– Интересуюсь, – признался я. – Только меня отвлекают эти французы. И батюшка может вернуться.
– Ничего, мы тогда встанем перед ним на колени, как Адам и Ева перед Господом и покаемся.
– А если явятся солдаты?
– Ты прав, нечего разлеживаться, давай еще один маленький разик. Или ты больше не можешь?
– Не нужно меня подначивать.
– Хорошо, не буду. Давай так, сейчас ты послушаешься меня, а потом я тебя. Согласен?
– А я что делаю? – обреченно сказал я. – Только обещай, что это действительно последний раз. Если нас расстреляют как шпионов за раздевание наполеоновской армии, виновата, будешь ты!
– Клянусь! А теперь раздави меня…
Когда, наконец, кончилась эта вакханалия, мы порядком протрезвели. Во всяком случае, сумели одеться в платье уланов без травм и членовредительства. Потом, полюбовались друг другом. Из Матильды получился очаровательный корнет со стройными ножками и аппетитной попкой. Мне форма вахмистра оказалась немного коротка и широка, но если не приглядываться, то сидела вполне прилично. Несмотря на наше состояние, ни патенты, ни офицерское и унтер-офицерское звания, служившие одновременно и удостоверениями личности, ни пики и мушкетоны, штатное оружие второго уланского полка, мы взять не забыли. Оделись по всей форме, перепоясались саблями, я своей, Матильда – французской и превратились в обычных кавалеристов.
Выйдя наружу, мы обнаружили, что слишком увлеклись любовными утехами, уже поздно и если мы не поторопимся, ехать нам придется в темноте.
Вокруг было спокойно. Большая дорога проходила отсюда в версте, и ее шум до деревни не долетал. Оседланные уланские лошади привязанные у ограды недоуздками, скучали в ожидании седоков. Мы выбрали себе двух лучших жеребцов, и я их взнуздал. Матильда отправилась разбираться со своим экипажем. Нам нужно было что-то решить и с каретой и с кучером. Герасим после поминок мирно спал в экипаже. Когда мы его растолкали, старик потерял от удивления способность соображать и никак не мог взять в толк, что хочет от него молоденький французский офицер в красном мундире.
Однако все постепенно устроилось. Пузырева велела кучеру дождаться, пока не уйдет французская армия, и самому добираться в Брянское имение.
Мы опять вернулись в батюшкину избу и собрали необходимые вещи. Женское платье Матильда решила взять с собой, как и я, ранец с непромокаемым платьем, а вот ларцом с «творческим наследием» Пузырева. я распорядился преступно небрежно. Взял только одну связку бумаг, намереваясь, за отсутствием туалетной бумаги, использовать их для «бытовых» целей, ларец, со всем его содержимым оставил на попечение батюшки.
Глава 6
Уланские лошади оказались на удивление хороши. Легкие на ходу и послушные. Матильда, вопреки моим опасениям, уверено сидела в мужском седле. Мы рысью доскакали до Старой Калужской дороги и влились в общий воинский поток. Холодный ветер быстро выдул из меня последние пары алкоголя.
К этому времени уже окончательно стемнело, но вдоль дороги горели костры, что позволяло ехать довольно быстро. Какое-то время мы двигались друг за другом, и разговаривать было невозможно, но когда дорога стала свободнее, поехали в ряд, и Матильда воспользовавшись возможностью, задала давно волновавший ее вопрос:
– Ты был чем-то связан с Виктором?
Рассказывать всю историю встречи с ее покойным мужем мне не хотелось. О покойниках хорошо или ничего, поэтому я ответил неопределенно:
– Мы случайно встретились с ним несколько лет назад, ты сама видела, он меня даже не узнал. Поэтому о связях…
– Я говорю о другом, – нетерпеливо перебила она. – Ты тоже как он, гость из будущего?
Я помедлил с ответом, не зная, стоит ли ее посвящать в свои тайны. Решил погодить и ответил вопросом на вопрос:
– Он что, тебе все о себе рассказал?
– Да, конечно, у нас не было тайн друг от друга, – самоуверенно, как все жены, ответила она.
В этом я уверен не был, но спорить не имело смысла. Я совсем не знал их отношений, хотя то, как вчерашней ночью Пузырев охарактеризовал жену, не говорило о том, что они были особенно близки.
