Он помрачнел:
— Похоже, у вас один из этих приступов, мисс Майтлтон. Не стойте на улице, войдите. Позвольте, я кликну извозчика. Он отвезет вас к родным.
— Зачем вы солгали? И зачем велели лгать прислуге?
— Спокойно, спокойно, дорогая мисс Майтлтон. Все хорошо, вы в безопасности, не нервничайте!
Он словно знал, как я гневаюсь, когда со мной начинают разговаривать таким вот успокаивающим, покровительственным тоном. Как с полоумной или маленьким ребенком. Мне в такие минуты просто страшно хочется начать визжать: «Прекратите, я не чокнутая!» Но я сдержалась. Вошла в дом, чтобы и правда не стоять на пороге, как истеричка.
— Послушайте, мистер Бакерсон, я сейчас на улице слышала ваш разговор с прислугой по имени Мэри. Вы велели ей не упоминать о шкатулке, если будут расспросы. И это сразу после того, как вы здесь убеждали меня, что впервые слышите о ней. Объяснитесь, если не хотите, чтобы я обвинила вас в укрывательстве отцовского завещания!
— Я не понимаю, о чем вы говорите, мисс Майтлтон. Никакого разговора не было, как и завещания. Уверен, суд не найдет никаких доказательств. — И проникновенно так, сочувственно: — Мне жаль, что у вас такое сильное расстройство. У меня было дело об оформлении опекунства над умалишенными, пришлось посетить Батлем. Страшная это вещь — душевный недуг.
Так я ничего от него и не добилась.
Глава 7. Рэндольф
Франческа
— …Надеюсь, на основе всего вышеизложенного судья примет единственно верное решение, — последние слова своей речи я адресую хранителю закона. Так же, как и взгляд — прямой, в упор.
Время замирает.
Момент истины.
Он не сможет судить иначе. Я не оставила ему выбора. Вся блистательная башня из несокрушимых доводов, аргументов и прецедентов, которую я возвела, взывает к этому решению!
Марций Севрус должен признать Ламберта таном! Чтобы тот открыл мне, как я могу обрести тень и стать равной своему мужчине.
Чтобы у нас с Элвином было будущее, которое мы сможем построить вместе. Будущее в мире фэйри, будущее в мире вечного настоящего.
Князь Церы улыбается, его третий глаз жмурится, словно в непонятном предвкушении, и у меня невесть отчего начинают дрожать пальцы.
Он не должен быть таким довольным! Здесь и сейчас я вынуждаю его предать гордыню ради истины.
Падают последние капли в клепсидре.
Время вышло.
— Все верно. Человечка, — он умудряется в одном коротком слове передать все свое презрение к людям, — потратила много времени, и потратила его не зря. Я действительно обязан признать Ламберта леан Фианнамайла правителем, если в клане нет иных детей с Предназначением правителя или у тана нет иных наследников.
— Но… — вскакивает Стормур. И тут же падает обратно в кресло, повинуясь гневному и указующему жесту.
— Если нет иных наследников, — с явным удовольствием повторяет Марций Севрус. — Но такой наследник есть. — И, чуть повысив голос, зовет: — Рэндольф!
Дверь отворяется, чтобы впустить незнакомого мне фэйри. Я смотрю, как он медленно идет к столу заседаний — изящный, гибкий, чем-то неуловимо опасный. Длинные светлые волосы убраны в две косы по вискам и стянуты назад. Простой доспех воина, два коротких меча на поясе.
Тщетно я пытаюсь вспомнить, где могла раньше видеть это нечеловечески красивое лицо, резко очерченные губы, высокие скулы и янтарные кошачьи глаза.
На весеннем балу? Или на том приеме в Йоль, где мы чуть не поссорились с Элвином?
Ламберт рядом издает сдавленный звук, спугнув мысль, и та ускользает серебристой рыбкой, теряется в потоке воспоминаний. Повернувшись к подзащитному, я успеваю прочесть изумление и отчаяние на его лице.
Фэйри подходит к креслу Марция Севруса и замирает, словно превращаясь в живую статую.
— Знакомьтесь, — судья бесстрастен, но я чувствую скрытую за его равнодушием торжествующую усмешку. — Рэндольф леан Фианнамайл. Единственный законный сын тана Фианнамайла. Рожденный с Предназначением правителя.
