Рим, замок Святого Ангела, август 1493 года
Рим лихорадило. Слухи, сплетни — они ползли, сплетаясь между собой, словно клубки змей, а затем, шипя по углам, расползались со всё большей скоростью, разнося новые и новые подробности о бывшем и не бывшем. Даже таким осведомлённым персонам как кардиналы и самому Папе Римскому было непросто в сжатые сроки отделять зёрна от плевел. Что уж говорить о том, когда почти в одно и то же время появились остатки разбитой армии неаполитанцев во главе с их королём, отходящих к своим землям и… гонцы от Чезаре Борджиа, принесшие весть об одержанной в сражении победе.
Каждый верил в то, во что хотел. Ну или в то, чего боялся более прочего, ведь человеческая натура сложна и непостоянна. Учитывая же, что врагов у Борджиа хватало, то они предпочли поверить в то, что французы и миланцы разгромили римско-флорентийско-неаполитанские войска. Подтверждение же было у всех на виду, стило лишь выйти за стены города и понаблюдать, как отступают жалкие остатки от некогда могучей армии королевства. Александр VI мог противопоставить этому лишь собственные слова. Их было достаточно лишь для части колеблющихся, но не для всех. И точно не для тех, кто спал и видел крушение рода Борджиа.
Зато сам он верил тому, что написал сын собственной рукой в предназначенном лично для него и довольно объёмном послании. В том числе предупреждал о том, что король Неаполя отныне не полезен, а совсем даже вреден. Равно как и о том, что остаткам неаполитанской армии, по сути бежавшей с боля боя задолго до окончания сражения, нечего делать внутри городских стен. В отличие от Санчи, принцессы Неаполитанской, которая теперь становится ещё более важной, нежели раньше. Что именно дочь пока ещё короля Альфонсо при удачном для них, Борджиа, развитии событий, станет настоящим сокровищем, потайным ключом для всего юга италийских земель.
Родриго Борджиа понял довольно прозрачный намёк сына. Пусть сочтены дни короля Альфонсо, но его законные дети будут иметь возможность восстановить власть на королевством… или хотя бы над его частями. А уж какими именно, тут можно как следует подумать. Только для этого сначала требовалось удержать Санчу Трастамара в Риме, а затем выдать её замуж за Джоффре Борджиа, с которым та уже помолвлена. Оттого то Альфонсо хоть и был принят даже не в Ватикане, а в замке Святого Ангела, но в том, чтобы забрать дочь к себе в Неаполь ему было вежливо, но твёрдо отказано. Причина имелась, ведь согласно заключенному договору, Санча до своей свадьбы обязана была проживать в Риме, если только обе стороны не сойдутся на чем-то другом. Вот они и не сходились от слова совсем. Естественно, король Неаполя был сильно недоволен, но что он мог сделать то? Попробовать забрать Санчу силой? А какой такой силой, позвольте полюбопытствовать? Менее четырёх тысяч солдат с заметно упавшим боевым духом не выглядели весомым аргументом, особенно если вспомнить о городской страже, точнее даже гарнизоне, возглавляемом каталонцем Федерико де Бальса, вышколенных солдатах под командованием Гаэтано Рикотто и личной гвардии Родриго Борджиа, преданных исключительно его семье. В большинстве своём тех же самых каталонцев, которым понтифик по понятным причинам доверял гораздо сильнее прочих.
Злобно кривясь и периодически изрыгая смесь ругательств и богохульств, Альфонсо Трастамара удалился сначала из замка Святого Ангела, а потом и из самого Рима. Спустя несколько часов после состоявшейся беседы и остатков его армии практически не наблюдалось. Сам же Родриго Борджиа был вынужден спешно успокаивать Ваноццу ди Катанеи, которая от нахлынувших переживаний почувствовала себя совсем дурно.
Родриго любил свою пусть не жену, но давнюю подругу и мать своих детей, несмотря на то, что верностью сроду не отличался. Даже не пытался скрывать свою чересчур любвеобильную натуру, но был благодарен за то, что Ваноцца ухитрялась вести себя так, будто ничего и нет. И это даже сейчас, когда Джулия Фарнезе, явная и открытая фаворитка понтифика, обитала не где-то в Риме, а прямо в замке Святого Ангела. Что поделать, понтифик любил устроиться с предельными для себя удобствами, в число коих входила и молодая любовница, одна из первых красавиц со всех итальянских землях.
