Всю эту тираду Тимокин выпалил на одном дыхании, и ему пришлось взять паузу, чтобы отдышаться.
— Первого я сам подбил. Два остальных состава остановились, опять поехали к мосту, и тут — бабах! бабах!
Не в силах выразить свои чувства словами, суздалец затряс кулаками у себя над головой.
— Поезда с боеприпасами, — произнес Ганс, наконец придя в себя после всего пережитого.
Его собственный броневик только сейчас выбрался из-под кучи обломков, съехал с рельсов и подкатил к машине Тимокина. Члены обоих экипажей вылезли наружу и теперь хлопали друг друга по спинам, возбужденно обсуждая недавний бой. Ганс не стал вмешиваться. Даже Чжон набрался смелости покинуть кабину броневика и с изумлением переводил взгляд с обломков локомотива на своих избавителей. Ганс вновь повернулся к Тимокину:
— Сколько машин у тебя осталось?
— Шесть. Еще четыре сломались в дороге, а одну мы потеряли, нарвавшись на бантагскую батарею, когда преследовали эти поезда. Мне очень жаль, сэр, мы так разгорячились во время погони, что не захотели сбавлять ход.
— Ничего, такие вещи случаются с каждым. Тимокин бросил взгляд на железнодорожный мост.
— Трудно будет сжечь эту штуку. Свежесрубленная древесина. Можно вылить на нее сто галлонов керосина, а она все равно не будет гореть.
— У чинов должны быть инструменты. Я прикажу им уничтожить этот мост, и, если понадобится, они просто подрубят его опоры.
Тимокин прикрыл глаза ладонью и посмотрел на запад.
— Ганс, если мы хотим выбраться отсюда до наступления темноты, то уже надо выступать.
— Мы не уйдем отсюда до темноты.
— Что?
Ганс кивнул в сторону продолжавших кричать от восторга чинов:
— А как насчет их?
Тимокин печально склонил голову:
— Не думай об этом.
— По правде сказать, я и не думал, пока не увидел их. Отсюда до перевала двадцать пять миль. Ты бы посмотрел на них вблизи! Если заставить их идти ночью по снегу, к утру они все будут мертвы.
— Ганс, они все равно погибнут, когда бантаги придут в себя и обрушат на нас ответный удар.
Ганс замотал головой:
— Это произойдет не так быстро. Я все прикинул. Мы перерезали им транспортную артерию и уничтожили столько боеприпасов, что их хватило бы на неделю тяжелых боев. Мы уничтожим пятнадцать с лишним миль железнодорожного полотна и подорвем мосты. Но Гаарку нужны эти рабы, Тимокин. Здесь должно быть от шести до десяти тысяч человек. Если мы освободим их, бантагам будет крайне трудно восстановить причиненный нами ущерб. Их войска останутся без снабжения на несколько дней, а то и недель. Если мы спасем этих людей, армия Гаарка будет обречена.
— Может быть, бантаги будут здесь уже этой ночью.
— Поживем — увидим. Я возвращаюсь на тот берег. Надо навести там порядок. Первым делом мы их как следует накормим.
— Чем? — обескураженно спросил Тимокин.
— Видишь всех тех лошадей? — Ганс ткнул пальцем в сторону бантагских коней, лишившихся всадников и разбежавшихся по степи. — Пусть наши кавалеристы сгонят их в одно место. Накорми чинов, уничтожь здесь все, что только можно, и уводи людей в горы. Я пошлю гонца к нашей пехоте на перевале, чтобы они вышли вам навстречу.
— Ты хочешь вывести пехоту в голую степь без всякого прикрытия?
— А что, есть какие-то варианты?
До них снова донеслись крики ликующих чинов, и Ганс посмотрел прямо в глаза Тимокину. Суздалец улыбнулся:
— Похоже, ради этого мы и сражаемся.
— Ты чертовски прав, старина.
Гаарк молча разглядывал объятый пламенем Рим. В его мозгу проносились воспоминания о прошлом: горящие города его родного мира, вырастающий в ночном небе гриб атомной бомбы, разом унесшей жизни еще одного миллиона человек, непрекращающаяся бойня, когда уже неважно, где свой, где чужой.
«Но здесь все иначе, — думал он. — Наш народ хочет уничтожить другая раса, и я тот Спаситель, который сокрушит врагов».