Единый выдох и летящий над столом шепот. После слов князя все внимание направлено на светловолосого. Протестующий возглас замирает у меня на губах. Как бы сильно Марций Севрус ни ненавидел людей, он никогда не пойдет на подлог.
Ламберт по-прежнему бледен, словно увидел живого мертвеца. Поймав мой вопросительный взгляд, полукровка кивает в ответ на невысказанный вопрос и шепчет одними губами: «Это он!»
Все потеряно. Труд многих месяцев, средоточие надежд. Мелькнувшая на горизонте победа оборачивается сокрушительным поражением, а на лицах правителей читаются облегчение и насмешка. Они уже готовы объявить таном этого незнакомца в доспехах воина, не думая, что он чужак для клана, не задаваясь вопросом, где был наследник последние десять лет и куда может исчезнуть снова.
Просто за то, что он — чистокровный фэйри.
— Рэндольфу леан Фианнамейлу сейчас должно быть не больше двадцати. Несовершеннолетний юнец. Ваш протеже, кажется, несколько старше.
Ламберт протестующе сжимает мою руку под столом, но это бесполезно. Пусть он узнал брата, я не сдамся!
Буду драться до последнего.
Глаза Марция Севруса полыхают гневом:
— Ты обвиняешь меня в подлоге, человечка лорда-Стража?
— О, нет! Всего лишь пытаюсь понять, как случилось, что наследник старше, чем должен быть?
— Рэндольф! — в голосе князя слышен приказ, но фэйри только пожимает плечами.
— Так получилось.
— Замечательное объяснение. Спасибо, теперь все понятно, — я чувствую, как мои губы раздвигаются в злой усмешке. В такие минуты я и впрямь ощущаю себя голосом Элвина — говорю с его интонациями и его словами. — А задумывались ли вы, сиятельные князья и достойные таны, каким правителем будет тот, кто сбежал от своего Предназначения еще в детстве?! Кто не знает своего рода? Кого никогда не учили править — вас ведь не учили, не так ли, Рэндольф?
Бесполезно! Сиятельным князьям и танам плевать на заботы клана! Лишь бы не допустить правления полукровки и победы человечки в споре!
— Заткните ее кто-нибудь! — возмущается Стормур.
— Она — Голос Стража, а заткнуть Элвина всегда было сложной задачей, — княгиня Иса развлекается, это видно по ее лицу. Я оправдала ее ожидания, пусть и совсем не так, как собиралась.
Поднимается шум. В голосах я с изумлением ловлю обрывки речей в защиту своего подопечного.
Неужели мне удалось поколебать их неприязнь?! Снова безумным, ясным огнем вспыхивает надежда…
Они сомневаются, значит, не все потеряно.
…и тут же гаснет при взгляде на лицо Марция Севруса. Пока жив Рэндольф, он не допустит признания Ламберта.
Внезапно объявившийся наследник молчит. Его лицо — карнавальная маска Вольто,[2] равнодушная и пустая.
— И вот еще вопрос. Как получилось, что наследник рос так вдалеке от дома и обучался ремеслу воина, а не правителя? Вы ведь воин, Рэндольф, не так ли? Да еще и вассал Марция Севруса, — заключаю я, рассмотрев клеймо князя Церы на доспехе и рукояти меча.
— Клинок, — все так же равнодушно отвечает фэйри.
— Что, простите?
— Я Клинок князя, — он говорит об этом без малейшего стыда, даже с каким-то внутренним достоинством.
По фэйри бежит возмущенный ропот. Превратить равного, будущего правителя в свою вещь, свой клинок… Признание выставляет Марция Севруса с самой неприглядной стороны. Особенно если вспомнить, что никто не знает, что именно случилось с сыном тана Танцующих-с-Ветром десять лет назад.
Мне хочется расцеловать наследника тана Фианнамейла за его признание. Раб не может быть правителем! Я поднимаюсь, чтобы сказать об этом, но негромкий, ровный голос Рэндольфа обрывает мой порыв.
— Сиятельные князья и таны, — стоит ему начать, в зале воцаряется тишина, словно кто-то внезапно опустил завесу молчания. В этой тишине отчетливо слышно каждое слово фэйри, — ваш спор лишен смысла. Я действительно был рожден, чтобы править, но нити судьбы спутались. Мое Предназначение давно не связано с кланом отца, и мне никогда не стать хорошим правителем. Даже если вы объявите меня таном, я откажусь.