– И как ты к этому относишься? – осторожно спросил я.
– Хорошо отношусь, – засмеялась Матильда и тут же сменила тему, почему-то вспомнила то, что между нами сегодня произошло. – Тебе понравилось?
– Не знаю, я был слишком пьян, – отшутился я, чтобы не провоцировать любовные признания, это пока было невовремя, да и неуместно.
Француженка промолчала. Рассмотреть ее лица я не мог, потому не понял, как она отреагировала на мой ответ. Однако по следующему вопросу стало понятно, что он ее не удовлетворил:
– А зачем ты ночью пошел за нами в лес? Сознайся, я тебе сразу понравилась, и ты собирался, – она не договорила и так близко ко мне подъехала, что соприкоснулись наши ноги.
Врать и придумывать романтическую историю о любви с первого взгляда, я не захотел и рассказал, так как было на самом деле:
– Увы, должен тебя разочаровать. Пошел я не за вами, а за разбойниками. Я случайно с ними столкнулся на дороге, и подслушал их разговор. Почему-то они хотели меня убить. Поэтому я и следил за ними. Когда они пошли за вами, решил их остановить. Если бы твой муж не понес в лес ларец, мы бы с тобой вряд ли познакомились.
– Жаль, а я думала, что ты спасал меня, – сказала Матильда.
Я почувствовал себя виноватым, и не оправдавшим надежд, но что сказано – то сказано и переигрывать было уже поздно. Какое-то время мы ехали молча. Был уже поздний вечер, почти ночь, но по Старой Калужской дороге движение не прекращалось. На юг ускоренным маршем продвигался Пятый корпус принца Богарне.
– Давай возьмем в плен какого-нибудь французского генерала, – совершенно неожиданно, без какой-либо связи с тем, о чем мы только что говорили, предложила Матильда, – и отвезем его в Петербург.
– Зачем нам генерал? – засмеялся я. – И как ты собираешься брать его в плен?
– Очень просто, – серьезно сказала она, – сначала выследим, потом я его буду отвлекать, а ты подкрадешься сзади и наденешь на голову мешок. Потом мы его свяжем и отвезем государю.
План, мягко говоря, был наивным и детским, но после того как она «развела» уланов, я не был склонен, снисходительно посмеиваться над ее причудами. Признаться, даже немного испугался, что Матильда, и правда, попытается проделать что-нибудь подобное, потому, прочувствованно ее попросил:
– Давай пока обойдемся без генералов, как бы нам самим не надели мешки на голову. Ты, как я понимаю, воюешь на нашей стороне?
– А на чьей еще я должна воевать? – удивилась она.
– Ну, ты же все-таки француженка.
– Ну и что? Родилась-то я здесь. И, знаешь, мне почему-то больше нравится быть барыней в России, чем куртизанкой во Франции. А если говорить серьезно, то с маминой родиной меня связывает только пролитая кровь. В революцию ее родителей казнили, как аристократов, хотя никакими аристократами они не были, обычными небогатыми горожанами. Все ее родные погибли, только ей одно удалось спастись и бежать. После долгих скитаний пробраться в Россию. Здесь она родила меня.
– Понятно, значит, тебе есть, за что ненавидеть революцию и ее первого консула.
– Бонапарта? Нет, скорее Робеспьера. Бонапарт мне даже нравится как мужчина, – лукаво сказала она. – А ведь ты до сих пор мне не сказал, чем кончится эта война? Ты ведь знаешь будущее. Виктор почему-то не хотел мне ничего о нем рассказывать.
– Ну, какая тут тайна. Сама подумай, чем может кончиться война против России! Скоро эти ребята, – кивнул я на пешую колону, которую мы обгоняли по обочине дороги, – будут штурмовать Малоярославец. Главное, чтобы их армия не прорвалась на юг. Я даже пытался познакомиться с пасынком Наполеона, думал воздействовать на Бонапарта через него. Припугнуть, что у Кутузова там огромные силы. Жаль, что ничего у меня не получилось.
– Почему? – живо заинтересовалась Матильда.
Пришлось рассказать ей все подробности моего случайного знакомства с принцем Евгением.
– Если бы я тогда была с тобой, мы бы все устроили, а может быть, и самого Наполеона взяли в плен, – самоуверенно сказала она.
