— Да, точно, — обрадовано кивнула заведующая, — Ващанов… А в чем, собственно говоря, дело?
— Ни в чем, — обаятельно улыбнулся ей Кудасов. — Недоразумение вышло, маленькая накладка… У нас это тоже иногда случается — вы уж извините, что мы вас побеспокоили…
— Ну, что? — возбужденно накинулся Обнорский на Никиту Никитича, когда они вышли на улицу. — Я же говорил! Этот ваш Ващанов — очень темная фигура, я это еще по той истории с «Эгиной» понял![15]. От него ниточки шли. И к нему тоже…
— Какие ниточки? — хмуро спросил Кудасов. — У тебя же ничего конкретного нет, одни предположения… Ты все время стараешься заменить информацию интуицией.
— Интуицией?! — чуть не задохнулся от возмущения Андрей. — А кто меня на Барона вывел? А почему Колбасов на Женькин труп тогда так быстро прискакал? И почему эти двое — Колбасов с Ващановым — тогда в Сосново оказались, когда Шварца с Ириной Васильевной убили? Не многовато ли совпадений? А теперь еще выясняется, что Серегино досье — тоже Ващанов забрал… И ни слуху, ни духу о нем… Это что тебе, не факты?
— Факты, факты, — успокаивающе выставил вперед правую ладонь Никита Никитич. — Только это такие факты, которые никуда не пришьешь. И трактовать их можно по-разному… И в плюс, и в минус…
— В плюс? — Серегин саркастически хмыкнул, достал из кармана «натовской» куртки пачку «Кэмела» и закурил. — А вот объясни тогда мне, дураку… Ты руководишь, как известно, пятнадцатым отделом. Отдел запрофилирован на разработку лидеров преступных сообществ. Так?
— Ну, так… Дальше что?
— Дальше? — Андрей глубоко затянулся и посмотрел Кудасову в глаза. — Дальше — если по логике, конечно, — это досье Ващанов должен был передать именно тебе, потому что больше всего информации там как раз об Антибиотике… А если Палыч не лидер оргпреступности — то я тогда святой Варфоломей. Ты же сам читал Серегино досье — там же все по твоей епархии…
Никита Никитич сердито помахал рукой, отгоняя синеватый сигаретный дым от своего лица. Какая-то логика в словах Обнорского, безусловно, была. Но…
— Ващанов, чтоб ты знал — мой начальник, — ответил, наконец, Кудасов. — И ничего он мне докладывать не обязан. В том числе и мотивацию каких-то своих решений… Откуда я знаю — может, он кому-то еще этот пакет передал из наших? Или в «комитет» слил? Или в Москву? Вариантов — тьма, на мне свет, между прочим, клином не сошелся… У нас один отдел не знает, что конкретно делает другой — и это, кстати, абсолютно правильно! И так информация течет изо всех щелей… А по такой логике, как у тебя, можно на кого хочешь что угодно навесить… Я удивляюсь тебе, Андрей — ты же журналист! Твои же коллеги все перья пообломали, расписывая «сталинские методы» следствия и ментовский беспредел! А тебя послушать…
— Ты просто честь мундира защищаешь, — угрюмо перебил его Обнорский. — Как же… В ОРБ предателей быть не может… Тем более в руководстве.
— Ну, знаешь! ~ теперь уже от негодования чуть не задохнулся Никита Никитич. — Я защищаю не честь мундира! Я защищаю тебя самого от скоропалительных выводов и подгонки фактов под то, что хочется увидеть… Согласно интуиции… Вспомни-ка, когда тебя самого на допрос к Поспеловой дернули — как ты прореагировал? А ведь тогда у оперативников были достаточные основания полагать, что ты как-то причастен к смерти Лебедевой… Что — не так? Ты же сам всегда возмущался «двойным стандартом»!
Обнорский вздохнул и затоптал брошенный на асфальт окурок. С Никитой спорить было трудно — действительно, железных фактов в отношении Ващанова было, мягко говоря, маловато… И что толку с того, что интуиция Андрея подводила редко? Для Кудасова это не аргумент…
— Кстати, — добавил Никита Никитич. — Лида Поспелова спрашивала тут про тебя недавно, когда у нас в отделе была… Я понимаю, что у тебя могло создаться о ней не самое приятное впечатление, но она на самом деле — настоящий профессионал и очень порядочный человек. Поговаривают, что ее собираются на повышение выдвигать… Ты бы побеседовал с ней, нашел бы общий язык — она бы могла много интересного тебе рассказать — в плане следственной практики… Я бы мог тебе в этом даже кое-какую протекцию составить.
