Крул возлежал за столом в триклинии и жрал холодную курицу. Постум сидел напротив. Вечерняя трапеза. Стол накрыт. Но мальчик не притронулся к еде. Лицо его осунулось. Лишь глаза горели лихорадочным огнём. Может, это огонь ненависти? А что может быть забавнее бессильной ненависти? В свете лампы лицо Постума казалось голубоватым, физиономия Крула лоснилась от жира. Внешность у толстяка Крула обманчива. Все толстые почему-то кажутся добродушными. Постум тоже поначалу считал его добрым. А Крул оказался злым.
Старик ждал, что ответит Август. Но Постум молчал.
– Посмотри на себя в зеркало. Ты урод. Этот нос – длинный как стило. И голова как груша. Явно твоя мамаша согрешила с кем-то. Хотя, может, и нет. Элий – урод. Так что, может, ты все же и его сын. А может, и нет. Этот вопрос лучше не ворошить. Маленький Александр, мой правнук, – Ганимед рядом с тобой. В конце концов он будет Августом. Он, а не ты. Ты сдохнешь, когда в тебе отпадёт надобность. А пока живи.
Август молчал. Интересно, люди бывают злыми от природы или жизнь делает их такими?
Крул склонился над столом, выискивая кусочек ветчины пожирнее. Набрякший загривок. Что если всадить кинжал в этот загривок? Это не так уж и трудно. Желание было не очень сильным. Не то чтобы Постуму очень хотелось ударить. Но – странно – ничто внутри него не противилось этому убийству. Он бы мог его совершить. Если бы сильно пожелал. Если бы страстно пожелал, он бы мог убить Крула. И старик бы сдох.
– Почему ты не отвечаешь? Отвечай, когда говоришь с уважаемым дедом диктатора, – приказал Крул.
– Не смей кричать на императора, – процедил сквозь зубы Постум.
– Император, о боги, поглядите на этого императора! – захохотал Крул и едва не подавился. – Отброс арены, а не император. Да если бы не мой внучок Бенит, тебя бы сместил сенат, тебя бы выкинули из дворца на улицу. Или придушили. Но Бенит почему-то нянькается с тобой. Надеется сотворить из тебя что-то дельное. А из тебя ничего дельного не выйдет. Потому что ты – такое же ничтожество, как твой отец.
– Выйдет, – отвечал Постум.
Он вдруг понял, почему не хочет убивать старика. Крул слишком ничтожен. Попытаться его убить – значит возвысить. Счесть достойным убийства…
– Не выйдет, – упрямо повторил Крул. – Я же вижу. И чего ты не ешь? Ещё помрёшь от голода, в Лондинии скажут – мы тебя уморили. Жри! – Крул ткнул куриной ножкой в плотно сжатые губы Постума. – Жри, кому говорят! Не хочешь?
Он схватил целую курицу и вдавил в неё лицо императора. Мальчишка вырвался и отбежал к двери.
– Беги, беги! – закричал Крул – Сегодня жрать ты не будешь. Ляжешь голодный.
Крул разорвал курицу пополам и принялся жевать белое нежное мясо грудки.
– Ты скоро подавишься и сдохнешь, – прошептал Постум. – Ты будешь задыхаться, корчиться, хрипеть, и никто-никто не придёт к тебе на помощь.
И мальчишка выскочил из триклиния.
IIIНезнакомец был одет в тунику из некрашеной шерсти, в плащ с капюшоном и матерчатые сандалии. Незнакомца привёл в таблин Местрий Плутарх. Почему-то Постум сразу понял, что человек этот прибыл издалека. Он молча указал гостю на стул напротив, и тот присел на край.
– Кто ты? – спросил император. Сердце почему-то очень сильно забилось.
– Меня зовут Квинт, – сказал незнакомец и протянул мальчику конверт из плотной бумаги. На конверте не было ни адреса, ни подписи, ни печати. Он был изрядно помят и пропах потом. Постум рванул плотную бумагу, и из конверта выпал сложенный листок.
Он развернул и прочёл первую фразу:
«Моему зайчонку».
Зайчонку… – он любил, чтобы именно так его называли.
– Мама… – прошептал Постум, и губы его задрожали.
«Постуму Августу привет.
