— Да-да, конечно, — залебезил было Бессон, но толстяка было не удержать.
— Я это уже слышал! В Вильно нам говорили, что расплатятся после взятия Смоленска. Затем, что после Вязьмы, теперь речь зашла о Можайске, а завтра вспомнят о Москве!
— Любезные господа, — кинулся на помощь своему господину Казановский, — не думаете же вы, что его высочество начнет прямо сейчас отсчитывать вам злотые? Для этих дел есть пан казначей, а он сейчас спит. Я уверен, что не далее как завтра, вы получите все, что вам причитается. Главное чтобы мина взорвалась как следует, а то мы слышали от ваших милостей много требований, а вот в деле вас и не видели. Смоленск то мы штурмовать не стали…
— Разве это наша вина! — Вскипел Безе, но товарищ уже тащил его прочь из шатра.
— Жак, как ты можешь так говорить с принцем! — Принялся выговаривать де Бессон своему товарищу, когда королевич с Казановским отправились восвояси.
— Да вот так и могу, — окрысился на него Безе, — с тех пор как ты, Жорж, присвоил себе приставку "де" я один только и пекусь о наших интересах! Эти польские свиньи задерживают нам жалованье, а тебе и горя мало. Ты любезничаешь с ними, как будто у тебя есть шато в Провансе или еще где, который приносит тебе верный доход, и ты живешь с него. Пусть этот чертов королевич заплатит нам, если он такой богатый!
— Но нельзя же так…
— Ей богу, Жорж, — продолжал бушевать толстяк, — мы выбрали не того нанимателя! Судя по всему этот герцог, против которого мы воюем, славный малый и знает толк в фортификации. И уж конечно, не задерживает выплаты своим солдатам.
— И что ты предлагаешь?
— Ничего я не предлагаю, просто мне надоело каждый раз кланяться маркитанту, чтобы иметь возможность пообедать как человек.
— Но все находятся в такой же ситуации…
— Мы с тобой, дорогой мой "де Бессон", не все! Эти свиньи только и умеют, что размахивать своими глупыми железяками, да скакать на конях. А вот чтобы изготовить петарду, рассчитать заряд или заложить фугас нужны мозги! Знания, которых у этих надутых фазанов нет и никогда не будет!
Закончив со своей филиппикой, Безе успокоился и решительно направился к себе. Де Бессон, с досадой посмотрел толстяку в след, буркнул про себя:- "Чертов гугенот!" и побрел следом.
— Вот видишь, дорогой мой, — улыбнулся пан Адам, когда они оказались у себя в шатре. — Все требуют денег, а они кончаются. Так что нам надо поторапливаться.
— Ты уверен, что твой план сработает?
— Разумеется, уверен. Герцога Иоганна не одолеть в прямом столкновении, он слишком хорошо знает свое дело. К тому же он хитер и постоянно устраивает нам какие-нибудь козни. Надо отплатить ему его же оружием.
— Ты тоже хитер Адам.
— Ну, что я могу сказать, — поднял вверх глаза Казановский и неожиданно засмеялся, — есть немного!
— Послушай, — не поддержал его смех королевич, — а как так получилось, что мы расплатились за поставки порченым серебром? Ведь король Рудольф прислал нам субсидии…
— Не знаю о чем ты, — беспечно отмахнулся фаворит. — Если бы мы ждали графа Хотека с деньгами, то до сих пор стояли бы в Вильно. Мы расплачивались средствами, взятыми в долг у местных евреев, а когда поступили деньги из Империи, просто погасили займ. Кстати, основными поставщиками тоже были "сыны Израиля", так что если им не нравятся деньги, то пусть обращаются с претензиями к своим единоверцам. Тем более что это недалеко.
— Наверное, ты прав, — поразмыслив, согласился Владислав, — однако все это как-то неприятно. Скорее бы уже победить, тогда никто не посмеет совать нос в мои дела. Слушай, уже поздно, я, пожалуй, отправлюсь спать.
— Спокойно ночи, мой принц, я как верный слуга, буду охранять ваш сон.
Оставшись один, Казановский тут же сменил выражение лица с беспечного на озабоченное и двинулся к себе. "Черт бы попрал этих евреев! Говорили ведь, что никто ничего не узнает…" — с раздражением подумал он.
