Видимо, именно последнее послужило причиной того, что на том мы и порешили.
Мужчины остались в гостиной, давая нам пять минут форы. Мы выбежали за дверь, и на этом наши пути разошлись: Эмили с Бланш побежали наверх, Элизабет — в сторону башни для гостей, я же направилась в холл, через который можно было выйти в другие части дома.
Прятки. Что ж, всё веселее, чем сидеть в гостиной. Можно было бы воспользоваться случаем, дабы поискать нечто интересное… но, учитывая, что кто-то в это время будет искать меня, я, пожалуй, отложу своё расследование до ночи, когда моё местонахождение точно никого не заинтересует. Поэтому сейчас я тихонько открыла входные двери, чтобы выскользнуть в сад — и, посмеиваясь, направилась к лабиринту по дорожкам, залитым сиянием почти полной луны.
Пусть играют, сколько хотят. Я лучше попробую снова сделать то, чего мне действительно хочется. Весенняя ночь была прохладной, и в лёгком платье я мигом озябла, но не настолько, чтобы это вынудило меня вернуться.
Вступая в лабиринт, я вспомнила последовательность, которую заучивала на крыше. Считая повороты, пошла вперёд по гравию, легонько шуршащему под ногами.
Направо. Пропустить два.
Глупенькая Элизабет. Пускай мистер Форбиден и проявляет по отношению к соседям любезность, которой даже я от него не ожидала, но я сильно сомневаюсь, что «корсара» действительно так уж волнует их мнение о его скромной персоне. Скорее он играет с ними так же, как со мной.
Налево. Пропустить один.
Даже при самом худшем раскладе хозяину Хепберн-парка будет абсолютно всё равно, что там о нём судачат. Не говоря уж о том, что Элизабет в подобном случае пострадает куда сильнее. Одно дело нувориш-контрабандист, который обесчестил кого-то и не женился, другое — добропорядочная девушка, которая это позволила. Мистер Форбиден будет и дальше беспечально жить волком-одиночкой, а вот Лиззи весьма желательно выйти замуж, и удачно. С подмоченной репутацией же сделать это будет очень непросто.
Налево. Пропустить три…
В этот миг я и услышала позади себя чужие шаги.
Они были лёгкими, неторопливыми, но неуклонными. Они почти вторили моим, и дорожки лабиринта откликались на них рассыпчатым шелестом.
Они были совсем недалеко… а мне ярко и отчётливо вспомнился сон, который я видела в вечер знакомства с мистером Форбиденом.
Ночь. Лабиринт. Волк…
Сердце, пропустив удар, забилось сильнее — и, сама толком не понимая почему, я ускорила шаг.
Направо. Пропустить один.
Кто покинул дом и пошёл в лабиринт за мной? Тот, о ком я думаю? И если да, как он меня нашёл — и зачем?..
Направо. Пропустить два… или три? Преследователь сбил меня с мыслей, вынудив снова забыть затверженный путь. Решив, что всё-таки два, я скрылась за очередным поворотом; прислушалась к шагам, звучавшим определённо ближе, чем раньше, но не побежала. Во тьме высокие стены, сплетённые мелкой листвой и причудливо изогнутыми ветвями, казались серыми, повороты — сплошь одинаковыми, и третий из них завёл меня в тупик. Немедленно развернувшись — под размеренный аккомпанемент шагов кого-то, настигающего меня, — я вернулась назад, чтобы выбрать ДРУГУЮ дорогу, но и тут вскоре уткнулась в глухую стену.
Когда я повернулась, бежать было уже поздно.
Мистер Форбиден стоял прямо напротив меня, перекрывая путь к выходу. Стоял на другом конце длинного ответвления, оказавшегося ловушкой, и лицо его размывал ночной мрак.
— А, мисс Лочестер, — молвил он мягко. — Вот я вас и поймал.
И медленно двинулся вперёд.
Я почему-то попятилась, прижавшись спиной к зелёной стене, отрезавшей возможность отступления. Сглотнула, смягчив горло, пересохшее от участившегося вдруг дыхания.
Видимо, сон мой всё-таки был вещим…
— Смотрю, вам понравился мой лабиринт, — произнёс мистер Форбиден. — А вы непослушная девочка. Любите играть не по правилам.
В его голосе я вдруг вновь уловила те мурлыкающие проникновенные нотки, с которыми он когда-то велел мне читать Шекспира — и ощутила, как в прохладной ночи мне почему-то становится жарко.
— А вы — выслеживать меня, видимо, — сказала я, беспомощно глядя, как расстояние между нами неумолимо сокращается.
А ведь теперь при мне нет ножа. И даже если б был, смогла бы я пустить его в дело?
Захотела бы?..
— Просто я слишком хорошо представляю ваш образ мыслей. — Шуршание гравия под ногами отмеряло его шаги; они были выверенными и лёгкими, точно тихий стук метронома. — А из всех, кого я мог искать, вы самая интересная… участница.
— Мнится мне, вы хотели сказать «жертва». Или «добыча».
— Да вам никак нравится в своих мыслях примерять на себя красный капюшончик?
— Лишь если вам по душе примерять шкуру большого злого волка.
Он не сбился с шага. Лишь улыбнулся, подступив уже так близко, что я отчётливо видела его лицо.
— Неужели любительница страшных сказок так и не поняла, что маленьким девочкам не стоит гулять в одиночку? И убегать из дома в темноту, где таится много опасностей? Вы делаете это непозволительно часто.
— Я уже говорила. Я не боюсь темноты.
Он наконец замер. Рядом: нас разделял только шаг. Во тьме глаза его выцвели, утратили обычную разницу, но пляшущие в них искры я видела совершенно отчётливо — и поняла, что снова теряюсь в его взгляде. Тёплом, глубоком, манящем бархатной чернотой… чернотой мрака, дарящего забвение сладкого сна.
Вечного сна.
— Напрасно. Вот она, — темнота. Вот он я, который, поверьте, может быть весьма опасен, — он уже почти шептал. — И что вы будете делать теперь, мисс Лочестер? Куда побежите, если ваша смерть опалит вас своим ледяным дыханием?
Я прикрыла глаза: в странной обречённости, сама не зная, почему не пытаюсь бежать или кричать.
Широко распахнула — когда прикосновение к моему лицу заставило меня вздрогнуть, точно от пощёчины.
Его прохладные пальцы скользили по коже медленно, осторожно. Они откинули растрепавшиеся волосы с моего лба, бережно заправили за ухо непослушный локон — и двинулись от виска к скуле, едва касаясь. Потом — ниже: нежным туше — по щеке, дразнящей лаской — по шее, прежде чем цепко поддеть подбородок. Заставили вскинуть голову, чтобы их обладатель мог снова вглядеться в мои глаза так пристально, будто искал в них ответ на неведомый мне вопрос.
Я должна была хлестнуть его по руке. Должна была ударить его и бежать, пресечь все вольности, пока те не зашли слишком далеко. Его касания были приятны, они разливали в крови мучительно-сладкое тепло, которого я никогда не испытывала прежде, — недозволенная реакция, почти пугавшая меня… но мысль о том, что эти же ласковые пальцы могут скользнуть к вырезу платья, пугала меня совершенно точно.
И, прекрасно понимая, что происходит и может произойти, — я всё ещё не бежала. И не кричала.
Он не перейдёт черту. Он не поддастся порыву, которому когда-то поддался Том, не сделает ничего, что я не хочу или к чему не готова. Это было безумием, но откуда-то я знала это, и знала совершенно точно.
Или просто верила настолько, что это казалось мне знанием.
Но, похоже, это и было тем ответом, что он искал.
— Вы не боитесь меня, — произнёс «корсар» наконец.
Не спрашивая — утверждая.
— Нет.
Мой ответ прозвучал приглушённо и хрипло, на грани выдоха и шёпота.
— И снова напрасно. — Он улыбнулся, но эта улыбка отчего-то была невесёлой. Отвёл пальцы, высвобождая мой подбородок, опустил руку — и мне вдруг снова стало холодно. — Когда я говорил про опасность, я не шутил. Вы не бежите от того, от кого бежали очень многие.
— Правда? Чем же вы так опасны?
Он не ответил.
Лишь улыбка его померкла.
— Вы поражаете меня, Ребекка, — сказал он затем. — Я знаю, что вы видите мою тень. Вы не готовы поддаться ни мне, ни ей, вы брали с собой нож, намереваясь ей противостоять. Но она и правда вас не пугает — вы просто… учитываете её существование. Вы, вчерашний ребёнок… — он помолчал. Чуть отвернулся, глядя теперь не на меня, а в темноту. — Впрочем, может, в этом всё дело. Вы слишком юны, чтобы в полной мере понимать: этого стоит бояться.
Я облизнула губы.
Спроси, шепнуло что-то внутри меня. Спроси сейчас.
Спроси то, о чем тебе так хочется спросить…
— Мистер Форбиден, — проговорила я, кое-как выталкивая слова сквозь сухое горло. — Скажите… я права, когда думаю, что вы…
Он посмотрел на меня — и окончание фразы замерло на языке.
Я не могла это произнести. Потому что это прозвучало бы слишком прямо и слишком глупо. Потому что я боялась услышать ответ. И, смолкнув, я отвела взгляд, но чужие пальцы уже коснулись моего лица: большой — линии подбородка, остальные — щеки. Они легли на кожу мягко, но непреклонно, заставив меня повернуть голову, снова взглянув на хозяина лабиринта.
— Да, Ребекка? — спросил он, держа моё лицо в своей ладони.
В голосе его пробились какие-то странные шелестящие нотки — словно обманчиво ласковый шелест сонных маков, ядовитых и пьянящих, — и я сглотнула, вновь увязая в тёмном дурмане его взгляда.
Спроси…
— …Когда думаю, что вам приходилось убивать? — всё же прошептали мои губы.
Заветное слово «оборотень» они произнести так и не решились. Ну и пусть. Правдивого ответа на этот вопрос мне будет вполне достаточно.
«Корсар» долго смотрел на меня. Затем, не опуская руки, сделал последний шаг, разделявший нас.
Когда другая его ладонь легла на мою талию, притягивая ближе, меня пробила мелкая дрожь.
— А если я отвечу «да», вы наконец-то испугаетесь и побежите? — его тонкие губы оказались так близко от моих, что выдохи, с которыми он произносил слова, обжигали меня почти поцелуями. — Если узнаете, что за спиной у меня прошлое, полное крови, что я видел вещи, которые вашим невинным глазкам лучше не видеть никогда, и делал то, о чём вам лучше вовек не слышать… — он прищурил глаза, заполнившие собой всё, что я видела. — Скажите, Ребекка, вы отвернётесь от меня?
Я, не мигая, смотрела во тьму, манившую меня, плещущуюся в его зрачках.
Это и есть ответ? Вернее сказать, признание? Если и так — вопреки ожиданиям, оно меня не испугало.
Испугало меня другое: правда, которую я остро и отчётливо осознала.
Которую озвучила миг спустя.
— Нет, — тихо, очень тихо ответила я. — Не отвернусь.
Ещё секунду он, щурясь, смотрел на меня. Ладонь, лежавшая на моей щеке, дрогнула, палец, до того придерживавший подбородок, скользнул по приоткрытым губам… прежде чем «корсар» отвёл руку, чтобы миг спустя коснуться ею моего затылка. Неумолимые пальцы зарылись мне в волосы, и когда хозяин Хепберн-парка с силой, почти рывком привлёк меня к себе, заставляя прижаться к нему всем телом, я вновь закрыла глаза: теряя равновесие вместе с самообладанием, не в силах дышать. Да и не желая.
Зачем я ступила на эту тропинку? Зачем делала всё, что делала? Зачем затеяла эту игру, зачем позволила себе так увлечься человеком, который может оказаться не человеком даже? Зачем позволила себе почувствовать то, что чувствую, к тому, союз с кем для меня невозможен?
Бедный мотылёк, давно уже опаливший крылья, не заметив этого, так долго путавший полёт и падение…
Я ждала поцелуя, но он просто обнял меня. Держа так крепко, что в любой момент, казалось, мог переломить. Мои губы коснулись его плеча: чёрного жилета, прохладного и шёлкового, совсем как его пальцы, тоже пахшие горькой сладостью миндаля, полыни и вереска.
Зато его губы коснулись моего уха. Лёгким, почти невесомым поцелуем, заставившим меня вдохнуть так резко, что я почти закашлялась.
— Глупая девочка, — прошептал «корсар», и в этом глухом шёпоте вместо страсти я услышала внезапную горечь. Помолчал. — А я — глупец втройне.
Зарылся носом в завитки каштановых локонов у моего виска, глубоко, прерывисто вдохнул… и, отстранившись так же резко, как до этого обнял, подхватил меня под руку прежде, чем я начала падать.
— Некоторым секретам всё же лучше оставаться секретами, — произнёс мистер Форбиден негромко и бесстрастно. — Пойдёмте, мисс Лочестер. Нам лучше вернуться до того, как все поймут, что наше отсутствие — не игра.
Он повлёк меня к выходу. Такой спокойный, будто лишь пару мгновений назад нашёл меня, а потом любезно предложил вывести из лабиринта: ничего более. И это заставило меня испытать уже знакомое чувство — что всё, происходившее последние минуты, было только сном. Ярким, цветным… нереальным.
Может, так оно и есть, думала я, пока мы молча и быстро шагали сквозь ночь, возвращаясь в особняк тёмными дорожками лабиринта. Может, ничего этого действительно не было. Ни разговора, ни объятий, ни ласк. И впредь я буду думать именно так. Так нужно думать: ведь это будет проще и лучше для всех.
Да. Теперь, когда мы чинно идём под руку, — всё правильно. Теперь, когда мы лишь учтивый хозяин и его юная гостья, — всё так, как и должно быть.
Отчего же сейчас во мне такая пустота и боль, еще недавно бывшая теплом?
Глава двенадцатая,
в которой мы следуем за белым волком
Все давно уже разошлись по своим комнатам, и я, раздевшись, сидела на постели, потерянно расчёсывая волосы механическими, неживыми движениями, когда в мою спальню вдруг проскользнула Бланш.
Её вид вывел меня из оцепенения, в котором я пребывала.
— Ты с ума сошла? — воскликнула я; сестра была в одной ночной рубашке, как и я, лишь шаль набросила сверху. — В таком виде шла по коридору?
— Кто бы говорил! — Бланш, хихикая, села на край кровати, на резных столбиках которой покоился тёмный бархатный балдахин. — Можно подумать, тебе дозволительно всё время нарушать правила, а мне ни разочка нельзя.
— Так хочешь выслушивать от матушки то же, что регулярно выслушиваю я?
— Ты же ей не скажешь, а больше она никак не узнает, — безмятежно ответила сестра. Взглянув в окно, за которым разливала свой серебряный свет почти круглая луна, резко посерьёзнела: — Ты ведь не пойдёшь искать привидений, Бекки?
Я невольно улыбнулась, даже несмотря на невесёлые мысли, вихрившиеся в моей идущей кругом голове:
— А ты хотела пойти со мной?
— Нет. Вернее, днём хотела, а теперь не хочу. И желала убедиться, что ты не пойдёшь. — Бланш, поёжившись, плотнее закуталась в шаль. — Просто… мне кажется, они и правда могут здесь обитать. Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Ты ведь не пойдёшь, правда?
Вздохнув, я погладила сестру по волосам, рассыпавшимся по её плечам витыми золотыми нитями. Сама того не зная, Бланш задала мне вопрос, мучивший меня с тех пор, как я пересекла порог этой спальни.
Остаток вечера после возвращения из лабиринта прошёл для меня словно в тумане. Я смутно помнила, как мистер Форбиден объявил, что нашёл меня в одной из комнат, и как я сидела в углу, не слыша никого и ничего, думая обо всём, что произошло, и обо всём, что я услышала.
Могла ли я считать его слова признанием? Или же нет? Я понимала, что часть меня отчаянно хочет верить в последнее: что всё сказанное им на самом деле не имело к нему отношения, что то были лишь отвлечённые вопросы, которыми мистер Форбиден хотел испытать мои чувства… Но другая часть — та же, что вынудила меня в лабиринте задать свой собственный треклятый вопрос, — шептала мне «L’amour est aveugle».[25] И чем больше я верила этому шёпоту, убеждавшему меня, что я занимаюсь самообманом, тем больше меркло во мне желание обследовать Хепберн-парк, ещё утром занимавшее все мои мысли.
Нет, я не верила, что найду в особняке привидений. Но верила, что могу обнаружить нечто куда страшнее. Доказательство того, что все мои опасения — правда.
И что я буду делать, получив их, я не знала.
— Не волнуйся, Бланш. Не пойду, — произнесла я.
Сестра с облегчением кивнула. Потом безо всякого перехода заявила:
— Мистер Форбиден, оказывается, такой славный! И совсем не страшный. Мне хотелось бы, чтобы он был нашим дядей. — Её голос звучал застенчиво и немножко мечтательно. — Всегда хотела дядюшку, который бы нянчил нас с тобой и развлекал папу. Папе ведь не хватает в Грейфилде мужской компании, раз мы с тобой обе уродились девочками… — Она вдруг нахмурилась. — Но я не могу понять, как Лиззи могла увлечься мистером Форбиденом. Он же старый!