Мой милый, мой любимый мальчик, я люблю тебя…»
Дальше читать он не мог. Сердце его забилось, как сумасшедшее. Он повалился на стол, уткнулся лицом в книгу и несколько мгновений сидел так. Мамино письмо. Он верил и не верил. Наконец, справившись с собою, он принялся читать дальше.
«Я долго болела…»
«Но теперь как будто все хорошо. Я вижу тебя каждый день, только закрою глаза. Ты знай, я все время с тобой. Все время. Во сне почти не удаётся поговорить. Два слова – и все. Я даже не успеваю как следует расслышать твой ответ».
Тут только Постум заметил, что в конверте лежит ещё одно письмо. Он взял второй листок. Он узнал этот почерк – не мог не узнать – на заколоченной вилле в Каринах, куда он прокрался однажды тайком с помощью Гета, он видел множество бумаг, исписанных этим неровным, чуточку вихляющим почерком. Второе письмо начиналось точно так же, как и первое.
«Постуму Августу привет.
Мой маленький сын, ты должен сделать то, что не под силу никому. Ты должен победить Бенита. Я очень хочу увидеть тебя, но пока не могу. Однако скоро, очень скоро наступит час, когда мы встретимся. Заклинаю тебя, не поддавайся влиянию Бенита. «Не иди по стопам Цезарей и не позволяй себя увлечь – ведь это бывает. Старайся сохранить в себе простоту, добропорядочность, неиспорченность, серьёзность, скромность, приверженность к справедливости, благочестие, благожелательность, любвеобилие, твёрдость в исполнении надлежащего дела[65]».
Постум в ярости смял письмо. Огляделся. Подскочил к жаровне и бросил в неё комки бумаги. Он смотрел, как они горят, и весь трясся.
– Почему вы не умерли! Вы, оба! Тогда бы я в тысячу раз больше любил вас! – Он чувствовал, как ненависть растёт внутри него, и ничего не мог с ней поделать.
– Что ты делаешь! – закричал Квинт.
– Вон! – закричал Постум. – Уходи, или я позову преторианцев.
Глаза императора горели такой бешеной яростью, что Квинт не посмел спорить.
Ушёл.
А Постум метался по таблину и выкрикивал проклятия. Отец предал его! Оставил в лапах Бенита. Да что Бенит! Рядом этот мерзкий Крул! В тысячу раз хуже.
– Ненавижу! – кричал Постум.
А теперь отец не нашёл даже нужных слов. Разве Элий не мог написать ему: «Мой горячо любимый мальчик, я спасу тебя. Умру, но спасу». Вместо этого отец, которого он никогда не видел, начал с нравоучений. Зачем ему, Постуму, нравоучения? Для чего? «Не иди по стопам Цезарей». Отец имеет в виду тех, прежних безумцев вроде Нерона или Калигулы. А почему бы и нет? Почему бы ему не пойти именно по их стопам? Это будет очень даже хорошо. Это будет замечательно. Что ещё остаётся брошенному одинокому мальчишке?! Сражаться один на один с Бенитом? И он даже не знает, нужно ли с ним бороться или подчиниться, как того хочет Бенит. Бенит хочет, чтобы Постум пошёл по стопам Цезарей. И он пойдёт, он пойдёт.
И первым делом он перережет глотку Крулу. Не хочет, но убьёт… Лишь бы стать убийцей. Ведь его отец – гладиатор. И значит – убийца.
Местрий Плутарх неслышно подошёл сзади и обнял его за плечи, но Август раздражённо стряхнул его руки.
– Чем я могу помочь тебе, мой мальчик? – спросил старик, сделав вид, что не заметил жеста Августа.
– Принеси мне книгу из библиотеки, – потребовал Постум.
– Какую книгу?
– Марка Аврелия. «Размышления».
Когда Плутарх вышел, Постум растянулся на ложе и закрыл глаза. Кровь больно стучала в висках.
– Я никогда больше не увижу маму. И никогда не увижу отца. Никогда.
Он произнёс эту фразу со странным злорадством. Будто сам глумился над своей бедой. Бенит умрёт, да, да, Бенит умрёт, Постум станет полновластным императором, и отец и мать приедут в Рим. Они будут просить о встрече, а он ответит им: «Никогда». Они будут умолять, будут слать письмо за письмом…
– Не стоит переживать так по поводу какого-то письма, – раздался над ним хриплый голос.
Юный император открыл глаза. На кровати рядом с ним сидел какой-то человек. В первую минуту Постум подумал, что это отец. Элия он никогда не видел. Но бюст видел. И гость был очень похож. Очень-очень. Неужели?
