— Ладно, хорошенького понемножку. Пора и о проблемах поговорить. Муха с Ильдаром, как ты знаешь, в «Крестах» отдыхают…
Иваныч молча кивнул, и Виктор Палыч продолжил:
— Вызволить ребят надо… Хватит им икру жрать, да контролерш «Крестовских» пялить — работать надо, людей нет… Короче, пацаны мне позарез нужны, особенно Муха.
Иваныч снова кивнул, но лицо его при этом особого энтузиазма не выражало: — Понял вас, Палыч. Я переговорю с нашими мусорками…
Иваныч старался в разговорах с Антибиотиком как можно реже употреблять личные притяжательные местоимения «мое» или «мои», заменяя их на «наше» или «наши». Тем самым он как бы подчеркивал, что жизнь и «работу» свою видит только под мудрым руководством старика… Виктор Палыч очень чутко улавливал любые нюансы в интонации собеседника, уловил он и сейчас легкую досаду и неуверенность в последней фразе своего «коллеги»:
— Что такое, чего скис? Непонятки есть какие-то?
Иваныч пожал плечами и с неохотой пояснил:
— Муху-то с Ильдаром 15-ый отдел оприходовал. Там такой Никитка Кудасов трудится начальником…
— Слыхал, — спокойно кивнул Антибиотик. — И что с того?
— Через их отдел тяжело вопросы решать, — угрюмо ответил наконец Иваныч после некоторой паузы, а про себя добавил: «Потому как пока они нам долю в общак не отстегивают». Вслух он этого говорить, конечно, не стал — старик очень не любил, когда кто-то над его идеями и планами подшучивал. С такими шутниками могли потом разные беды приключиться.
— Так, дорогой ты мой, был бы вопрос легким — стали бы мы его с тобой перетирать? Никитка этот давно мне поперек горла, с ним нужно что-то решать…
Иваныч поднял голову, чуть дернул правой бровью:
— Может, того… Может, капитально проблему решить?
Виктор Палыч долго ничего не отвечал, прикрыв глаза чуть подрагивавшими веками. Со стороны могло даже показаться, что старик уснул. Но Иваныч знал, что это не так… Наконец Антибиотик открыл холодно блеснувшие глаза и раздраженно мотнул головой:
— Нет, пустое это. Хлопотами большими обернется…
— Раньше говорили: «Есть человек — есть проблема, нет человека — и проблема ушла», — тихонько попытался отстоять свое предложение Иваныч, но старик после этой фразы насупился еще больше:
— Оно так-то так, да не всегда… Бывает, что человека нет, а проблемы остаются, да к ним еще и новые прибавляются. Этих мусорков оэрбэшных трогать напрямую нельзя — беспредел может начаться… Про «Белую стрелу» слышал?
Иваныч, конечно, о «Белой стреле» слышал. Об этой тайной организации, якобы созданной ментами и комитетчиками для физического устранения уголовных авторитетов и коррумпированных чиновников, тогда ходило много слухов в бандитских и милицейских кругах. И слухи эти были — один страшнее других.
Когда Антибиотик упомянул «Белую стрелу», Иваныч скривился, показывая, что не очень-то верит всем этим страшилкам, но старик покачал у него перед носом указательным пальцем:
— Знаю-знаю, сам этим базарам не доверяю… А все-таки плохо, когда такие сплетни появляются. Дыма без огня не бывает, мусора про что сплетничают — про то, во что верить хотят… В Писании сказано: «Сначала было слово». А от слова и до дела недалеко… Так зачем же их к этому делу подталкивать-то? Ведь ежели мусорков валить начнут, так они и впрямь какой-нибудь «эскадрон смерти» учредят…
Антибиотик пожевал губами и задумался. Однажды мысль о физическом устранении Никиты Кудасова уже приходила ему в голову — хорошо, он тогда эту тему с Черепом обмял, который его личной «контрразведкой» командовал. Так вот, Череп через несколько дней любопытную информацию старику сообщил — дескать, существует вероятность, что в случае ликвидации Кудасова немедленно будут уничтожены без суда и следствия некоторые весьма серьезные люди — с самим Виктором Палычем в первую очередь… Проверить достоверность этой информации можно было бы только одним способом — но Антибиотику рисковать не хотелось, да и Черепу он доверял почти безгранично. Почти — потому что безгранично старик не доверял вообще никому. А Никитка этот — он фанатик, а от фанатиков любой пакости ждать можно. Плохо то, что он фанатик умный и грамотный… Эти свои мысли Антибиотик высказывать Иванычу, естественно, не стал — не стоит лишний раз страхи разжигать, мало ли, как оно потом все обернется. Может, и впрямь такой момент наступит, когда придется кардинально что-то решать… Виктор Палыч жестко посмотрел в глаза своему визави:
— Для стрельбы много ума не надо… Мочиловым заниматься те любят, кто по другому ничего не умеют.
Иваныч чуть минералкой не поперхнулся — уж кто бы говорил-то! За Палычем жмуров столько, что на целое кладбище хватило бы… Один Иваныч знал столько по воле Антибиотика навечно упокоившихся, что порой сам пугался своего знания — гадал, не подошел ли он уже к той критической черте, когда многие знания превращаются во многие печали, а потом и в глубокую скорбь близких и родственников по новому покойнику — тому, кто знал слишком много…
Виктор Палыч, между тем, продолжал:
— А Никитку этого неуемного надо по другому приструнить… Так, чтобы он сто раз пожалел. Чтоб думал в другой раз, на кого руку поднимать… Надо ему кучерявую жизнь устроить, адвокатов грамотных на него натравить, прессу… Мусорков наших правильно сориентировать надо. Не железный же он? И не таким зубы обламывали… Уяснил задачу-то?
— Уяснил, — кивнул Иваныч и, кашлянув, добавил. — Завтра же с утречка возьмусь…
— Посуетись, дорогой, посуетись… Работать совсем некому, Муха мне позарез нужен — время упускать никак нельзя. Много работы, очень много вкусной работы. А к новому человеку пока присмотришься, пока в курс дела введешь…
Собеседники помолчали немного, у обоих вдруг совсем испортилось настроение — несмотря на прекрасный эвкалиптовый пар и богато накрытый стол… Мысли Антибиотика упорно возвращались к фигуре начальника 15-го отдела РУОПа. Виктор Палыч вдруг усмехнулся и спросил:
— Знаешь, как пацаны наши этого Никитку зовут?
— Как? — поднял голову Иваныч.
— Танком безбашенным. «Тридцать четверкой»…
Иваныч хмыкнул и почесал лысину:
— А свои его по другому кличут.
— Это как же?
— «Директором».
— Надо же… Директор… — Антибиотик покрутил головой, улыбнулся своей страшной змеиной улыбочкой. — Дурное погоняло… Директор — должность непостоянная, директоров назначают и снимают… Ишь ты, Директор… Тут недавно Джон откинулся, базарил, что этот Кудасов его допрашивал… Всю душу, говорит, вымотал. А Джон — пацан правильный, крепкий.
— Палыч, все о'кей будет…
— Дай-то Бог, — Виктор Палыч вздохнул и, помолчав, добавил: — Все-таки правильно делает Фима Охтинский, что мусоров приручает, работу им потихоньку дает… Я знаю, вы его не любите, вподляк вам, что он с «цветными» все время трется… А ведь по большому счету он прав — сам посмотри: у Фимы в его районе, в Красной Гвардии, — проблем никаких и пацанам его спокойно, охранное предприятие открыли… Мне люди базланили — в Калининском и Красногвардейском все блядские хаты мусорками содержатся. А кто в свое время бабки дал на их развитие? Фима! Сейчас прибыль снимает. Серьезный подход, хозяйский. Нечего с мусорами порожняк гонять, надо к делу их, к делу… Все пить и кушать хотят, а человек, который в деле вертится, не будет же он сам это дело душить? Не будет…
— А вы стратег, Палыч, — улыбнулся Иваныч. — Кутузов просто.
На лесть Виктор Палыч был слаб — знал за собой этот недостаток, а все равно приятно доброе слово услышать. Вот и сейчас, после грубоватого сравнения с великим полководцем, старик даже разрумянился чуток:
— Нужно уметь к новым условиям приноравливаться… Кстати, скоро ж главный мусорской праздничек подойдет, День милиции. Не забудь нашим подарки подготовить — ну, там, коньячку, колбаски, сигареток… Так, мол, и так — на вашем нелегком посту заслужили недолгие минуты отдыха в деле служения Отчизне и Закону…
Антибиотик вдруг рассмеялся:
— Как все-таки жизнь меняется! Расскажи про такое кто-нибудь в Воркуте, когда я там чалился — разорвали бы, как суку… А теперь дипломатами нужно быть, гибкость вырабатывать… Ладно, пойдем-ка, дружок, еще разок душу парком потешим. Глядишь — и в голове просветлеет, мысли черные уйдут…
Пока в парной Иваныч снова охаживал бока Антибиотика веничком, старик, блаженно жмурясь, не переставал думать о Кудасове. И под эвкалиптовый парок, помогающий застуженным бронхам, пришла Виктору Палычу одна мысль — не самая гениальная, но, во всяком случае, дельная. Решил он поручить Черепу, чтобы тот, насколько возможно глубоко, в прошлом Никиткином покопался. Старик даже крякнул досадливо от того, что такая простая мысль не пришла ему в голову раньше — так ведь забот-то полно, за всем не угонишься… Давно, давно пора уже на неудобных мусоров специальные картотеки заводить. У каждого человека, если как следует в прошлом порыться — обязательно какая-нибудь слабинка сыщется, болевая точка… А как сыщется, нужно только грамотно нажать на нее. Тогда и самый сильный зашатается…
* * *Через неделю после судьбоносного «банного саммита» Антибиотика и Иваныча у Никиты Кудасова и начались неприятности. Собственно говоря, проблем хватало и раньше, но тут как-то разом все навалилось — сначала Полетаев со Щегловым начали нервы мотать, потом три известных городских адвоката (из так называемой «золотой десятки») накатали жалобы в городскую прокуратуру, защищая «человеческие права» своих клиентов, к которым якобы применялись незаконные методы давления — тот же Саша-Дятел, в частности, возмущался тем, что во-первых, он был жестоко избит при задержании, а во-вторых, его невеста подверглась «сексуальным издевательствам» со стороны оперативных работников 15-го отдела «при попустительстве и пассивном участии майора милиции Кудасова Н.Н.» Хуже было то, что двое коммерсантов, освобожденных в квартире на Бухарестской, от своих прежних слов вдруг отказались наотрез, и их не пугала даже статья УК, карающая за дачу ложных показаний — создавалось впечатление, что бизнесмены боялись чего-то гораздо сильнее, чем малоприменяемой статьи кодекса…
Этими пакостями дело не ограничилось — через пять дней после задержания бригады Дятла в уважаемом городском еженедельнике было напечатано большое проблемное интервью с адвокатом Бельсоном — «известный юрист» красиво рассуждал о практике «правового нигилизма», складывающегося в правоохранительных органах, и о «вопиющей юридической безграмотности» сотрудников милиции. В качестве наглядных примеров адвокат приводил развалившиеся в суде или на стадии следствия дела «по так называемому бандитизму» — стоит ли говорить о том, что все упоминавшиеся дела имели самое непосредственное отношение к Кудасову?
На «зачин» еженедельника откликнулись и некоторые другие газеты, корреспонденты которых не упустили случая пнуть лишний раз РУОП — информация оттуда поступала крайне скудно, и журналисты могли иной раз «показать зубки» — чтобы с ними считались побольше… А отдел Кудасова подходил в качестве «объекта битья» лучше других — действительно, именно через это подразделение проходили фигуранты нескольких шумно развалившихся «бандитских процессов». Парадокс заключался в том, что виноватить во всем пресса почему-то начала оперативников, а не «самый гуманный в мире» суд и не следствие — хотя все «реализации» Кудасов проводил только с санкции прокуратуры, да он и не мог бы иначе их провести. Но все равно выходило почему-то так, что «дела сыпались» из-за того, что плохо работали опера, а не из-за того, что фигурантов, подозреваемых в совершении тяжких преступлений, по каким-то, одним только судьям и следователям понятным причинам вдруг выпускали на свободу с «подписками о невыезде», видимо, для того, чтобы этим достойным и уважаемым в очень определенных кругах гражданам легче работать со свидетелями было… Ясное дело, свидетели и потерпевшие потом дружно меняли показания — а что им еще оставалось делать, если освобожденные из «Крестов» «достойные члены общества и прекрасные семьянины» (так о них писалось в представленных судам характеристиках) однажды могли заскочить на огонек и дружелюбно поинтересоваться: «Ну, ты как, стучать еще не передумал? Бог ведь накажет за клевету на честных граждан!» А свидетели и потерпевшие были как раз людьми, как правило, тихими, а потому — исключительно богобоязненными…
Кудасов переживал вспыхнувшую вдруг вокруг его имени шумиху внешне спокойно, по крайней мере не подавал вида, насколько все происходившее его задевало. А на самом деле он переживал «прессинг» достаточно тяжело — известно ведь, что с одной стороны доброе слово, оно и кошке приятно, а с другой — скажи человеку тысячу раз, что он свинья, так он и впрямь захрюкает… Хрюкать Никита, конечно, не стал, но поугрюмел еще больше, даже осунулся немного — хотя с подчиненными держался по-прежнему ровно и обиду на них не срывал, по давней традиции российского начальства… А вот его самого после каждой жалобы или публикации немедленно дергали «на ковер» — как будто он мог там сказать что-то новое, что само руководство не знало. Но ведь руководство обязано как-то реагировать на сигналы? Оно и реагировало…
В довершение ко всему, в Управлении началась осенняя эпидемия гриппа, а учитывая чудовищную скученность оперов в кабинетах (отдел Кудасова, в частности, весь ютился в сорокаметровой комнате, личный состав, все тридцать два человека — сидели буквально чуть ли не друг на друге), вирус за три дня свалил в постель едва ли не половину офицеров. А задачи подразделениям ставились в тех же объемах, как и раньше… Никиту грипп также не миновал, но он при имевших место раскладах больничный брать не стал — собрал волю в кулак и перехаживал болезнь на ногах… В тот год гулявший по Питеру вирус гриппа частенько давал осложнения на почки и на зрение, и Кудасов очень скоро это смог прочувствовать на себе.
Андрей Обнорский, кстати говоря, предложил тогда Никите Никитичу помощь — дать большое интервью в его газете, где можно было бы расставить все по своим местам. Но Кудасов отказался — он не хотел выглядеть оправдывающимся, да и идти к руководству за санкцией на официальный контакт с прессой в сложившейся обстановке не хотелось. Тогда Серегин сам написал обзорно-аналитическую статью в своей газете об актуальных проблемах, с которыми столкнулось общество в попытках борьбы с организованной преступностью. Статья получилась хорошая, острая и легко читавшаяся, но она Кудасову не помогла, скорее даже наоборот — Никиту вызвал к себе Ващанов и «вставил пистон» за эти самые «несанкционированные контакты с прессой». Геннадий Петрович был убежден, что статью Обнорский написал с «подачи» Кудасова. Выволочку первый заместитель начальника РУОПа закончил тогда сакраментальными словами:
— Работать надо лучше, а не в прессе оправдываться!
(Самого же Серегина заклеймили с негодованием коллеги-журналисты — дескать, заведующий криминальным отделом молодежки взял на себя функции общественного руоповского адвоката…)
В том, что работать надо лучше — Никита Никитич был с Ващановым солидарен. Кудасов, вообще, принадлежал к той категории людей, которые привыкли искать причины всех своих проблем и неудач в самих себе. Кстати говоря, схожую жизненную позицию в свое время продекларировал Никите вор и бандит Сомов по кличке «Беда». Беда, взятый в 1986 году Кудасовым с поличным на разбое, держался достойно, как и положено нормальному уголовному авторитету, Никиту не сволочил и охотно беседовал с ним на общефилософские темы. Однажды он сказал навсегда запомнившиеся Кудасову слова:
— Люди, они тогда хорошо жить будут, когда научатся за все с самих себя спрашивать. Можно ведь как сказать: ой, меня «кинули» злые, плохие разбойники — воры… А можно сказать: я дал себя кинуть. Но больше не дам… Это всех касается — я ведь тоже мог бы сказать: мусора меня нахватили! А я говорю: я дал себя нахватать! Сечешь разницу, начальник?
Разницу старший лейтенант Кудасов просек моментально и, отправляя Беду в камеру, не погнушался поблагодарить его за «науку». Не ожидавший от опера такой реакции Сомов так растрогался, что позднее признался еще в двух глухих квартирных «обносах» — тем более, что, по принципу «поглощения статей», срок они ему все равно не удлиняли, а Кудасову — добавили две «срубленные палки».