Серегин как-то странно усмехнулся и искоса посмотрел на Кудасова — не таят ли его слова о Поспеловой подвоха. Но Никита Никитич говорил абсолютно серьезно и искренне — откуда ему было знать, что отношения Андрея и Лиды продвинулись в свое время гораздо дальше обычных процессуальных…
Обнорский об этом ничего не рассказывал, а Лида Поспелова, видимо, тоже не особо стремилась рекламировать всю глубину ее знакомства с журналистом Серегиным… Тем более, что отношения их закончились не на самой радостной ноте.
Обнорский кашлянул и, пряча глаза, глухо спросил:
— Какую протекцию ты можешь составить?
Кудасов улыбнулся:
— Вадика Резакова из моего отдела знаешь?
— Ну…
— Так вот — у него, вроде, с Лидой кое-что наметилось в личном плане… Они скрывать пытаются, но я-то вижу…
— Вот как? — Обнорский достал новую сигарету. — Ну что же — совет им да любовь, как говорится… Не стоит, пожалуй, в такой ситуации время у девушки отнимать. Если она настоящий профессионал, то у нее и так каждый свободный часок на счету. Давай лучше к нашим баранам вернемся… Или ты специально меня Поспеловой спихнуть хочешь, чтобы от Антибиотика подальше отвести? Уговор-то наш еще в силе?
— В силе, в силе, — вяло откликнулся Кудасов. — Побереги нервы Андрей, у тебя настоящая мания подозрительности начинается…
В тот день, когда они побывали в 354-ом отделении связи, между журналистом и шефом 15-го отдела словно черная кошка шмыгнула — точнее даже не кошка, а совсем котенок. Ма-аленький такой, абсолютно неприметный. И тем не менее некий осадок остался, какое-то не очень приятное послевкусие… Кстати говоря, в глубине души Кудасов-то ведь и сам недолюбливал Геннадия Петровича Ващанова, но считал себя не в праве руководствоваться в серьезных делах личными симпатиями и антипатиями. Несколько угнетало Никиту Никитича и то, что ему и в самом деле приходилось быть не совсем искренним с Обнорским. Но не втягивать же парня на самом деле в реальную разработку Антибиотика?…
…Кудасов с сожалением доел свою половинку бублика, стряхнул крошки с кожаной куртки, вздохнул и подумал о том, что «разводить» Андрея будет тяжело — во-первых, душа к этому не лежит, а во-вторых, интуиция у парня и впрямь необычная… Какое-то время шефу 15-го отдела удавалось уклоняться от встреч с журналистом, ссылаясь на грянувшие в начале октября девяносто третьего кровавые события в Москве — дескать, обстановка осложнилась, всех «на казарму» перевели… Но события-то, в конце концов закончились, а в Питере и вовсе ничего особенного не было… Никита Никитич снова вздохнул и попытался внутренне подготовиться к неприятной беседе с подполковником Щегловым…
Машина уже поворачивала с Литейного на Каляева, где располагалась служебная стоянка автомобилей ГУВД.
* * *Кудасов, наверное, не слишком бы удивился если бы узнал, какой разговор состоялся за неделю до начала раскрутки темы с заявлением Гришковца в одной симпатичной русской баньке под Репино. Баня и впрямь была великолепной, да и то сказать — люди, парившиеся в ней, все же не у станков работали, и не за учительскими столами штаны протирали. В этой баньке парился сам Виктор Палыч Говоров, а компанию ему в тот раз составлял некто Иваныч — один из самых влиятельных людей в бандитском мире Питера, кстати говоря… Только знали это немногие — Иваныч афишировать себя не любил, «братвой» управлял из-за кулис, а на людях предпочитал появляться в кепке, козырек которой всегда закрывал половину его лица… Простая «братва» его зачастую и вовсе не знала — задержит РУОП, бывало, каких-нибудь «быков», они на допросах про бригадиров своих много чего расскажут, а про Иваныча молчат — не знают такого… Иногда лишь кто-то вспомнит где-то на каком-то сходняке мелькнувшего «мужика в кепке».