Сейчас же было не до неё, требовалось успокоить куда более важного и дорого человека. Потому он и находился в комнатах Ваноццы, в очередной раз показывая ей написанное рукой Чезаре письмо и объясняя, что хоть ситуация и сложная, но вовсе не угрожающая, как её пытаются представить враги Борджиа, которых и в Риме и особенно за его пределами предостаточно.
— Чего ты так боишься, Ваноцца? — спрашивал Родриго Борджиа, сидя рядом с женщиной и держа её за руку. — Наш сын жив, недавно одержал важную победу и сейчас стремится отвести от Рима угрозу, которую действительно несёт французская армия. Он знает, что делает, а я сделаю всё, что в моих силах, для помощи. Уже делаю.
— Но эти крики на улицах… Я же их слышала!
Действительно, Ваноцца ди Катанеи, любящая прогуляться по улицам города, много чего наслушалась. Пусть сильная охрана и защитила бы её от любой прямой угрозы, но вот от криков, которые по большей части были отнюдь не радостными и наполненными либо паникой, либо торжеством по поводу проблем семьи Папы… От такого верные каталонцы защитить не могли. Разгонять же римский охлос древками пик и ножнами мечей — занятие, которое хоть и могло доставить каталонцам определённое удовольствие, но привело бы к ещё большей интенсивности воплей. Рим — город не только древний, но и особенный.
— На этих улицах всегда кричат. И всегда готовы метнуть кусок грязи в тех, кто правит. Зато столь же радостно они целуют край плаща того же правителя, как только оказывается, что слухи о его слабости всего лишь иллюзия. Этого не изменить ни мне, ни моим детям. Разве что внукам… и то я бы не поставил на это большую сумму, — невесело усмехнулся Родриго Борджиа. — Скоро это пройдёт. Очень скоро, если наш сын сумеет одержать кроме победы на поле боя ещё и дипломатическую, введёт в заблуждение короля Франции с его советниками.
— Мой брат такой, он может! — хихикнула проскользнувшая некоторое время назад в комнаты матери Лукреция. А раз уж она где-то появилась, то выставить её оттуда без крайне весомых и обоснованных причин… было чрезвычайно сложно. Влияние брата приносило развитие юной Борджиа в самых разных направлениях. В том числе и таких, не особенно нравящихся её отцу. — Мама, ты за него не беспокойся, он всегда остаётся победителем, даже когда другие считают иначе. Сначала считают… А скоро и я такой же стану. Только не с мечом в руке, а словами сражаться стану, он научит. Уже учит.
Лукреция не могла не похвастаться в этой ситуации, Родриго Борджиа понимал. Для его дочери каждый новый успех любимого старшего брата был своего рода возможностью всё меньше и меньше скрывать то, чему её обучали. Обучали не всем известные учителя, а сам Чезаре, эта его подруга-амазонка, бывшие кондотьеры, а теперь полководцы армии Борджиа опять же. Если они поднимаются вверх и одерживают победу за победой, то и исходящее от них влияние сложно заклеймить негодным, опасным, неправильным для юной синьориты, дочери самого понтифика и чуть ли не самой завидной невесты Италии.
Александр VI если и не окончательно смирился с тем, что его любимая дочь вырастает… не совсем той, как он планировал, то был к этому весьма близок. Оттого даже не собирался её пусть вежливо, но удалить или попросить помолчать. Напротив, решился немного приоткрыть завесу тайны над своими дальнейшими действиями. Теми самыми, о которых его просил Чезаре в своём письме.
— Чезаре хочет договориться с королём Франции, пропустить его в Неаполь, но так, чтобы на землях Флоренции и Папской области даже лишнего яблока с деревьев не сорвали. Пропустить и… запереть их там. Так, чтобы они сначала не поняли, что Неаполь, это немаленькое королевство, стал клеткой, из которой мало кому из франко-миланской армии удастся выбраться.