– Ты кто? – с трудом выдавил Постум. Неужели отец исполнил обещание и прибыл вслед за своим письмом? Это казалось чудом.
– А ты как думаешь? – насмешливо спросил гость и улыбнулся холодной улыбкой.
«Не отец», – с тоской понял мальчик.
Опять обман. Да что же это такое! Вместо матери – старуха-весталка. Вместо отца – двойник.
– Да, я не Элий. Я – его гений. Хочешь, буду твоим гением?
– Как это?
– У людей раньше были гении. У каждого свой. Оберегали и вели. У каждого места был свой гений. У каждого города и страны. А теперь – нет. Мы стали людьми. То есть никем. Прежде я был гением Элия. И я помню все его мысли, все чувства, все порывы, пока был с ним заодно.
– Не хочу, – Постум отвернулся к стене.
– Я был с ним, когда он в первый раз вышел на арену Колизея.
Постум стиснул кулаки, но продолжал лежать, отвернувшись к стене. Он представил Элия на арене, вооружённого мечом и щитом. Ясный день, трибуны забиты народом. Постум почувствовал странное возбуждение. Правда, тогда мечи были тупые.
– Я был с ним, когда ему отрубили ноги, – продолжал гений.
Постум резко повернулся:
– А когда он убил человека, ты был с ним?
– Разумеется.
– Расскажи мне. Только правду. Всю, до конца.
– Это было в песках Аравии. Элий был волонтёром.
– Бенит говорил, что Элий ограбил жрецов Либерты и убил.
– Ты веришь этому? – насмешливо спросил гений, ухватил из вазы гроздь винограда и принялся обирать ягоды губами. При этом он искоса поглядывал на мальчишку. Интересно, настоящий Элий так же красив? Говорят, он безобразен, весь покрыт шрамами и почти не может ходить.
– Не верю, – тихо сказал Постум.
– И правильно делаешь. Потому что твой отец не предаёт.
– Он предал меня.
– Все не так. Он поручил тебе очень сложное дело – только и всего. Сейчас оно кажется тебе непосильным, но это пройдёт. Ты ничего не знаешь о предательстве. Вот я его предал когда-то. – Гений явно гордился тем, что натворил в прошлом. – Хочешь, расскажу? Нет? – Гений немного растерялся, услышав отказ. – Но ведь это так интересно!
– Совершенно неинтересно.
– А что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал?
– Басню.
– Ты вырос из басен.
– Я хочу басню.
– Ладно, слушай. «Голодная лисица увидела в дупле дерева хлеб и мясо, которые оставили там пастухи. Она влезла в дупло и все съела. Но утроба у неё раздулась, и вылезти она не могла, а только стонала и охала. Другая лисица пробегала мимо и услышала её стоны; подошла она и спросила, в чем дело. А узнав, что случилось, сказала: „Придётся тебе здесь сидеть, пока снова не станешь такою, какой вошла, а тогда нетрудно будет выбраться“. Басня показывает, что трудные обстоятельства со временем сами собой делаются легче»[66]. Как видишь, это басня как раз про тебя.
– А если бы басня была про медведя, было бы смешнее, – сказал Постум.
Он уже почти успокоился. Да, у него странная жизнь. Но любая замечательная жизнь всегда такая – Местрий Плутарх читал жизнеописания, составленные его знаменитым предком из Херонеи. К примеру, Гай Гракх. Отец Гая умер, когда мальчику не было и года. Его с братом воспитала мать, умная и энергичная дочь Сципиона Африканского. А Постум по ночам беседовал с мамой – почти каждую ночь. И потом, у него есть Гет. А теперь ещё и гений.
Постум был уверен, что его жизнь будет замечательной.
Только бы Крул сдох поскорей. Тогда бы жизнь стала почти сносной.
Глава XVI
Игры в Риме (продолжение)
«Новый библион Макрина под названием „Я без тоги“, описывающий нашего Вождя, пользуется необыкновенной популярностью».
«Акта диурна», канун Ид марта[67]IУтром приходила Валерия, и Постум долго выслушивал её нудные поучения. Бывшая весталка старательно играла, имитируя заботу и нежность. Плохо играла – актриса из неё была никудышная. К маленькому мальчику, сидящему в курульном кресле, она не испытывала никаких чувств. Она сама же и страдала от своего равнодушия. Постум видел это слишком ясно. Но у него хватило терпения выслушать заунывные поучения старой тётки, мысленно пообещав ускользнуть от следующей встречи.
И тут ему в голову пришла восхитительная мысль:
– Тётушка, а почему бы тебе не поехать в Альбион? Ты встретишься с Марком Габинием…
– Он женат! – воскликнула Валерия.
– Ну и что? Он может развестись. Я дам тебе приданое – ведь я теперь богат. Хочешь миллион сестерциев?
– Постум! Что ты говоришь такое!
– Соглашайся, Валерия. Поскорее. Пока Бенит не узнал и не подстроил какую-нибудь гадость. Ты родишь мне братика и вернёшься. Идёт?
Она механически кивнула. План был безумным и неосуществимым, но восхитительным. О нем можно было немного помечтать. Голова её кружилась, когда она вышла из дворца. Увидеть Марка, обнять его, сказать: «Прости…»
Она торопливо шла по улице, закутавшись в паллу так, чтобы нельзя было разглядеть её лица. В следующий миг ей уже мнилось, что она идёт по улицам Лондиния. Оглядывается по сторонам, отыскивая нужный дом.
Потом остановилась. Тряхнула головой. Глупо. Она ведь не девочка. Ребёнок пообещал ей миллион, посулил счастье. А она поверила, как будто ей пятнадцать лет.
И потом… разве она может бросить Постума? Она должна быть с ним. Должна.
IIВечером Постум повесил портрет Крула на стену. Примеривался долго. Плюнул. Плевок угодил в лоб. Ещё один плевок. Этот не долетел, шлёпнулся на пол. Постум плевал, наверное, минуты три. Потом слюна иссякла. Император сидел на кровати и смотрел в потолок. Что бы ещё придумать? Как досадить Крулу? Подсыпать рвотного в вино? Это он уже делал. Слабительное в ветчину? Тоже было. Эти средства слабого действия. Нужно что-то сильное. Но вот что?
Эй, золотая Фортуна, подсказала бы. Почему ты не помогаешь тем, кто честен, и голубишь всякую мразь вроде этого Крула или его внучонка Бенита? А вот и сам Бенит. Самодовольный голос рокочет в соседней комнате. Явился, будто Постум его звал. Мальчишка едва успел сорвать заплёванный портрет Крула и припрятать, прежде чем Бенит вступил в спальню.
– Нам надо поговорить, Август. – Голос Бенита подозрительно мягкий, заискивающий, значит, задумал какую-то гадость.
– Говори, – милостиво разрешил император.
Постум принял наигранно равнодушный вид. Ага, наконец-то! Вспомнил про письмо. Вернее, не забывал. Ждал подходящего момента.
– Я – диктатор и фактический правитель Рима. – Мог бы и не напоминать. Это Постум помнит каждую минуту. – Но тот, кто правит Римом, должен знать имя его гения.
– Всех гениев сослали на Землю, – напомнил Постум. – Пойди спроси.
– Не всех, мой друг. Этого не сослали. Уж поверь – несколько сотен гениев находится у меня в услужении, и мне известны почти все их маленькие тайны.
– Почему же ты не знаешь тогда имя гения Рима?
– Я же сказал – почти все. Никто из них не знает этого имени. – Постум разглядывал золотую Фортуну, стоящую у изголовья императорской кровати, и делал вид, что размышляет. – Ты должен сказать его мне.
– А что ты будешь делать, когда перестанешь быть диктатором? – насмешливо спросил Постум. – Неужели?… – Император провёл ребром ладони по горлу. – Неправитель, знающий имя гения Рима, должен умереть.
– Это так не скоро, мой мальчик.
«Мой мальчик», – передразнил мысленно Постум. Но пусть Постума сожрёт Орк, если он поверит, что Бенит перережет себе горло ради блага Рима.
– Ты можешь просить что угодно взамен, – голос Бенита сделался вкрадчив.
– Ты торгуешься со мной? С императором Рима? – Постум надменно глянул на Бенита.
– Ну не то чтобы… – Бенит шутливо изобразил покорность.
– Ты можешь меня только задобрить. Без всяких условий.
– Мороженое? Конфеты?
– Как ты дёшево ценишь своего Августа, диктатор Бенит, – перебил мальчик. – Моя матушка перевела на моё имя все своё состояние.