Однако о таком подвиге можно было только мечтать. Пока же мы вымокли, озябли и проголодались. Нужно было как-то устраиваться на ночь. Рассчитывать на русское гостеприимство не приходилось. Вдоль дороги все деревни были брошены жителями, а избы заполнены ранеными и больными солдатами. Сидеть всю ночь под дождем возле костра тоже не хотелось, и я предложил Матильде съехать на проселочную дорогу и поискать пристанище в стороне от движения войска.
– Ты не знаешь, какое впереди будет селение, – спросила она.
– Вороново, там имение московского главнокомандующего графа Ростопчина, – ответил я.
– Федора Васильевича! – обрадовалась Матильда. – Я его хорошо знаю, он за мной ухаживал! Как чудесно, нам непременно нужно к нему заехать!
– К кому? К Ростопчину? Что ему делать в имении, там же французы!
– Да? Я совсем о них забыла! Но может быть он все-таки там?
Честно говоря, я бы и сам с удовольствием познакомился с этим неординарным человеком. Стоит только напомнить, как он охарактеризовал Декабрьское восстание 1825 года: «В эпоху Французской революции сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями; у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками». Мне кажется, известный анекдот времен перестройки о лозунгах Октябрьской революции, вышел из этого высказывания. Узнав о том, что хочет восставший народ, внучка декабриста, восклицает: «Мой дед хотел, чтобы все стали богатыми, а эти люди хотят, чтобы все были бедными».
Кое-что, зная о разнообразных способностях Ростопчина, я бы не стал закладывать душу, утверждая, что его нет поблизости. Однако то, что московского генерал-губернатора нет в Вороново, подмосковном Версале, можно было утверждать смело.
– Там сейчас, скорее всего, штаб Бонапарта, – сказал я.
– Вот и прекрасно, давай поедем туда! Я хочу его увидеть!
– Наполеон тоже за тобой ухаживал? – ревниво поинтересовался я.
– Вот еще, я его даже в глаза не видела! Ну давай съездим, скажем, что мы с пакетом от какого-нибудь маршала!
– Ничего не получится, ты еще можешь выдавать себя за корнета Жана Демьена, а вот как я с моим французским языком никак не могу быть вахмистром Шарлем-Франсуа Шеве. И не думай! – воскликнул я, догадавшись, что у нее на уме. – Твоим глухонемым братом я тоже быть не хочу! И забудь о Бонапарте! Он нам не по зубам!
– Жаль, – кротко сказала Матильда, – вот если бы ты согласился меня послушать…
Но именно этого я делать не хотел, пришпорил лошадь, и так и не дослушал, вероятно, очень заманчивое предложение.
Дорогу, по которой мы ехали, я знал довольно хорошо, правда, в том виде, который она приобрела в конце двадцатого века. Сейчас, да еще ночью, понять, где мы находимся, было практически невозможно.
– Свернем? – спросил я Матильду, увидев какой-то проселок, уходящий в поле. – Любая дорога куда-нибудь ведет…
Она не отвечая, повернула, я поехал следом, и мы сразу же оказались в полной темноте. Даже разглядеть с высоты лошади, что у нас под ногами, я не смог. Ни луны, ни звезд за плотными низкими облаками видно не было, и мы как будто поплыли в плотной, угольной черноте ночи.
– Ты, что-нибудь видишь? – спросил я Матильду, удивляясь, что она долго молчит.
Она не ответила, и только когда я снова окликнул, слишком бодро сказала, что не видит ни зги.
– Ты бы лучше не спала в седле, а то еще свалишься, – посоветовал я. – Если не можешь удержаться, лучше разговаривай.
Под копытами лошадей смачно, чавкала размокшая земля. Порывистый ветер временами бросал в лицо колючие капли дождя со снегом. Мы ехали неведомо куда, лишь изредка перебрасываясь «контрольными» фразами.
– Чувствуешь, откуда-то пахнет дымом? – спросила женщина, когда я опять начал подозревать, что она задремала в седле.
Я втянул в себя прелый осенний воздух.
– Воздух как воздух, тебе просто кажется.
– Дым печной, – определила она.
Чем печной дым отличается от дыма, скажем, костра, я не знал и поверил ей на слово. Где-то слышал, что у женщин обоняние на порядок лучше, чем у мужчин.
