Я отвернулась, чтобы Бланш не увидела выражения моего лица:
— Не такой уж и старый.
К счастью, мой голос прозвучал достаточно небрежно.
— Ну, ему же никак не меньше сорока!
— Сорок — это ещё далеко не старость. И выглядит он очень моложаво. К тому же, боюсь, Лиззи интересует в первую очередь не сам мистер Форбиден, а всё, что к нему прилагается.
— Бекки! Как ты можешь так говорить? — укоризненно воскликнула Бланш. — Разве Лиззи, наша Лиззи, может быть расчётливой и корыстной?!
Я скосила взгляд в её сторону — чтобы увидеть большие синие глаза, в которых плескалась та невинная наивность, к коей я так и не привыкла за минувшие семнадцать лет.
— Нет, конечно, — мирно произнесла я. — Действительно, глупость сказала.
Бланш удовлетворённо улыбнулась, и эту улыбку внезапно окрасила хитреца.
— А тебе он нравится, Бекки? — без обиняков поинтересовалась она, стараясь пытливо заглянуть мне в глаза.
Подобная бесцеремонность в подобной ситуации вызвала у меня смутное желание швырнуть в сестру подушку и велеть убираться вон, но я лишь произнесла, стараясь, чтобы голос не дрогнул:
— С чего ты взяла?
— Мне так кажется, — Бланш с восхитительным простодушием пожала плечами. — Я же знаю, что тебе не нравится Том. А вот с мистером Форбиденом ты, похоже, неплохо ладишь. Как вы танцевали тогда! — в её глазах загорелся воодушевлённый огонёк. — А как он стрелял по тем тузам ради тебя, ах! И он похвалил твоё пение! Я так была рада и благодарна ему, когда он сделал это… Всегда считала, что матушка незаслуженно тебя обижает и, если бы ты больше занималась, ты бы пела не хуже меня, а то и лучше. — Бланш вздохнула. — Жалко, что он такой старый… и контрабандист, и не знатный. Тогда, если бы он нравился тебе, а ты ему, родители могли бы отдать тебя за него замуж, и ты стала бы хозяйкой Хепберн-парка и всех этих богатств…
— Бланш, — очень ровно произнесла я, выразительно потерев глаза, — мне кажется, нам всё-таки пора спать.
— Ой, конечно! Прости, я совсем забылась со своей болтовнёй, а ведь сегодня был такой утомительный день. — Сестра тут же вспорхнула с постели торопливой птичкой. — Спокойной ночи!
Я смотрела, как она покидает комнату, аккуратно прикрывая за собой дверь. Потом, задув свечу, нырнула под одеяло: свернувшись калачиком в постели, устремив неподвижный взгляд в окно, расплескивавшее лунный свет по узорчатому ковру.
Хозяйка Хепберн-парка. Смешно. Но ведь Бланш снова попала в яблочко, сама того не зная.
Нравится ли мне мистер Форбиден? Глупо и дальше скрывать от самой себя, что да. И до такой степени, что впору испугаться.
Нравлюсь ли ему я? Судя по тому, что произошло в лабиринте… но если он любит меня, то должен просить моей руки, верно? Он ведь знает, что наша помолвка с Томом — фикция, что в действительности моя рука и моё сердце свободны. Конечно, родители никогда не согласились бы на этот брак: одно дело — принимать любезного нувориша в своём доме и нанести ему ответный визит, и совсем другое — отдать ему в жёны свою дочь. Но он ведь даже не касался этого вопроса.
А с другой стороны… если он действительно оборотень, о каком браке может идти речь?
Я закрыла глаза, кожей чувствуя прохладу одеяла. Конечно, в кровать клали грелку, но даже это не помогло до конца справиться с леденящим холодом Хепберн-парка.
Если он оборотень, это объясняет всё. Все его слова. Всё его поведение. Ведь он не хуже — лучше меня понимает, какой опасности оборотень подвергает любую женщину рядом с собой. Я хотела бы найти другое объяснение всему, что видела и слышала, но не могла. И вместо того, чтобы сейчас искать последние доказательства того, что все мои догадки были правдивы, я лежу здесь и надеюсь заснуть.
Ибо убедиться, что тот, кого я ждала и кого полюбила, — оборотень, было бы слишком страшно.