По его приказу артиллеристы прекратили канонаду. Боеприпасы почти закончились, но завтра утром сюда прибудут новые поезда, и штурм будет продолжен.
Гаарк перевел взгляд на своего офицера, державшего в руке белый флаг:
— Махай им над головой так, чтобы сразу было видно, что ты мой посол. Передай людям мое предложение и дождись ответа.
— Да, мой кар-карт.
Офицер растворился в ночи, и Гаарк довольно ухмыльнулся. Этот ход заставит людей задуматься и ослабит.
— Мой кар-карт!
Это был Джурак, и по его тону Гаарк почувствовал, что случилось что-то неладное.
— В чем дело?
— У нас возникла проблема.
— Что еще?
— Ты уже в курсе, что произошел разрыв телеграфной линии рядом с мостом через Эбро?
— Да.
— Только что вернулся из разведочного полета один из наших дирижаблей. Пилоты видели две колонны вражеских броневиков по обе стороны от моста. Наш гарнизон уничтожен.
— Проклятье!
— Гаарк, люди взорвали три наших поезда. Судя по шуму, в них были боеприпасы.
— Что??? — яростно взревел Гаарк. Пнув подвернувшийся под ногу комок земли, кар-карт отвернулся, скрывая свой шок от командиров уменов, стоявших неподалеку. — Я же приказал задержать отправление поездов до того момента, пока туда не прибудут наши броневики!
— Похоже, в штабе что-то напутали. Мы остались без снабжения, Гаарк.
— Перебросить на восток еще один умен. Железнодорожное сообщение должно быть восстановлено не позднее чем завтра.
— А как ты собираешься перевезти этот умен? В нашем распоряжении всего два состава. Один из них сейчас везет к реке броневики, а на втором мы собирались отправить ракетные расчеты и оставшиеся машины. И мы не можем связаться с нашими частями, оставшимися на восточном берегу Эбро.
Гаарк опустил голову. Три поезда с боеприпасами! Его войскам нужно было не менее пяти миллионов патронов в сутки, чтобы продолжать осаду Рима, и это не считая десяти тысяч снарядов для пушек и мортир. За тот месяц, что прошел с начала боев, он, совершенно не предвидя такого оборота, почти целиком израсходовал годовую продукцию всех военных заводов и до предела растянул свою единственную транспортную артерию. И теперь из-за одного чертового партизанского рейда все могло пойти псу под хвост!
— Свяжись по телеграфу со всеми, с кем только можно. Пусть все наши конные соединения направляются к Эбро. Я хочу, чтобы прорыв на линии был ликвидирован, атаковавшие нас ублюдки уничтожены и транспортное сообщение восстановлено не позднее чем через три дня.
Джурак кивнул.
— А что ты планируешь относительно Рима?
— Если они не сложат оружие сегодня, то сломаются завтра. Я уверен в этом. На рассвете мы возобновим артобстрел и начнем штурм. Завтра им придет конец. Но те, кто совершил этот рейд, должны быть уничтожены. Сделай все, чтобы не дать им уйти от возмездия!
— Вот его условия, — произнес Пэт, глядя на письмо Гаарка, написанное на корявом русском языке. — Прекращение огня. Все русские войска должны в течение двух дней оставить город и на кораблях отплыть на Русь. Он не будет этому препятствовать. Рим слагает оружие и сдается орде.
Пэт обвел взглядом своих штабных офицеров и корпусных командиров. В углу комнаты, скрести руки на груди, стоял Марк.
— Ответь ему, чтобы он шел к черту, — пролаял Шнайд, приподымаясь с носилок. Было видно, что сломанные ребра причиняют ему адскую боль. — Дьявол, да я сам возьму в руки ружье и выйду на передовую!
— Очень благородно с твоей стороны, Рик, — саркастически отозвался Марк. — Только, боюсь, от этого будет мало толку.
Шнайд гневно уставился на римлянина, и тот примиряюще вскинул вверх руку.
— Ты хороший солдат, Рик, но ты выдохся. Мы все тут выдохлись.
— Только не я, — проворчал генерал Мэтьюз, командир 6-го корпуса, и все остальные русские корпусные командиры согласно кивнули. Свою солидарность со словами Мэтьюза высказал даже Баркер, 4-й корпус которого был почти полностью уничтожен во время бантагского прорыва.
Пэт перевел взгляд на генералов, руководивших 9-м, 11-м и 12-м корпусами, которые были набраны в Риме. Бамберг, ветеран 35-го Мэнского полка, командовавший злополучным 9-м, поддержал Мэтьюза, но двое римских патрициев, возглавлявших остальные корпуса, ничего не ответили и не сводили глаз с Марка.
В комнате повисло неловкое молчание, и Пэт подумал о лежавшей у него в нагрудном кармане депеше от Калина, доставленной Буллфинчем, который тоже присутствовал на совещании, тихо сидя в дальнем углу штабного помещения. В письме президента говорилось, что если Рим решит пойти на сепаратный мир с ордой, Пэт должен будет немедленно вывести из города все русские части. Если бы он сейчас озвучил это послание, Марк наверняка обвинил бы русских в двойной игре и заключил соглашение с Гаарком.
— И это все? — спросил Марк. — По-моему, там говорится что-то еще.
— О, ничего важного.
— Прочти нам все, — потребовал Марк. Пэт глубоко вздохнул.
— Здесь сказано, что президенту Руси предложены те же условия. Если Русь согласится на прекращение огня, а Рим решит продолжать боевые действия, город будет уничтожен.
— Вот! — воскликнул Марк, словно услышав в этих словах решающий довод в поддержку своей позиции.
— Это гнусная ложь, — с негодованием заявил Пэт. — Наша армия сражается до конца. Русские не сдаются.
— Ой ли?
— Марк, он пытается настроить нас друг против друга. Если мы расколемся, нам всем крышка. Гаарк находится в отчаянном положении, если он прибег к этому маневру. Нам нужно продержаться еще совсем чуть-чуть. Сегодня впервые за несколько недель температура поднялась выше точки замерзания. Возможно, это начало таяния снегов.
— Ты уже месяцами талдычишь мне одно и то же, Пэт: еще один день, еще одна неделя, и фортуна повернется в нашу сторону. Ну и к чему мы пришли? Половина моего города лежит в руинах, а бантаги окопались на берегу Тибра в шестистах шагах от этого самого здания. Взгляни на это моими глазами. Если мы продолжим сражаться, нас в любом случае ждет поражение и мой народ будет полностью уничтожен. — Марк опустил голову. — Пэт, сегодня утром здесь прозвучали страшные оскорбления. Я склонен приписать их горячке боя.
Пэт кивнул:
— Благодарю тебя и прошу прощения.
Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести эти слова. Марк был не прав, но надо было использовать каждый шанс, чтобы убедить римлянина продолжить войну.
— Мечта о Республике — это было прекрасно, пока мы могли сохранить ее, но теперь мы все погибаем. Я считаю, что, если мы сейчас сдадимся, некоторые из нас выживут. Возможно, через десять-двадцать лет мы вновь соберемся с силами и победим.
— Господа!
Это был голос Эмила. Старый доктор устало поднялся со стула, и из уважения к нему все офицеры сразу замолчали.
— Я врач. Моя работа — спасать жизни. Я никогда не желал для себя другого занятия. Я долго боролся против шарлатанства в медицине, и, хвала Всевышнему, мне выпало счастье пожать плоды своих трудов. Попав в этот мир, я стал свидетелем многих перемен, на моих глазах умирали десятки тысяч мальчиков, сражавшихся ради того, чтобы сделать этот мир лучше. Если ты согласишься на условия Гаарка, Марк, все их усилия пойдут прахом. Это будет означать, что все эти мальчики, русские и римские, впустую погибли при Испании, возле Роки-Хилл и здесь, и их призраки будут вечно преследовать тебя, потому что ты предашь их.
— Они мертвы, — прошептал Марк. — Этого уже не изменить. Я не хочу рыть новых братских могил только для того, чтобы умилостивить их неупокоившиеся души.
— Ты нас всех отправишь в одну братскую могилу или, что более вероятно, в убойные ямы бантагов. Когда Гаарк расколет наши силы, когда он займет наши земли и разоружит нас, он наверняка нарушит свое слово и уничтожит наш народ под корень. Ты всерьез считаешь, что он оставит в живых кого-нибудь из тех, кто знает, как совершить все то, что удалось нам? Орда правила миром, потому что люди трепетали перед ней, потому что внушаемый ей страх был так велик, что ни один народ никогда не пытался объединить свои силы с соседями и бросить кочевникам вызов. Марк, твое решение будет означать смертный приговор для всей планеты. После того как бантаги раправятся с нами, им придется убить и чинов, потому что чины знают о нас. Затем настанет черед Ниппона, а потом тех племен, которые живут к востоку от ниппонцев, и так далее, пока в этом мире не умрет последний человек.
— Марк, ты обещал мне еще один день, — быстро перебил Эмила Пэт. — Ты согласился подождать до этого утра. Ради всего святого, дай нам еще сутки. Может быть, Гансу удался его рейд.
— Этот план с самого начала был безумен.
— Дай мне еще один день.
Римлянин опустил голову и неохотно кивнул:
— Одни сутки, и мы сдаемся.
Совещание закончилось, и командиры корпусов разошлись по своим штабам. Пэт с Эмилом вместе вышли из комнаты и направились к кабинету доктора, находившемуся в дальнем конце коридора.
— Завтра он сломается, — уверенно заявил Эмил, закрыв за собой дверь кабинета. — У меня в этом нет никаких сомнений. На самом деле Марк хороший человек. Вспомни: когда мерки пошли на Русь войной, он присоединился к нам, хотя в его интересах было остаться в стороне от схватки. Он просто не может вынести того, что его любимый город превращается в груду развалин. Для него Рим — это столица, и он хочет, чтобы хоть кто-то из горожан остался в живых.
— Они все погибнут.
— Судя по тому, как идут дела, мы все тут скоро погибнем. Ты всерьез рассчитываешь на то, что завтра тебе удастся отбросить бантагов от города? Кажется, Гаарк перебрасывает войска на северо-западные окраины Рима.
Пэт кивнул:
— Пять уменов. На рассвете они пойдут в атаку, это очевидно. Мы устроим им кровавую баню, но у меня больше нет резервов. Полки, удерживающие внешний периметр, принадлежат Первому и Шестому корпусам — мне тяжело это признавать, но я больше не могу доверить оборону ключевых участков фронта римским частям. Мы потеряем внешние укрепления, потому что у нас нет возможности их удержать, и тогда Гаарк обрушит на нас главный удар с востока и захватит мосты. И не забывай, что устье Тибра замерзло. Бантаги могут подобраться к нам по льду.
— И этот лед нельзя разбить?
— Мы пытаемся сейчас это сделать под покровом темноты, но всю реку расчистить нам не удастся.
— Так что же ты задумал, Пэт?
— Погибнуть сражаясь. Я всегда был уверен, что смерть настигнет меня в бою. Эндрю ждал того же для себя.
Услышав имя своего друга, палата которого находилась прямо под этим кабинетом, Эмил горестно покачал головой.
— Есть какие-нибудь новости? — тихо спросил у него Пэт.
— Никаких. За весь день он и носу не высунул из своей комнаты.
— А что Кэтлин?
— Она теперь в главном госпитале, помогает раненым.
— У нее, наверно, сердце разрывается из-за го-го, как она с ним поступила.
— Бедное дитя! — вздохнул Эмил. — Пожалуй, в ней больше храбрости, чем в нас всех вместе взятых. У меня не хватило бы мужества решиться на такое. Я бы сидел рядом с Эндрю и говорил ему, что все будет хорошо. Проклятье, он ведь мне как родной сын! — Старый доктор с трудом сдерживал слезы. — Я всегда боялся, что с ним может случиться что-то подобное. С каждым годом он все сильнее и сильнее истощал свой организм, отдавая всего себя работе, но это как рак — однажды наступает такой момент, когда опухоль распространяется на те самые клетки, которые ее питают, после чего быстро следуют коллапс и смерть.
— Может, тебе следует прекратить все это? — тревожно спросил Пэт. — Эмил, я был не прав, когда произнес те слова. Я хочу, чтобы Эндрю был жив. Ты можешь спуститься вниз и положить конец этой пытке. Отбери у него револьвер, и мы перенесем Эндрю на корабль Буллфинча и вывезем его из этого ада.
Эмил замотал головой:
— Она является ближайшей родственницей пациента. Я обязан следовать ее указаниям.
— К дьяволу ее указания!