время от времени змей прикладывал хвост ко лбу больного и, ощутив тонкой кожей нестерпимый жар, тяжело вздыхал. Глубокой ночью, бесшумно отворив дверь, в комнату заглядывал человек в белой тоге. Он подходил к кровати, клал руку на горящий лоб ребёнка, наклонялся к его лицу и шептал:

– Я здесь.

Однажды Местрий Плутарх неожиданно проснулся и увидел и змея, и незнакомца. Змея он не испугался, потому что знал, что во дворце давным-давно живёт гений по имени Гет и ему повара на кухне скармливают все остатки. Но человек в белой тоге испугал Плутарха. Несколько секунд он вглядывался в лицо незнакомца, очень бледное и очень красивое в матовом свете ночника, а потом, сам не веря, прошептал:

– Элий.

Незнакомец приложил палец к губам и выскользнул из комнаты. Больше Местрий Плутарх его не видел. Но Плутарх знал, что незнакомец каждую ночь приходит навестить императора. И ещё он понял, что это – не Элий.

Глава XV

Игры в Риме (продолжение)

«Император Постум Август полностью поправился».

«Диктатор Бенит окружил юного Августа такой заботой, какой нельзя было ожидать от родителей Постума».

Выздоравливая, уже отодвинувшись от края пропасти, Постум лежал, глядя на золотую Фортуну, и ни с кем не разговаривал. Ему представлялось, что он никогда уже больше не покинет постели и так проведёт всю жизнь, глядя на золотую статую и глотая горькие лекарства. Потом он встал, сел за стол и принялся читать какую-то книгу. Учитель его сделал вид, что нисколько не удивлён. Постум читал теперь все дни напролёт, ничем больше не занимаясь, ничем не интересуясь. Даже выходя в сад или отправляясь на прогулку, он непременно брал с собой книгу. Он читал даже на заседании сената, и отцы-сенаторы делали вид, что не замечают этого. Он читал на играх в Колизее и во время трапез в Палатинском дворце.

Однажды Плутарх сказал, что в перистиле Августа ждут. Постум вышел в сад и увидел женщину в белом одеянии. Он почему-то подумал, что это его мама. С воплем он кинулся к ней. Белая палла соскользнула с головы женщины. Её волосы были густо забелены сединой. Это была его тётка Валерия.

Он остановился как вкопанный, не зная, что делать, – идти к ней или повернуть назад, чтобы скрыть брызнувшие из глаз слезы разочарования. Валерия протянула к нему дрожащие руки. Он кинулся к ней, прижался и зашептал:

– Мне плохо.

Она поцеловала его спутанные пряди волос на макушке:

– Мой мальчик, мы одни, одни. Я тебе помогу. – Она сунула ему в руку большую плитку шоколада в золотой фольге. Видимо, Валерия прятала плитку под платьем, потому что шоколад растаял и потёк.

– Почему никто не знает, как мне плохо?! – в отчаянии воскликнул император.

– Я знаю, мой мальчик, я знаю.

– Ты придёшь ещё? Ты не бросишь меня? Нет?

– Я буду с тобой. Я покинула Дом весталок, и я буду с тобой.

– А как же Марк Габиний? Ты же любила его?

– Я и сейчас люблю. Но он далеко, – Валерия вздохнула. – Он в Альбионе. Женат на другой женщине.

– Приходи почаще, – попросил Постум. – Тебя никто не посмеет тронуть – я обещаю.

– Я приду. Завтра приду. Я даже могу жить во дворце. Да, да, почему бы и нет? Я бы могла жить здесь, и мы были бы вместе. Ведь я твоя тётка. Ты будешь мне как сын.

– А это правда, что у меня есть брат в Северной Пальмире?

– Да.

– Значит, они будут теперь любить его, а обо мне забудут?

– Нет, Постум.

– Да!

Постум оттолкнул Валерию и убежал. У всех на свете кто-то был. Все были связаны, все любят и любимы. Один Постум одинок. Так одинок, что воет от этого одиночества волком, пока не станет волком, не отрастит клыки и не накинется на людей. Он будет перегрызать им глотки и пить горячую кровь…

– Твой папаша тебя бросил. Знаешь почему? – Старик Крул ухмыльнулся. – Потому что он подонок. В древние времена детей, рождённых после смерти отца, можно было подкинуть или даже убить. Хороший был обычай. Жаль, что вышел из моды.