Я не боялась мистера Форбидена. Лишь ощущала некоторое презрение к себе при мысли, что убийца Элиота не вызывает у меня отвращения. Но я боялась того, что подобная правда делала отношения между нами невозможными. Ведь счастливых историй о любви к оборотню я не встречала, и их близких всегда ждал весьма прискорбный конец. А даже если б я согласилась жить на пороховой бочке, готовой в любой момент взорваться подо мной, не согласился бы он.
Нет… я проведу эту ночь здесь, в своей спальне. Сделаю вид, что ничего не было. И у нас будет ещё несколько дней, прежде чем вернётся Том с какими-нибудь известиями. Правда, если известия эти будут такими, что отрицать ужасную правду сделается невозможным — или же Тому, напротив, не удастся узнать ничего, а между тем до намеченной свадьбы останется совсем немного времени… нет, не хочу думать об этом. Просто не хочу.
Пусть я поступаю малодушно, но пока у меня ещё есть возможность, я хочу насладиться этим полётом падения. Ещё несколькими нашими встречами. Ещё несколькими нашими разговорами. Побыть маленькой глупой девочкой, которая закрывает глаза ладошками и верит, что от этого все чудовища исчезнут.
И поэтому, укрывшись одеялом почти с головой, я отвернулась от окна и, отдавшись во власть царившей в комнате тьмы, всё же уснула.
Меня пробудило неясное, но тревожащее ощущение. Несколько мгновений я лежала, пытаясь разобраться, что именно ощущаю, пока не поняла: моё лицо овевает сквозняк, отсутствовавший, когда я засыпала.
А ещё — ощупывает чей-то пристальный взгляд.
Осторожно, стараясь ничем не выдать своего пробуждения, я чуть приподняла ресницы.
Я лежала на боку, повернувшись к двери, — так что мне отчётливо видна была и эта дверь, теперь приоткрытая, и тот, кто застыл на пороге, держа в руках свечу, осторожно прикрыв её ладонью. Мистер Форбиден смотрел на меня, пока огонёк, пляшущий меж его пальцев, бросал тени на его лицо, играя золотыми отблесками в глазах… и взгляд этих глаз окрашивала некая нехорошая задумчивость.
Будто их обладатель сейчас пребывал в тяжёлых раздумьях на тему, сможет ли он не совершить нечто, чего совершать не следует.
Я наблюдала, как он наблюдает за мной. Почти физически чувствуя разноцветный взгляд, скользивший по моему лицу, по рукам, лежавшим поверх одеяла, и пальцам, которые я во сне по-детски прижала к приоткрытым губам. Наблюдала, тщательно стараясь дышать ровно и глубоко, несмотря на участившийся пульс, подделываясь под мерное дыхание спящего. Вдыхая, уловила, что сквозняк веет отзвуками резкого, странно знакомого аромата — и сообразила, что так пах абсент, бутылку которого отец держал в своём кабинете.
Мистер Форбиден… пил?
Что он здесь делает? И что сделаю я, если он всё-таки войдёт?..
В этот миг хозяин Хепберн-парка сделал шаг назад, отступая во тьму коридора. Мне почудилось, что при движении он покачнулся, но шаг его был осторожным и абсолютно неслышным. Опустив ладонь, взялся за круглую медную ручку — и медленно, без единого звука прикрыл дверь, вновь оставляя меня в тишине и темноте.
Некоторое время я лежала, глядя туда, где он только что был: уже широко раскрытыми глазами. Не выдержав, вскочила и метнулась к двери, но когда открыла её, в тёмном коридоре не видно было даже отблеска его свечи.
Я застыла, где стояла, пытаясь понять, что мне делать. Ночь лишала зрения, обостряя слух — и я слышала, как холодная тьма Хепберн-парка встречает меня шелестом ветра, скрипами и шорохами, похожими на призрачный шёпот. Щурясь, я вгляделась во мрак, привыкая к нему, начиная различать очертания предметов…
Неожиданное прикосновение к ноге заставило меня дёрнуться, едва не вскрикнув.
Как выяснилось, это был всего-навсего Лорд, в знак приветствия ткнувшийся белой мордой мне в колено, — но лихорадочное биение моего сердца унялось ещё нескоро.
— Привет, — прошептала я с облегчением. Протянув руку, погладила волка по светлой шерсти между ушами и зачем-то спросила: — Где твой хозяин, не знаешь?
Лорд вскинул голову, глядя на меня, ластясь к моей ладони. Потом, скользнув вперёд, порысил куда-то, бесшумно перебирая когтистыми лапами по ковровой дорожке. Я следила, как он удаляется прочь, — мои глаза уже привыкли к темноте, слабо рассеиваемой лунным светом из окон, — но в конце коридора, у лестницы, ведущей наверх, Лорд замер и оглянулся, вопросительно глядя на меня.
Хочет, чтобы я шла за ним?..
Я посмотрела на приоткрытую комнату, звавшую меня обратно, манившую безопасностью покинутой постели. Ещё секунду колебалась.
Всего секунду.
Затем коснулась пальцами медной ручки — и, решительно прикрыв дверь, быстро двинулась по тёмному коридору, следуя за белым волком.
Лестница была так темна, что подниматься приходилось на ощупь. Прежде чем сделать шаг, я осторожно находила ногой каждую ступеньку; одна моя рука скользила по стене, отделанной деревянными панелями, пока другая придерживала полы ночной рубашки. Во мраке за спиной мне чудились отзвуки, шёпоты, чужие шаги, вновь заставлявшие сердце бешено колотиться, — но, замирая и прислушиваясь, я не слышала ничего. И правда впору было верить, что Хепберн-парк полон призраков…
К счастью, долго подъём не продлился. Вскоре Лорд вывел меня в другой коридор, располагавшийся двумя этажами выше того, откуда мы пришли, и после лестничной тьмы лунный свет показался мне ярким, точно пламя. Коридор был знакомым, в его конце я заметила проход на другую лестницу, выводившую к смотровой площадке. Белой тенью скользнув мимо картин и гобеленов, пылившихся на стенах, волк поддел лапой дверь одной из комнат — и, когда та поддалась, я поняла, что она была приоткрыта.
В последний раз оглянувшись на меня, Лорд исчез за порогом.
Коротко выдохнув, я на цыпочках приблизилась к двери, чтобы украдкой заглянуть внутрь.
Комната почти ничем не отличалась от той, что я покинула. Когда-то это явно была просто ещё одна спальня, но теперь её использовали скорее как склад: тут и там стояли чемоданы и сундуки, запертые тяжёлыми навесными замками. Те самые сундуки, о которых когда-то говорила Бланш? Полные золота и драгоценностей? Должен же где-то всякий уважающий себя корсар хранить награбленные сокровища…
Я ожидала увидеть мистера Форбидена, но внутри никого не было. А вот беспорядок — был. Шторы отдёрнули, и луна освещала картину в золочёной раме, которая стояла на полу, прислоненная к изножью кровати, и пустую бутылку, валявшуюся подле нее. Рядом с бутылкой стояла маленькая деревянная шкатулка с откинутой крышкой, вокруг белели разбросанные письма, а чуть поодаль валялась ленточка, некогда наверняка связывавшая бумажные листки в аккуратную стопку. Один из сундуков был отперт, и теперь Лорд безмятежно лежал у него, косясь на меня.
Поразмыслив, я воровато вступила внутрь. Поморщилась от запаха абсента, разлитого в воздухе. Думая о том, что уважающему себя корсару больше пристало бы пить ром, приблизилась к картине.
Это был портрет. Женщины, молодой и прекрасной. Рыжие локоны ниспадали на покатые плечи, грациозную шею украшала бархотка с изумрудом, пышный бюст обрамляло зелёное кружево вечернего платья; я машинально отметила, что такой фасон давно уже вышел из моды. Даже на портрете, неверно освещённом лунным сиянием, в выражении тёмных глаз незнакомки светился интеллект, а в улыбке — лукавство.
Она была обворожительно красива. Не чета мне, отчего-то грустно скользнуло в мыслях. Но почему её портрет не висит на видном месте? И кто она? Мать мистера Форбидена? Сестра?
Или старая возлюбленная?..
Ощутив невольный укол ревности, я опустила взгляд на пустую бутылку. Перевела на шкатулку, в которой, должно быть, хранились письма.
Нахмурившись, опустилась на колени, чтобы лучше рассмотреть то, что всё ещё лежало внутри.
Кольцо. Обручальное, слишком большое для женской руки. Непонимающе повертев его в пальцах, я положила его обратно. Взяла другую вещь, покоившуюся в шкатулке: тяжёлый медальон на золотой цепочке, с крышкой, украшенной вензелем-гравировкой, недвусмысленно гласившим: «Г. Ф.».
Когда я открыла медальон, на ладонь мне выпал локон, перевязанный светлой ленточкой.
Некоторое время я рассматривала прядь рыжих волос, некогда бережно срезанную чьей-то любящей рукой. Аккуратно уложив её на прежнее место, закрыла медальон. Вернув украшение в шкатулку, смутно подозревая, как именно складываются обнаруженные мной кусочки мозаики, подняла с пола ближайшее письмо: конечно, восковая печать на нём была давно взломана. Сощурилась, силясь рассмотреть в неверном серебряном свете чернильные строчки, выведенные красивым витиеватым почерком, явно женской рукой.
Я догадывалась, какого рода письмо мне предстояло прочесть, однако написанному всё же удалось меня удивить. И, когда я разобрала слова, вившиеся по плотной старой бумаге, у меня перехватило дыхание.
«Возлюбленный мой Гэбриэл!
У меня не хватает слов, чтобы выразить всё сожаление от того, что твоя работа, уже ненавистная мне, снова задерживает тебя. Без любимого супруга ни опера, ни балы, ни прочие развлечения Ландэна не милы мне. Если бы только мне можно было отправиться с тобой в те края, где теперь ты читаешь это! В твоём обществе глушь, куда тебя отослали, была бы мне милее всего столичного блеска. А ведь скоро моё деликатное положение будет уже не скрыть, и моя одинокая участь станет ещё тяжелее, ведь правила приличия не позволят мне выходить в свет, пока я не разрешусь от бремени. Надеюсь, к тому моменту ты уже вернёшься, чтобы скрасить моё затворничество. Знай, дорогой муж: в час, когда наше дитя появится на свет, я хочу, чтобы ты был рядом. Лишь твоя поддержка и твоя любовь помогут мне справиться с этим испытанием. И… я хотела сообщить это тебе лично, но ты задерживаешься, а я просто не могу удержаться! Вчера наш лекарь снова обследовал меня и сказал, что боги милостивы, и я подарю тебе сына! Не могу дождаться дня, когда прижму к груди нашего прелестного мальчика и…»
В коридоре, оставшемся за моей спиной, послышался шум. Вздрогнув, я резко обернулась — и через открытую дверь увидела, что тамошний мрак рассеивают тёплые отблески далёкого свечного огонька.
Уронив письмо, я мигом вскочила. Метнулась к огромному шкафу, темневшему по соседству с дверным косяком; рывком отворив дверцы, молясь, чтобы они не скрипнули, торопливо забралась в тёмное нутро пустующего гардероба и закрылась внутри буквально за миг до того, как в комнату вошёл мистер Форбиден.
Он вошёл стремительно, точно надеясь застать кого-то врасплох, но тут же замер. Сквозь щель между дверцами мне хорошо видно было его спину: в одной руке он держал канделябр с одинокой свечой, в другой — початую бутылку изумрудного стекла.
— А, так это ты открыл дверь, разбойник, — проговорил мистер Форбиден. Я не видела его глаз, но он явно смотрел на Лорда, мирно лежавшего рядом с сундуком. — Я-то уж подумал…
Не договорив, отвернулся — и сел прямо на пол, согнув одну ногу в колене, прислонившись спиной к стене напротив портрета. Поставив рядом канделябр, устремил взгляд на картину: рисованное лицо женщины теперь было прямо против его собственного.
Внезапная мысль о том, что этим вечером я всё же сыграла в прятки, почти заставила меня истерически хихикнуть.
— Вот я и вернулся, миссис Форбиден, — криво улыбнувшись, произнёс «корсар». Поднеся бутылку к губам, сделал большой глоток; он пил абсент из горла, лишь едва заметно морщась. — Уж простите, что отлучался… дрянная всё-таки штука, кровь фейри. Другому пары стаканов хватило бы, чтобы отправиться в царство Морфея, а мне вон… — он рассеянно взмахнул полной бутылью в направлении пустой, валявшейся рядом с картиной, — пришлось добирать.
Отставив бутыль в сторону, к свече, он потянулся за одним из писем. Развернув лист, стал читать, но на лице его не отразилось и тени тех тёплых чувств, которыми веяли строчки, виденные мной. Напротив: чем ниже скользил его взгляд, тем сильнее уголки тонких губ кривила злая улыбка.
Миссис Форбиден. После всего, что я видела, это было логично, однако слышать эти слова из его уст было странно и почти больно.
Так рыжеволосая красавица действительно его жена. И где она теперь? Почему «корсар» не носит обручального кольца, почему читает её письмо с таким видом? Неужели где-то в Хепберн-парке есть комната, где он держит её взаперти?