– Смотри в оба, – предупредила она, – мы к чему-то подъезжаем.
Я опять принюхался, и мне показалось, что действительно воздух немного пахнет дымом.
– Видишь околицу? – опять спросила Матильда.
– Ничего не вижу, – сердито ответил я.
– Да вот же она!
Мне сделалось обидно, что и обоняние, и зрение у нее лучше, чем у меня. Матильда на мой тон внимания не обратила и поставила в известность:
– Слева от нас изба. Будем проситься на ночлег?
Я остановил лошадь, спрыгнул на землю, пошел туда, куда она указала, и скоро действительно, натолкнулся на бревенчатую стену. Теперь ориентироваться стало легче, я пошел вдоль нее, пока не нащупал дверь. На стук скоро откликнулся старческий голос, спросил, как водится:
– Кого Бог несет?
– Хозяин, пусти двух путников переночевать, – попросил я.
– А кто такие будете?
– Военные, сбились с пути.
Старик затих, видимо о чем-то думал, потом неуверенно, сказал:
– Я бы пустил, да места у нас мало.
Я намек понял и сказал, что мы заплатим. Обещание его заинтересовало, но сразу он не согласился и уточнил:
– А чем платить будете?
У меня ничего кроме французских денег не было, и я замешкался с ответом, вместо меня в торг вступила Матильда:
– Ассигнациями.
– Не, нам фальшивых бумажек не нужно, – разочаровано сказал старик.
– У меня не фальшивые, а настоящие, – рассердилась она.
– Кто же их теперь разберет, дайте рупь серебром и ночуйте на здоровье.
– Хочешь, серебряные пять франков, – предложил я, – это больше рубля.
Старик так долго думал, что я решил, что он так никогда и не ответит, но он подал-таки голос:
– Не врешь, что серебро?
– Нет, не вру.
– Ну, что с вами будешь делать, – словно оказывая одолжение, сказал он, – заходите, ночуйте.
Дверь, наконец, отворилось. Из избы пахнуло живым домашним теплом.
– У нас лошади, – сказал я, невидимому хозяину, – можешь их устроить в сарае?
– Это можно, – согласился он. – Проходите, гостями будете. А насчет лошадей не сомневайтесь, я за ними присмотрю.
Мы с Матильдой вошли в избу. Здесь было еще темнее, чем на улице. Я сразу же стукнулся ногой о какую-то кадку.
– Дед, ты бы хоть лучину зажег, ничего не видно, – попросил я.
– И это в наших силах, – сказал он. – Постойте, сейчас будет свет.
Мы плечо к плечу стояли на месте, ожидая пока он откроет печь, нагребет угольев и зажжет лучину. Однако все оказалось цивилизованнее, старик запалил сальную свечу. Только что вспыхнул ее фитилек и слегка осветил комнату, как какой-то человек, которого я даже не успел рассмотреть, словно выдохнул с воздухом:
– Братцы, хранцузы!
– Вяжи иродов! – подхватил другой голос, и в меня сразу вцепилось несколько рук.
Свеча мигнула и погасла, после чего кто-то из темноты влепил мне затрещину. Скорее от неожиданности, чем намеренно, я ударил кулаком в темноту и попал во что-то мягкое, которое тотчас, отчаянно, закричало тем же голосом:
– Братцы, он дерется!
Мне ничего не оставалось, как вырваться из рук и отпрыгнуть в сторону. Как обычно бывает в таких ситуациях, сразу же кто-то кому-то врезал и тотчас, получил в ответ. После чего началась общая слепая драка. Я тихо отступал в сторону, но на меня наткнулись, и опять пришлось бить «на звук». После этого мне удалось прижаться к стене.
Может быть, я бы и перестоял самую кутерьму, но тут закричала Матильда и пришлось броситься ей на выручку. Тотчас кто-то зацепил меня кулаком. Удар невидимому противнику удался, в ответ я тоже кого-то ударил и, не сдержав эмоции, громко сказал несколько популярных русских слов, после которых вдруг наступила тишина. Все участники драки, застыли на своих местах, громко отдуваясь. Никто ничего не говорил и слышно было лишь тяжелое дыхание. Потом кто-то сообщил будничным голосом: