Работать с Ларсом оказалось очень приятно и интересно — «лекции по бандитоведению» всякий раз оборачивались многочасовыми диалогами на самые разные темы — Тингсон не только брал, но и отдавал, он — журналист-профессионал, объездивший весь мир — не жадничал и делился с Андреем собственными знаниями, собственной информацией, так что неизвестно еще, кто больше приобрел во время их «занятий»… Наверное, выиграли оба — потому что помимо шаг за шагом продвигавшегося проекта, между Андреем и Ларсом начала завязываться самая настоящая мужская дружба…
В июле 1993 года Тингсон уехал в Стокгольм — утрясать всякие финансовые и технические вопросы, а Серегин с Цоем продолжали подготовку к съемочному процессу в Петербурге. Надо сказать, что Андрей далеко не сразу смог найти нужных Ларсу бизнесменов и бандитов — и одни, и другие по понятным соображениям опасались «светиться в телевизоре», пусть даже и не российском.
Но в конечном итоге все сладилось — отыскались и «терпилы», которым уже нечего было терять в российском бизнесе, и более-менее «интеллигентные братки», которые по крайней мере умели связно выражать свои мысли. Правда, бандиты согласились сниматься не за бесплатно. Андрей долго торговался с ними, пока не был, наконец, найден консенсус — суммы, на которых сошелся Серегин с «братками», не поражали воображение — по рукам ударили на тысяче долларов за один съемочный день. Что характерно — согласившиеся сниматься в фильме бандюги очень интересно объясняли мотивы своего согласия — во-первых, им самим интересно было пообщаться с западными телевизионщиками, во-вторых, они хотели рассказать про «братву без дури мусорской», в-третьих, поскольку они получали за съемки деньги — то это было как бы «по понятиям». «Братки» заверяли Андрея, что заработок пойдет не им в карман, а «на тюрьму, на дачки»[26]. Серегин, правда, в этом сильно сомневался, но сомнения свои предпочитал держать при себе из тактико-дипломатических соображений. И, наконец, в-четвертых (этот мотив бандиты не упоминали, но он очень легко высчитывался), «братаны» ведь были, если несколько абстрагироваться от их профессии, обычными пацанами со своими маленькими и большими человеческими слабостями, не чуждо им было и чувство тщеславия, ну, кому не интересно в кино сняться, приятно ведь — бабам потом похвастаться можно, другим пацанам «пурги намести»… Да и чем они рисковали-то, по сути дела? Андрей ведь сразу предупреждал бандюгаев, что «конкретика» — то есть детальные рассказы о реально совершенных уголовных преступлениях с именами, фамилиями и датами — создателей фильма не интересует.
Ларсу были известны принципиальные схемы «работы» и так называемый «этнографический» материал. Так что, даже если предложить, что кого-то из «артистов» опознали бы потом в правоохранительных органах — что с того? За бандитизм «вообще» не сажают, нужны конкретные эпизоды этой бандитской практики… Эти нюансы, кстати говоря, очень часто не понимают добропорядочные обыватели, возмущающиеся тем, что бандиты, дескать, в открытую разъезжают по городу, пугая всех своими машинами, прическами и жуткими мордами, а правоохранительные органы — бездействуют… Нет бы — сразу задержать их и…
И что дальше? Спросит опер у стриженного «братка»:
— Ты что, бандит?
— Вообще-то, да, — может степенно ответить задержанный: — А что такое?
— Так ты что, вымогательством занимаешься, барыг трясешь, дачи им жжешь? — будет продолжать опер, и «братан» кивнет:
— Ну, всякое бывает… А в чем дело-то?
— Так, может, ты и эту конкретную дачу спалил?
— Нет, что вы… Эту конкретную — точно не я… Кто? А у огня спросите… И, вообще, за что вы меня, мальчишечку безвинного, честь по чести оформленного экспедитором фирмы «Полный привет», задержали? За то, что я себя внутренне, по жизни, так сказать, бандитом ощущаю? Так за убеждения и внешнюю атрибутику у нас не сажают, а конкретных эпизодов у вас гражданин начальник, нет… Нема криминалу, выпускайте, однако…
И что остается делать в этой ситуации оперу?