Сильное беспокойство в глазах Ваноццы, которая пусть и была далека от политики и военного искусства, но осознавала, что такое армия в несколько десятков тысяч человек, идущая через отнюдь не дружественную страну. И азарт на лице Лукреции. Она, несмотря на весьма юный возраст, натасканная своим братом, уже кое-что понимала. Потому и произнесла:
— Союзники? Он хочет найти союзников против Франции, купить и убедить… да, отец? А раз он там, а ты тут, то покупать и убеждать будешь ты.
Дочь не столько спрашивала, сколько утверждала очевидное для неё. Пожалуй, именно в это мгновение Родриго Борджиа понял — Лукреция повзрослела. Не так как Чезаре, быстро и сразу, но уж совершенно точно поднялась над собой прежней, то есть милой и смышленой девочкой, почти девушкой. Теперь она становилась тем, кем её захотел видеть старший брат. Он меньше месяца назад спросил Чезаре: «В кого ты хочешь превратить свою сестру, сын?» И получил быстрый, без тени раздумий ответ: «В кого-то вроде Катарины Сфорца или Изабеллы Кастильской, только вот владеть мечом, уподобившись Тигрице из Форли, нашей маленькой Лукреции нет нужды. Пусть её клинком станет разум и готовность применять в качестве оружия его и верных роду Борджиа людей».
Добавить тут было нечего. Если несколько месяцев назад он лишь улыбнулся бы на такие слова, то услышав, воспринял совершенно серьёзно. Сегодня же окончательно убедился, что слова Чезаре воплотились в жизнь. Равно как и в том, что отмена свадьбы с Джованни Сфорца оказала на дочь прямо целительное воздействие, окончательно исчезли порой возникающие периоды глубокой тоски и нежелания о чём-либо разговаривать, да и жизненных сил резко прибавилось. И опять-таки в этом был прямо замешан его сын, который просто вырвал сестру из смыкающейся ловушки политической необходимости. Родриго Борджиа был почти уверен, что его сын сделал всё и немного больше, чтобы окончательно разрушить саму мысль о браке своей сестры в ближайшее время. И случись ему вновь попробовать в сжатые сроки найти кандидата в женихи… Политическая ситуация изменится, сам кандидат свернёт шею, упав с лестницы, или его зарежут разбойники на опасных даже сейчас улицах Рима. Да… сына он вырастил и воспитал так, как сам того не ожидал. Вместе с тем викарий Христа и просто глава рода Борджиа понимал, что это как бы ни самый лучший из всех возможных вариантов.
Однако, на вопрос дочери стоило ответить. Не увильнуть от ответа, а именно ответить, пусть и не целиком, ограничившись лишь общими контурами плана.
— Ты видела письмо, Лукреция. Чезаре пишет о Бретани, а ещё о Гиени и Провансе. Это те части короны Франции, которые не хотят быть частями, стремятся стать сами по себе, отдельными государствами. И мой долг им в этом помочь.
— Во благо… нас, Борджиа, — улыбнулась уже не девочка, почерпнувшая от своего брата немалую долю его взгляда на жизнь. — Но там было про Испанию, про королеву Изабеллу и Неаполь.
— Было. После того, как Альфонсо Неаполитанский из страха предал нас, мы ничем ему не обязаны. И готовы разделить Неаполь так, чтобы нам досталось больше, а другим… немного. Поэтому к королеве Изабелле поеден наш родственник, кардинал Хуан де Борджиа-Льянсоль де Романи.
— И что вы с братом готовы отдать Испании?
— Если повезёт — только Сицилию. Если нет… готовы отступить до Бари или даже Тарента.
— А Санча станет королевой и женой Джоффре? Послушной королевой.
Родриго Борджиа лишь улыбнулся, а вот Ваноцца ди Катанеи вздохнула. Лёгкая грусть, именно это чувство она сейчас испытывала, искренне считая, что её дочери как бы и не следовало с таким усердием и удовольствием лезть в те игры, которые предназначены для мужчин. Вместе с тем материнское сердце понимало, что Лукрецию уже не вернуть на привычный для самой Ваноццы путь. Окружение дочери уже сформировалось, а точнее сказать, старший брат просто извлёк её из прежнего, не столь яркого и интересного, и пересадил в своё, заметно отличающееся и столь притягивающее необычностью.
Необычность. Она притягивала к Чезаре многих… что уж говорить о сестре, которая всегда любила именно этого своего брата. И хотела быть похожей, в меру сил, конечно, ведь женщина и мужчина созданы Господом разными. Хотя после появления близ Чезаре этой Бьянки, да и понимание о существовании таких женщин как Катарина Сфорца… В общем, Ваноцца была одновременно и рада успехам дочери, и беспокоилась о том, что сильной и независимой Лукреции может прийтись сложно в ожидающей её взрослой жизни. Поэтому и попробовала напомнить своей дочери о том, что так или иначе, совсем или не слишком скоро, но случится.
— Один твой брат уже женился, другой помолвлен и может стать королём. Чезаре… тоже может, ведь теперь он не простой кардинал а великий магистр Ордена Храма, который, как и Орден Христа в Португалии, не требует безбрачия. А ты скоро станешь ослепительной красавицей. И уже стала очень желанной невестой для женихов со всей Европы.
— Я понимаю, мама. Но хочу, чтобы я могла быть как Изабелла Кастильская.
— Короля или принца в мужья, — печаль Ваноццы как ветром сдуло, она словно воочию представила себе такое замужество для дочери. — Если у Джоффре будет корона, для всех хоть и консорта, но на деле более значимая, то… Да, дочка, ты будешь великолепной королевой.
Лукреция хитро улыбалась, глядя на мать с такой показной честностью, что Родриго Борджиа с некоторым трудом удерживался от усмешки. Он то сразу понял намёк, сделанный дочерью. «Быть как Изабелла» означало не только корону или схожее по влиянию положение, но и возможность править, а не подчиняться. Ни для кого из понимающих людей, управляющих жизнью всей Европы, не было секретом, что в паре Фердинанд-Изабелла все важные решения принимает отнюдь не Фердинанд. Пусть он порой и питает насчёт этого иллюзии, но лишь потому, что ему это позволяют, не желая ущемлять самолюбие и создавать проблемы из ничего.
Что же до брачных планов относительно своих детей, сильно изменившихся… да, тут стоило подумать о многом. Хуан, его непутёвый и ухитрившийся по существу сам себя наказать сын, хотя бы своим браком с Марией Энрикес де Луна помог связать первой нитью Борджиа и королевскую династию Кастилии и Арагона, теперь уже единой Испании. Не самые близкие родичи царствующих Трастамара, но и не далёкие. Для начала вполне существенно и перспективно.
Джоффре… с ним тем более всё понятно. Санча, теперь уже законнорожденная дочь короля Неаполя и представительница неаполитанской ветви Трастамара — это ещё один узелок, который просто необходимо завязать. Тут и Салерно с Бишелье, сами по себе важные и богатые земли, и перспектива в будущем оторвать от королевства куда больший кусок. Кусок, который вполне можно представить отдельным королевством, а уж как оно будет называться, не столь и важный вопрос.
Зато Лукреция и Чезаре пока были свободны. Да-да, теперь и Чезаре, потому что Родриго Борджиа понимал — с недавних пор его сын окончательно и бесповоротно вышел за любые установленные традициями рамки, перекраивая их под себя. Он приготовил сыну путь князя церкви? Тот, сперва противившийся, потом принял путь, но перекроил его так, что и узнать было сложно. Оставаясь кардиналом, стал и главой возрождённых тамплиеров. Более того, изменил и их, избавив Орден от обетов бедности и особенно целомудрия. Теперь это был хоть и духовный орден, но в то же время все его члены никоим образом не являлись отделёнными от мирской жизни. И глава Ордена Храма тоже.
А раз так, то возникала ситуация, которую можно было трактовать двояко. Только вот понтифик понимал, что сказать своему сыну: «Женись, ибо так нужно»… Нет, сказать можно, но в ответ либо паутина вежливых слов, сплетающихся в отказ, либо что-то непонятное, но тоже не обещающее выполнения просьбы. Единственным выходом был тот, при котором невеста действительно понравилась бы Чезаре. Значит, придётся поискать. Хорошо так поискать, вдумчиво. Как и в случае Лукреции, ведь его дочь почувствовала, что старший брат охотно будет оберегать сестрёнку от неприятных ей женихов. Всеми средствами, без каких-либо ограничений.