Несмотря на то, что с момента принятия унии многие литовские шляхтичи перешли в католичество, немало оставалось верными вере отцов. Как бы то ни было, среди войска королевича Владислава было немало православных шляхтичей. Вообще, Речь Посполитая была достаточно веротерпимым государством. В ней мирно, или если точнее, относительно мирно, уживались католики и протестанты, мусульмане и евреи и, в этом отношении, республика двух народов могла бы быть примером для всей Европы. Единственные кто не слишком вписывались в эту идиллию, были православные. Принадлежность к греческой вере означала для многих отсутствие карьеры, невозможность участия в сеймиках и многие другие ограничения. Правда, пока существовали влиятельные магнатские роды православных князей Острожских, Вишневецких и прочих все было не так плохо. Но, кто знает, всегда ли так будет? К тому же с тех пор как королем стал фанатичный католик — Сигизмунд Ваза, многое переменилось. Конечно, сам по себе король в Речи Посполитой не слишком большая фигура, но когда за ним стоит Святая Католическая церковь… многое, ох многое переменилось в Польше и Литве.
Немало православных шляхтичей было и в войске Владислава. Нельзя сказать, чтобы они держались как-то обособленно от остального войска. К тому же многих из них связывало с католиками дружба и даже родство. Но все же в одной из частей лагеря, стояли в основном шатры схизматиков. Узнав, что пришел православный священник большинство из них собрались на импровизированную службу. Вместе с ними молились и идущие с войском Владислава русские. На них стоит остановиться подробнее. Самыми знатными и деятельными из этой компании были князья Юрий Никитич Трубецкой, Голицын и родственник царя Василия, Иван Иванович Шуйский, а также боярин Иван Никитич Салтыков. Им в отличие от многих удалось сохранить часть своего богатства и теперь они собирались вернуть потерянное. Выбранный земским собором в цари герцог Мекленбургский по ряду причин их не устраивал и они надеялись, что королевич Владислав будет для них более удобен в этом качестве.
Несколько особняком от них держался бывший смоленский воевода Михаил Шеин. Героическая оборона Смоленска, под его руководством, разрушила планы короля Сигизмунда на завоевание Москвы. Поэтому первое время раненого во время штурма пленного боярина содержали безо всякой чести. Однако королевич Владислав хотел милостивым обращением привлечь на свою сторону будущих подданных и потому велел улучшить содержание пленников. Из самых знатных была составлена "боярская дума", в которую вошел и прославленный воевода. Впрочем, на заседаниях он больше отмалчивался и ни в какие дела не лез. Да и дел то особых у них не было.
Пока отец Василий отпевал павших в бою православных, русские изменники молились вместе со всеми. Но когда служба закончилась и те захотели подойти под благословление, он демонстративно отвернулся от них и сделал вид, что занят.
— Ты чего творишь, долгогривый? — Злобно прошипел Салтыков, — совсем ничего не боишься!
— Боюсь, как не бояться, — пожал плечами священник, — только бога то я боюсь больше!
— А на Соловках оказаться, когда мы Москву возьмем?
— Не для того нас господь спас, чтобы такую беду вновь допустить.
— Ах ты, пакостник в скуфье, совсем совесть потерял! Выбрали в цари какого-то немца…
— Не немца, а православного государя из старшего колена Рюриковой крови. Наградил нас господь за твердость в вере, а вы изменники все в геенну огненную отправитесь!
— Эй, пан боярин, оставь святого отца в покое, — вмешался приведший его в лагерь шляхтич.
— А ты чего лезешь, не в свое дело?
— Это мое дело, — с нажимом в голосе ответил тот и положил руку на саблю.
— Да ты знаешь кто я?
— Знаю, и потому говорю — не лезь к священнику.
Видя решительность шляхтича, Салтыков смешался и провожаемый презрительными взглядами спрятался за чужими спинами.
— И меня не благословишь, отче? — Подошел с другой стороны к отцу Василию толмач Алексей Лопатин.
— Ты?
— Я, отче. Держат нас в плену вместе с дьяком Ртищевым.
— А где он?
— Здесь я, — вышел вперед думный дьяк, — прихворнул вот, еле службу выстоял.
— Во имя отца и сына… — начал священник, вызвав приступ злобы у русских изменников.
Внимательно наблюдавший за стычкой священника и Салтыкова, Шеин развернулся, и ничем не выдав своего отношения к происходящему, пошел к своему шатру.
— Нет, ты видел, — догнал его злобно размахивающий руками Иван Шуйский, — совсем холопы распустились. Вот ужо вернемся в Москву, всех в бараний рог скрутим! Будет у нас царь свой и патриарх…
— Патриарх-то откуда?
— Как откуда? — Изумился князь, — а Филарет?
— Федор Никитич-то, поумнее нас всех будет, — буркнул, как бы отвечая на какие-то свои мысли Шеин.
— О чем ты?
— О том, что он, не будь дурак, не дал себя уговорить в этот поход пойти. Сидит теперь, ни в чем не замазанный…
— Если бы королевич сразу за ним сан патриарший признал, так он бы вперед всех побежал, а только все равно признают, другого-то нету…
— Дурак ты Ивашка!
— Чего?
— Поживем, говорю, увидим.
Не успел боярин договорить эти слова, как с другой стороны лагеря что-то бабахнуло. Взрыв был не слишком сильный, однако за ним последовал другой, а затем началась заполошная стрельба, перемежаемая паническими криками, яростными воплями и тому подобной какофонией. Потом выяснилось, что коварные московиты, ухитрившись подобраться к самому польско-литовскому лагерю, вырезали часовых и подорвали пару фугасов заложенных прямо под возы. Пока переполошенные взрывами жолнежи и шляхтичи пытались понять, что происходит и готовились отбивать нежданное нападение, устроивших это лазутчиков и след простыл.
* * *Не знаю, кто придумал фразу "утро добрым не бывает", но в последнее время именно так и случается. Не успел я продрать глаза и слуг чтобы принесли умыться, как в шатер буквально ввалился Михальский и "обрадовал" мое царское величество.
— К королевичу идет подкрепление!
— Что Сагайдачный прыть проявил? — насторожился я.
— Нет, великий канцлер Сапега и еще кое-кто…
— Кое-кто?
— Епископ Анжей Липский, Сохачевский каштелян Константин Плихта, воевода Люблинский Якуб Собесский, сенатор Анжей Менцинский… — принялся перечислять Корнилий.
— Ты посмотри, какие сановные люди, — подивился я списку из высокопоставленных особ. — Погоди, а что же там за войско, если его возглавляет сразу столько шишек на ровном месте?
— Каждый за свой счет снарядил панцирную хоругвь, это не считая слуг и свиты…
— Не так уж и много, чтобы бедного-несчастного царя ни свет ни заря будить… погоди-ка, канцлер, епископ, сенатор, каштеляны с воеводами… да ведь это не подкрепление, а надзиратели за Владиславом с Ходкевичем!
— Или готовое посольство на случай заключения мира.
— Ты думаешь, что сейм хочет мира?
— Кто знает, что на уме у радных панов. Однако у Речи Посполитой достаточно проблем с Османами, татарами и шведами, чтобы взваливать на себя еще и московские дела.
— Пожалуй ты прав, а скоро ли они прибудут?
— Три-четыре дня у нас есть. Вряд ли гетман предпримет что-нибудь до их подхода.
— Ходкевич, пожалуй, что и нет. А вот за Владислава Сигизмундовича я бы не поручился.
— Что вы имеете в виду?
— Елки-палки, воды царю принесут или нет? А то глаза слипаются!
— Я вижу, у вас была бурная ночь?
— А то! Федька со своими драгунами в польском лагере озоровал, так я глаз не сомкнул, пока эти разбойники не вернулись.
Слуги, наконец, притащили ушат студеной колодезной воды, и я с наслаждением засунул в него голову. Сразу стало легче и я, вытираясь на ходу поданным рушником, продолжил:
— Шороху навели у ляхов — страсть! Драгуны наши уже назад вернулись, а те еще стреляли.
— Надеюсь, ваше величество не участвовало в этом предприятии?
— Нет, конечно, как ты мог подумать!
Лицо Михальского так красноречиво показывало, отчего он именно так и думает, что я не смог не рассмеяться.