Можно, конечно, отметелить «братка» за наглость так, чтобы срал потом неделю с кровью, но ведь в этом случае опер сам совершит преступление — как и в случае, если он подбросит пацану на карман «ствол» или наркотики…
Договорился Серегин об участии в фильме и с некоторыми следователями, оперативниками и прокурорами — с ними переговоры были более деликатными, но тоже — в конце концов все сладилось…
К концу октября 1993 года Цой и Серегин закончили все согласования и дали отмашку в Стокгольм: дескать, «все готово, хлопцы — пьяные, кони — запряженные»…
29 октября в Питер прилетел Тингсон со своей помощницей Сибиллой Грубек — и понеслось… Полторы недели вся съемочная группа пахала, как проклятая — в день снимали по пять-шесть объектов. Удалось зафиксировать и бандитские «стрелки» (причем, одна из встречавшихся сторон не знала о том, что их снимают), и задержание РУОПовцами одной из «команд», и заложников в бандитском «зинданчике», и целый спектакль-«разводку», который «братаны» разыграли специально для журналистов… Интересный материал получился в питерской тюрьме «Кресты» — там группе фактически разрешили свободно перемещаться и даже заходить в камеры к зэкам. Ларс считал, что чем больше сможет снять группа, тем лучше будет для последующего монтажа — всегда хорошо, когда есть, из чего выбирать… Работать было интересно, но к концу первой недели Обнорский, спавший в эти дни часа по три в сутки, начал буквально падать с ног от усталости — Ларс заметил, что Андрей постепенно подходит к состоянию полной невменяемости, и решил предпринять срочные меры…
Тингсон и Грубек жили в гостинице «Гранд-отель Европа», где снимали сразу три номера — в одном ночевал Ларс, в другом Сибилла, а третий числился «штабным» — в нем устраивали совещания и отсмотры уже снятых материалов. «Европа» считалась пятизвездочной гостиницей, и в ней были все «прибамбасы», положенные заведению такого класса — в том числе и сауна с бассейном и тренажерным залом. Андрей об этом «центре здоровья» слышал, но бывать там раньше ему не приходилось — цены кусались… А тут Тингсон предложил Серегину вечерами походить в сауну — для релаксации и отдохновения. Обнорский сначала отнекивался, смущался, но Ларс объяснил, что платить за балдеж он будет не из собственного кармана, а деньгами шведского телевидения, специально выделенными на «орграсходы»:
— Халява, Андрюша, не стесняйся, — убедительно подмигивал швед Серегину.
Известное дело, халява — это святое, как тут было отказаться?
В «центре здоровья» Обнорский просто обалдел от стерильной (почти как в операционной) чистоты, от незнакомых тренажеров и маленького голубого бассейна. А сауна… Да что там говорить… Ларс с Андреем прогревались, потом плюхались в холодный бассейн, снова грелись, потом дремали в креслах…
На их третьем заходе в сауну к ним присоединилась и закончившая отсмотр снятого задень материала Сибилла — эта тридцатисемилетняя шведка заявилась в парилку замотанной в большое махровое полотенце, а усевшись на полок, госпожа Грубек полотенчико размотала — шведы, они, вообще, люди простые… Обнорский от неожиданности чуть с полка не свалился, слишком много впечатлений на него разом навалилось — и сауна экстра-класса, и голая шведская журналистка… Андрей, никогда прежде не парившийся с голыми тетеньками (а тем более — с иностранками), старался не пялиться на довольно аппетитные еще сиськи Сибиллы, но глаза как-то не очень слушались, и в конце концов Обнорский не выдержал и побежал окунаться в бассейн, надеясь пригасить грешные мысли холодной водой… Надежды не сбылись: через полминуты после Серегина в купель ухнула и госпожа Грубек — в том костюме, в котором ее рожала мама…
Короче говоря, сауна в «Гранд-отеле» Обнорскому понравилась, и он, пользуясь возможностью, стал захаживать в «центр здоровья» почти каждый день — когда в компании с Ларсом или Сибиллой, а когда и просто сам по себе… Шведы-то считали, что париться каждый день — вредно, им было трудно понять кайф русского человека, дорвавшегося до честной и очень приятной «халявы»…
Вечером 9 ноября Обнорский как раз балдел в «центре здоровья» без своих шведских коллег — они были заняты выбором в Питере мест для «стэнд-апов»[27], съемки близились к концу, все были довольны результатами напряженной, нервной, но, судя по всему — не напрасной работы…
Андрей с сожалением думал о том, что «халява» в «Гранд-отеле» заканчивается, и сюда уже нельзя будет прийти вот так вот запросто после отъезда Ларса и Сибиллы в Стокгольм… Хотя — почему, собственно, нельзя? Гонорар-то Серегину причитался немаленький, и Андрей еще не решил, куда потратить эти деньги. Может, взять и купить абонемент в этот «центр здоровья»? А что? Дорого? Конечно, дорого — но ведь все хорошее стоит больших денег… Зато здесь, в «Европе» — тихо и спокойно, чисто и уютно, здесь хорошо думается и мечтается, здесь сплошные положительные эмоции… От редакции опять же недалеко (на своем «вездеходе» Андрей доезжал от Лениздата до «Гранд-отеля» буквально за пять минут), да и тренажерный зал здесь классный — можно подкачаться будет, лишний жирок согнать… А от гонорара все равно останется еще вполне приличная сумма — хватит и на подарки родителям, и на обновление гардеробчика, и на разные прочие мелочи… Ну, не солить же их, эти доллары! Обнорский всегда считал, что деньги надо тратить на то, что доставляет радость — не умел он копить, не по его характеру это было…
Почти приняв уже решение о покупке абонемента, Андрей зашел в тренажерный зал, чтобы как следует в нем осмотреться. Сам он еще ни разу в «Европе» не «качался» — после съемок сил хватало только на то, чтобы доползти до сауны…
Тренажерный зал был почти пуст, только на «ходилке», имитировавшей бег по горам, скакала какая-то брюнетка в черном облегающем трико и в черных же гетрах. Андрей не удержался и проехался взглядом по формам женщины — фигура у нее была очень даже ничего… Ну, может быть, чуть более худая, чем нужно. Обнорский относился к тому разряду мужиков, которые считают, что в женщине должно быть то, за что приятно было бы с чувством подержаться…
Брюнетка на «ходилке» никак не отреагировала на довольно откровенный «осмотр» — она продолжала быстро перебирать педали длинными сильными ногами, по ее вискам ползли маленькие капли пота, зеленые глаза, не мигая, смотрели куда-то в стенку, а нетронутые помадой губы сжались в тонкую прямую линию.
Выражение мрачной отрешенности на ее лице как-то очень не вязалось с женственностью фигуры — а Серегин успел оценить и круглые бедра, и высокую грудь, на которой подпрыгивал в такт бегу маленький золотой медальон с каким-то вензелем. В общем, Андрей заинтересовался брюнеткой — а если Обнорский обращал внимание на женщину, то, если позволяла ситуация, конечно, он пытался с ней познакомиться — такая уж была у Серегина натура… Некоторые злые языки его даже бабником называли, чему сам Андрей искренне возмущался.
Обстановка в тренажерном зале явно благоприятствовала знакомству — Обнорский вежливо улыбнулся брюнетке и доброжелательно спросил:
— Здорово у вас получается… А вы часто сюда приходите заниматься?
Женщина с зелеными глазами холодно глянула на Андрея и сухо ответила по-английски:
— Простите, я не понимаю по-русски и не расположена к разговорам…
У нее был хороший английский выговор, но Андрей мог поклясться в том, что она не англичанка и не американка. Обнорский очень долго работал военным переводчиком и умел профессионально различать акценты — арабский и английский ведь были его основными языками.
— Простите за беспокойство, — церемонно извинился по-английски же Серегин, развернулся и вышел из тренажерного зала.
«Ишь ты, фифа иностранная, — с досадой думал он, заходя в сауну. — Не расположена она к разговорам… Можно подумать, мне с тобой очень поговорить хотелось…»
Лукавил Андрей — хотелось ему пообщаться с зеленоглазой брюнеткой, зацепила она его чем-то. Ну, да насильно мил, как известно, не будешь, Обнорский никогда не навязывался женщине, если чувствовал, что она «отшивает» его искренне, а не из кокетства.
Андрей как следует пропарился в сауне, поплескался в бассейне, потом завернулся в халат и, развалившись в кресле, сам не заметил, как задремал…
Наверное, он проспал не менее получаса — разбудили Серегина шаги брюнетки. Она закончила тренировку и, уже не в трико, а в халате, направилась в парилку. Андрей мигом вынырнул из дремоты, подумав о том, что и ему, пожалуй, нужно еще разок косточки погреть… Заодно и тетеньку эту можно будет получше рассмотреть: «А вдруг, она, как и Сибилла, предпочитает париться голышом?» Поймав себя на этой мысли Обнорский даже смутился — ну, что он, как маленький, прямо… А с другой стороны — если мужику глянулась женщина, что удивительного в том, что ему хочется присмотреться к ее фигуре? Лапать-то Андрей ее не собирался, не мальчик же он, в самом-то деле… А на красивую голую бабу — интересно, какой нормальный мужик поглазеть откажется? Важно приличия соблюсти, ну и, чтобы слюна изо рта не капала… И потом — кто виноват, что сауна в «Европе» для мужчин и женщин — общая?
Зайдя в парилку, Обнорский сразу понял, что губу раскатывал напрасно — брюнетка сидела на верхнем полке в купальнике, правда, в достаточно откровенном. Ее смугловатая кожа уже чуть поблескивала от выступившей испарины и казалась смазанной каким-то кремом. Женщина сидела, обхватив колени руками, глаза ее были закрыты, а на лице застыло отрешенно-усталое выражение. На вошедшего Серегина брюнетка никак не отреагировала — даже глаза не открыла. Андрей обратил внимание на то, что она сняла с шеи золотой медальон (видимо, он жег ей кожу в раскаленном воздухе) и вместе с ключом от своего шкафчика в раздевалке положила его на подоконничек маленького окошка, выходившего на бассейный зал… В парилке было два симметрично расположенных окошка — у «женского» и «мужского» входов. Окна эти имели интересную особенность — из сауны бассейн просматривался отлично, а вот снаружи стекла были зеркальными, то есть из купели увидеть то, что происходит в парилке, не представлялось возможным…
Обнорский забился в правый угол, привалившись спиной к обшитой деревом стене, и начал рассматривать брюнетку из-под полуопущенных ресниц. Женщина, бесспорно, была очень красива, более того — в ее облике присутствовала некая «манкость», хотя она сама не прилагала к этому никаких усилий. Казалось, что ей абсолютно все равно — смотрит на нее Андрей или нет, и какое впечатление она производит. Обнорского это несколько задевало — он буквально «ел» брюнетку глазами, но она не замечала или делала вид, что не замечает его взглядов… Нет, скорее всего, действительно не замечала. В ней чувствовались какая-то загадка и странная сосредоточенность, сочетавшаяся с отрешенностью от внешнего окружения — она то ли думала о чем-то невеселом, то ли вспоминала что-то… От уголков ее губ к подбородку сбегали две скорбные складки, незаметные при нормальном освещении, но четко проступившие на лице в полумраке сауны…
Через минут пятнадцать Андрей, истекая потом понял, что ничего он не «высидит» и что надо уходить, пока его «кондратий» не хватил — он уже собирался встать, но в этот момент женщина соскочила с полка на пол и выскочила из сауны — движения ее были полны завораживающей кошачьей грации. Обнорский, забыв про жару, впился глазами в окошко и увидел, как брюнетка решительно прыгнула в бассейн… Серегин вздохнул, потеребил мокрые волосы на затылке, и тут взгляд его упал на оставленный на подоконничке медальон.
Андрей слез с полка, подошел к окошку у «женского» выхода, наклонился… На медальоне был выдавлен странный вензель — собственно говоря, это был даже не вензель, а одна большая буква «Е», контуры которой подчеркивались крошечными поблескивавшими камнями — скорее всего алмазами… Воровато глянув в окошко (женщина продолжала расслабленно лежать в купели), Обнорский взял медальон и начал крутить его, пытаясь понять, как он открывается… Собственно говоря, Андрей, наверное, и сам бы не смог объяснить, зачем он это делает — не было у него никогда привычки трогать чужие вещи, а тут… Будто кто-то заставил его попробовать открыть медальон.