Повод для большого разговора у Антибиотика с Иванычем был самый серьезный, однако собеседники к основной теме переходить не спешили — баня, она, как известно, суеты не терпит. Русская баня — это прежде всего ритуал, и Виктор Палыч был одним из самых ревностных его блюстителей. Антибиотик любил и просто попариться от души, и разговор серьезный в бане составить. Виктор Палыч был тонким психологом — в парной человек голенький, неприкрытый ничем, незащищенный. Голому с одной стороны врать тяжелее, а с другой — его тянет на откровенность с другим голым. Да и мысли в бане иной раз неожиданные приходят — видать, температура способствует и влажность, мозги нестандартно начинают работать…
— О-хо-хо, грехи наши тяжкие, — закряхтел Антибиотик, залезая на полок. — Хорошо-то как, Господи! Все-таки лучше нашей русской бани — ничего нет. Это сейчас мода пошла на всякие сауны… А ведь вся сила-то — в пару. Парок, он исключительно хорошо на нервы влияет… А эту сауну чухня придумала — от скудости ума своего и жадности. Сауна, она что — быстро нагревается и быстро остывает… А нашу баню долго топить надо, и с умом опять же — дровишки чередовать, пар выдерживать. Наша русская баня — это дело серьезное, а сауны эти — туда только блядей таскать хорошо…
Иваныч еле заметно улыбнулся и прищурившись, заметил:
— Оно, конечно, вам виднее, Палыч, но только я помню, что и у нас в деревнях детишек в банях раньше делали…
— Ну, так — Антибиотик даже приподнялся, опершись на локоть. — Одно дело — блядство, другое дело — дитя зачать. Тут чистота нужна и душевный покой… Нет, русский народ не дурак, ему пар как воздух нужен…
Иваныч спорить не стал, наклонил согласно покрытую войлочной шапочкой голову:
— А вы, Палыч, толк в парку знаете… — Он расправил широкие плечи и повел носом: — Добавляете что-то в парок? Уж больно духмяный.
— А это эвкалипт, — разулыбался Антибиотик. — Для бронхов очень хорошо. Мои-то бронхи — застужены еще с Воркуты. Осталась, понимаешь, память от «хозяина»…
Иваныч сочувственно цокнул языком и покачал головой:
— Сколько годков прошло, а все не отпускает?
— Э-эх, — махнул рукой Виктор Палыч. — Молодой был, глупый, не понимал ничего. Да и время другое было… Ладно, что прошлое ворошить, жить настоящим нужно. И будущим. Сейчас-то жизнь ведь только начинается. Грех нынешнее времечко упускать, потому как золотое оно… Не для всех, конечно, для тех, кто живет с понятием и разумением.
— Верно, Палыч, — крякнул Иваныч, замачивая венички в тазу. — Не зря же люди говорят, что делу время, а потехе — час.
— Добро бы все это понимали, — вздохнул Антибиотик. — Времени-то мало, а сделать много надо… Смену готовить нужно. Чтоб не зря, значит, время-то прожито было…
— Со сменой проблема, — почесал красную распаренную грудь Иваныч. — Никто работать не хочет, все норовят сразу в дамки прыгнуть… Все ж таки нагловатая нынче молодежь пошла — сплошная борзость! Мы такими не были…
— Так ведь кто нагличает? — пожал плечами Виктор Палыч. — Только те, кому жизнь еще рога не накрутила… Непуганый, он хуже дебильного.
Младший компаньон Антибиотика вдруг усмехнулся и, непроизвольно понизив голос, сказал с каким-то оттенком злорадства:
— Из златоглавой весточка пришла — опять ОРБ увеличивать будут, вот они-то рога и накрутят.
Антибиотик перевернулся на спину и закинул руки за голову:
— Эти-то? Эти могут. Но, ведь, ежели с умом к теме подойти, то и с ними договориться можно. И даже с пользой для дела…
— Это как же?
— А так, — Виктор Палыч растер испарину на животе, сжал пальцы в кулак. — По телевизору, по радио все уши прожужжали уже — «организованная преступность, организованная преступность»… Хуюпность! У меня человечек есть в этом самом ОРБ — за пайку мусорскую лямку тянет, — я ему говорю: давай ребятам заработать, мы мешать не будем. Ну, раз государство на них жмотится… Все ведь люди, а людям положено договариваться. Мы разных барыг охраняли — ну, и вы охраняйте. Пожалуйста. Препятствовать не будем. Это ж даже полезно — меньше злости у мусорков будет. Самый злой, ведь, кто? Бедный и голодный. Такой только и думает, какую бы подлянку сытому и богатому учинить… Мы «крыши» даем — пусть и ОРБ «крыши» дает. Все по-честному, все по понятиям… Их главное в это дело втянуть, а там так понравится — за уши не оттащишь. Погоди, они нам еще с этого в «общак» состегивать начнут…
Иваныч не выдержал и фыркнул — трудно было ему представить «оэрбэшников», отстегивающих деньги в бандитские «общаки».