— Никита с Анисимом, костьми легли, но не пустили, — пояснил я, успокоившись.
— Так что вы говорили о Владиславе?
— Ну, сам посуди. Это его первый поход и он хочет себя проявить. Однако нельзя сказать, чтобы получилось. Смоленск он не взял, нас не разгромил, на Москву не прошел, а тут еще целая комиссия от сейма едет. Великий канцлер это тебе не шутка. Как приедет, так и прощай волюшка! Оно конечно, для польского королевича полезно привыкать, потому как воли ему и в королях никто не даст. Но, как ни крути, обидно! Так что, к бабке не ходи, что-то он отчебучит в ближайшее время.
— И что же?
— А кто ж его знает? Я бы на его месте частью сил фланговый обход изобразил, чтобы выманить меня в поле. Но Ходкевич разделять армию ему не даст, а то ведь можно и не успеть. Тем более если подмога ожидается.
— Но он и так ждет Сагайдачного. Или вы надеетесь на то, что он поверит в казачью измену?
— Для гетмана с королевичем казаки и измена почти синонимы. Но дело не в этом. Только что пришли вести, что запорожцы и реестровые разделились на десять полков и рыщут по всей нашей засечной черте в поисках чего бы пограбить. Пока эта саранча все вокруг себя не сожрет, даже Сагайдачный их с места не стронет.
— Сейчас бы по ним ударить, — задумался бывший лисовчик, — пока они не соединились.
— Государь, не изволишь ли позавтракать? — заглянул к нам спальник. — все готово уже.
— Изволю-изволю, — пробурчал я, — Корнилий, пошли перекусим, чем бог послал, а то на пустой живот плохо думается.
— На полный, совсем не думается, потому что спать охота, — усмехнулся стольник, но все же пошел за мной.
Когда закончится эта чертова война, непременно отошлю экспедицию в Китай за чаем. Ну куда это годится, царю нечего пить по утрам! Можно конечно кофе через персов или итальянцев закупить, но цена будет… к тому же, кто бы знал, как я хочу чаю! Вот просто чую вкус и аромат свежезаваренного напитка. Но чего нет, того нет, так что будем пить сбитень. В принципе ничего, пить можно, но надоел…
Пока мы с Михальским пили горячий сбитень, заедая его присланными из Можайска пирогами, к нашему столу подошли Вельяминов с Пушкаревым. Ну, Никите по должности положено рядом со мной обитать, а вот у Анисима явно какое-то дело. Обычно он глаза лишний раз не мозолит, чтобы не дразнить знатных дармоедов, завидующих его близости со мной лютой завистью.
— Чего стоите, присаживайтесь, — пригласил я ближников, проглотив очередной кусок.
— Хорошо князь Пожарский устроился, — хмыкнул окольничий, выбирая пирог из корзины присланный можайским воеводой.
— Хочешь в город на кормление? — Усмехнулся я, — так только скажи…
— Нет, — поспешно отказался Никита, — еще зашлешь в Тмутаракань какую, а у меня сестра на выданье. Где я ей там жениха искать буду?
— Чего-то ты, до сего дня не больно искал то, — не удержавшись, поддел его Анисим.
— Не бойся, ты мне рядом нужен, — поспешил я успокоить друга, — да и Алена в девках не засидится, вон она какая красавица.
— Дай то бог, — вздохнул, помрачнев Вельяминов.
— А ты чего вертишься, сказать, поди, хочешь? — повернулся я к Пушкареву.
— Коли повелишь, так и скажу, царь батюшка, — состроил полуголова умильную улыбку.
— Так говори.
— Как бой закончился, ходили наши раненых да убитых подбирать, чтобы, значит, помощь оказать или похоронить по христианскому обычаю…
— Знаю, я сам разрешал, только говорил, чтобы не отходили далеко, да ляхам не попались.
— Верно государь, да только разве за всеми уследишь, — делано пригорюнился Анисим, — ведь малым делом беда не приключилась.
— И что за беда, вместо своих раненых ляшских нашли и принялись их обирать, то есть исповедовать?
— Грех тебе такое говорить, милостивец! Хотя если рассудить, то может так оно и было. Отец Василий, отпевая новопреставленных рабов божиих, зашел далеко, и наткнулся на ратных людей литвинских.