Молчание.
Долгое-долгое молчание.
— Это невозможно, — голос князя Дунадда подобен скрипу несмазанной телеги. — Механизм давно утерян, и боги ушли. Никто не в силах больше вмешаться в полотно судьбы.
О чем он?! Какой механизм? При чем тут боги?!
Я ловлю на лице Ламберта тень своего изумления, обвожу взглядом прочих присутствующих. По иным сразу видно: слова князя для них такая же тарабарщина, как и для меня. Но Иса рассматривает Рэндольфа с задумчивым интересом, и Марций Севрус кривится, словно его заставили разжевать лимон. Они точно что-то знают.
— Магия крови и сила Хаоса вплели мою нить в полотно судьбы. Я сам дал на это согласие.
Зал взрывается криками. Сиятельные фэйри гомонят, как рыночные торговцы, перебивают друг друга, требуя разъяснений. Марций Севрус шипит и разве что не плюется, выговаривая что-то своему протеже.
Равнодушный к обвинениям, вопросам и угрозам, Рэндольф похож на одинокую скалу посреди штормового моря.
Пусть хоть кто-то объяснит мне, что здесь происходит! Я дергаю Ламберта за рукав, пытаюсь добиться от него разъяснений и краем глаза замечаю, как Рэндольф наклоняется к князю Церы, чтобы прошептать ему что-то на ухо.
— Я не знаю, — потрясенно бормочет Ламберт. — Никто не видел Рэнди после Роузхиллс…
Роузхиллс!
…Запах дурманных трав, крик «Не трогайте Терри!» и распятое на алтаре тело мальчишки-фэйри…
Влажная рука на горле, на ошейнике. Запах изъеденного болезнью тела — за прошедшие десять лет Дориан стал еще отвратительнее. И совсем как тогда, десять лет назад, чужая, но знакомая сила проходит сквозь мое тело, обжигая душу.
Оглушая, лишая возможности мыслить и действовать.
Как в тот раз, и все же по-другому. Словно я за прошедшие годы сжилась и свыклась с могуществом, которое разделила с Элвином благодаря ошейнику. Мир вокруг размыт и нечеток, но я все еще здесь. Плохо вижу, но я не ослепла.
Лучше бы ослепла.
Нож взлетает и опускается, рисуя кровавые полосы на теле подростка.
Пронзительный визг «Терри-и-и!» и «Отпустите его! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я буду хорошей!».
Роузхиллс!
Вот где я видела эти янтарные глаза на тогда еще детском лице. Вот отчего мне кажутся неуловимо знакомыми этот острый подбородок и красиво очерченные губы.
…Тогда он очень старался не плакать. Только смотрел расширенными, полными безмерного ужаса глазами, как мелькает серебристый кинжал и кровавые пятна ложатся по краям алтаря.
Он знал, что будет следующим…
Пока я сижу, слишком потрясенная своим открытием, чтобы думать хоть о чем-то, Рэндольф коротко кланяется Марцию Севрусу, грациозным движением танцора отступает в сторону и движется к двери.
Ламберт бросается за фэйри, выкрикивая его имя, а я все так же сижу, не в силах подняться, и смотрю вслед Рэндольфу.
…Он мертв, он должен был быть мертв! Там не осталось никого живого, я помню, как неведомая сила сминала и корежила человеческие тела, как хлестала кровь, как плавилась земля и сам камень…
Роузхиллс.
За прошедшие годы я почти убедила себя, что это был всего лишь сон, кошмар, нелогичный и дикий, какими обычно бывают все кошмары.
Перед тем как захлопнуть дверь, невозможное видение из прошлого оборачивается. На краткое мгновение наши взгляды встречаются.
Он кланяется мне — с почтением и благодарностью. И исчезает за резной, окованной медью створкой.
Элисон
Кольцо лежало там же, где я его оставила. А я до последнего представляла себе всякие ужасы. Что его найдет и заберет себе колдун, например. Не зря же он расспрашивал про Терри. Я тогда специально не стала говорить, что мой друг — призрак. Но Элвин жутко умный, мог и так догадаться.
— Наконец-то. Я думал, ты про меня совсем забыла, Элли. Знаешь, как скучно быть призраком среди развалин? Ну что? Я был прав, все хорошо?
— О, Терри, — я зашмыгала носом. — Все совсем не хорошо. Все очень-очень плохо!
— Что на этот раз случилось, принцесса?
Хорошо, когда есть кому рассказать свои беды, и этот «кто-то» не посмотрит на тебя как на дурочку и не начнет убеждать, что тебе лечиться надо.
За разговором мы медленно шли обратно в город. Конечно, леди не положено ходить пешком, но лошади у меня не было, а нанимать карету не хотелось. Опять сплетни пойдут — зачем бы чокнутой Элисон ездить на развалины?
Я шла и представляла, что впереди вдоль обочины вышагивает кролик в камзоле. Тот самый, который привел меня к башне мага через черный туннель. Почти увидела, как он важно переставляет задние лапы. А в передних держит… что? Часы в форме луковицы, вот что!
— Элисон, что ты делаешь?! — запоздало возмутился Терри. И мир моргнул.
Я стояла на той же улице. Только небо здесь было не белесым, но цвета стали, с аспидно-серыми тучами. Дома кругом чернели пустыми провалами окон — ни людей, ни вещей, ни запахов. И каждый камушек, каждая былинка до того настоящие — реальнее самой реальности.
— Ой, это я сделала?! — даже дыхание перехватило от восторга. Я остановилась и глядела, глядела, никак не могла наглядеться. — Как хорошо! Терри, смотри, как я могу.
— Можешь, можешь, — с досадой проворчал призрак. — А теперь давай обратно. Нечего тебе на Изнанке ошиваться. Еще заметят.
Но я его не слушала. Этот безлюдный, невозможно четкий мир снился мне ночами после возвращения с Эмайн Аблах. Он был как тайна, как вкуснейший пирог, который только показали краешком, а попробовать не дали, не для тебя, дурочка, пекли. И я грустила, что вход так далеко, да и маг будет недоволен, если я мимо его дома бегать туда поважусь.
А вот, оказывается, как я могу! Из любого места!
— Значит, это Изнанкой называется? Да, Терри? А почему ты ничего мне не рассказывал про нее?
— Потому что так и знал: тебя сюда потянет. А тебе рано.
— И что, она везде-везде есть?
— Почти, — он отвечал неохотно. Словно думал, что говорить, а о чем умолчать. — Кроме отдельных мест, где мир и Изнанка едины. Как у того туннеля. Там можно перейти.
— Погоди! Я же сейчас не через туннель шла?
Друг не ответил.
— Терри, я в любом месте могу проходить, да? Ну чего ты молчишь, скажи что-нибудь! Я же все равно попробую и узнаю, могу или не могу.
— Да, можешь, ты все можешь! А теперь давай обратно.
— Ну уж нет! — я в ту минуту была так счастлива, что даже позабыла про Бакерсона и все проблемы с завещанием. Стояла и смеялась, ловила ладонями колкие мелкие снежинки. — А почему это называется Изнанкой, Терри? Мне кажется, наш мир — изнанка, а здесь — как раз самое настоящее лицо.
— Элли! — голос Терранса был напряжен. — Слушай меня, уходи! Здесь может быть опасно для тебя.
Словно в подтверждение его слов послышался тихий скулеж. И из ближайшего перекрестка высунулась тощая, оскаленная тень.
— Ой, — я попятилась. — Это кто?
— Гриски, — зло сказал призрак. — Собралась одна дурочка такая поглядеть, что у мира на изнанке. И не в город, а на окраину, где нищие кварталы. Без защитника и сюзерена.
Тварь выбралась из-за угла целиком. Она была отвратительна. Костистая, в парше, с длинными клыками. Мослы распирали шкуру под самыми дикими углами. Словно мастер-недоучка сколотил деревянный скелет и натянул на него травленную молью волчью шкуру. Чудовище плыло, покачивалось, переставляло неестественно длинные ноги с выгнутыми внутрь суставами.
За первым монстром вынырнул второй, третий. Они были разные. Похожие на собак, крыс, хищных птиц, даже людей. Но что-то объединяло их, в многообразии не было оригинальности. Менялась форма, суть оставалась той же.
— Так много возле башни Стража? Совсем обнаглели. Зима…
— Мамочки! Терри, что мне делать?
— Молиться.
Твари приближались, угрожающе ворча. Вели носами, принюхивались, но нападать не спешили. Что-то их смущало, и я осмелела.