— Смейся, смейся, — добродушно махнул на него рукой Антибиотик. — Потом вспомнишь, что старик говорил. Никуда они не денутся, а работа — ее на всех хватит… Их через экономику брать надо, люди во вкус должны войти. А то, понимаешь, сделали из этого ОРБ какое-то пугало… Бронемашинами вооружают, пулеметами. Скоро на танках по городам ездить начнут! А с другой стороны — пусть поиграются. Вреда в этом нет. Опять же — населению спокойнее, преступности война объявлена, люди при деле, депутатам есть о чем попиздаболить… Главное, чтобы эти уроды оэрбэшные финансы не трогали… А если даже кого из пацанов и направят «землю потоптать» — так и это к лучшему, пацаны потом больше порядок уважать начнут…
— Это верно, — согласился Иваныч. — Пусть хоть пушками вооружаются, лишь бы мурла свои не совали, куда не надо.
Виктор Палыч вдруг резко сел, свесив ноги с полка, глаза его возбужденно заблестели — так бывало всякий раз, когда он начинал строить какие-нибудь грандиозные планы. И ведь, что интересно, какими бы они не казались на первый взгляд невероятными, а сбывались, воплощались в жизнь стратегические проекты старика, у которого, кстати говоря, не было даже законченного среднего образования — одни только «воровские университеты».
— Я ведь что думаю — главное, семя бросить… Можно и кое-кому из барыг идейки насчет «крыш» оэрбэшных подкинуть… А там… «Крыши» эти, конечно, в коллектив не возьмешь, но сотрудничать можно будет. Каждый будет свою функцию выполнять. Зато — прикинь, какая экономия может получиться! ОРБ ведь содержать будет дешевле, чем «братву». Скажем, долги снять с барыги — «братва» за пятьдесят процентов работает, а ежели мусора за тридцать подряжаться станут, вот тебе и двадцать процентов чистой прибыли! И дело они чище сделают… А? «Крыши»-то ментовские и так уже в городе появляются — сами по себе, дикие пока еще… А чего с ними сраться-то? Их, наоборот, объединять нужно. Фонд какой-нибудь мусорской создать… А?
Антибиотик поскреб в затылке и сам себе кивнул:
— Это мысля, насчет фонда… И человек у меня на примете есть, мусоренок один. В годах уже, перебесившийся… Слыхал, может, — Лапкин такой, Евгений Иваныч?
— Который нашу «следачку» Любу дерет? — сощурил глаз Иваныч, демонстрируя свою осведомленность.
Виктор Палыч поджал губы — не любил он, когда кто-то знал о его людях больше, чем это было необходимо.
— Насчет «дерет» не знаю. Думаю, что вряд ли… Но дела он делает, парнишка толковый. Надо бы поддержать его, и насчет фонда поговорить.
— Поддержим, — Иваныч вынул из таза веники и встряхнул их. — Давайте-ка, Палыч, я по вам пройдусь немного. В самый раз сейчас будет…
— И то правда, — согласился Антибиотик и растянулся на полке лицом вниз. — Побалуй меня, старика…
Иваныч работал веником виртуозно — светлая кожа Виктора Палыча вскоре раскалилась до чуть ли не малинового оттенка. Когда Антибиотик сделал, наконец, жест, означавший «хватит», — «банщик» и сам уж еле стоял на ногах.
Передохнуть они вышли в светлый предбанничек, размеры которого превышали офис средней руки коммерсанта. Виктор Палыч подвел компаньона к столу, ломящемуся от яств, но себя потешил скромно — только вяленой рыбкой. Иваныч вообще ничего есть не стал, налегал лишь на запотевшие зеленые бутылки с «Боржоми». Антибиотик запил рыбку двумя глоточками ледяного чешского «Урквела» (которого в Питере, кстати, давным-давно уже не водилось в магазинах), отставил от себя кружку и вытер руки о простыню, обмотанную вокруг бедер: