— Сеньорита, я сейчас уезжаю… должен. Не знаю точно, когда вернусь. Возможно, не раньше вечера. Дом твой, ты в нем хозяйка. Только прошу, не уходи никуда и не делай глупостей.
Смешно! Куда я могу уйти — сам же запретил мне через ошейник.
Но… если вчера он сказал правду, запрет давно не действует. Я свободна!
Мысль заставляет подскочить на месте. Я выбираюсь из-под одеяла, крадусь к двери и вслушиваюсь в его затихающие шаги.
В голове какая-то сумятица. Вчера я так и не смогла до конца оправиться от новостей. Казалось, реальность — понятная и знакомая с детства — истончилась, изогнулась, обернулась невообразимой ложью. И я уже не могу доверять ни миру, ни себе самой.
Невозможно было отрицать слова мага. Перемены в обстановке в башне, пугающие перемены в его поведении. Как бы ни хотелось мне списать все на желание Элвина поиздеваться над пленницей, я не смогла этого сделать.
Особенно когда он снял перчатку с левой руки.
В ужасе от новостей я закрылась в своей комнате и объявила, что буду спать здесь, на диване.
И что не хочу его видеть.
Он долго убеждал меня через дверь пойти в гостевую комнату, где есть нормальные кровати. А потом прислал брауни с постельным бельем.
Ночью мне снились кошмары. Я стояла за дверью, а нечто с другой стороны стучалось и умоляло впустить его. Совсем как Элвин. Еще в памяти остался зал, полный битого стекла. Осколки ранили босые ноги. Я шла по ним, оставляя кровавые следы…
Выждав для гарантии десять минут, я открываю дверь и иду заново исследовать башню.
Его покои. Не его — наши. Тысячи мелочей говорят, что теперь рядом с мужчиной в этих комнатах обитает женщина. Туалетный столик, заставленный баночками с румянами и пудрой, россыпь шпилек и расписной веер на бюро, шелковый шарфик на спинке кресла.
— Леди! — писклявый голос из-за спины заставляет подпрыгнуть.
Всего лишь очередной брауни. Он застенчиво хлопает длинными ресницами и поглаживает ладошками пушистую кисточку на хвосте.
— Как ты меня напугал, — с чувством говорю я. — Ты кто?
— Леди забыла? Я — Тасситейл. Гор-нич-на-я, — последнее слово брауни произносит по слогам с неподдельной гордостью.
Надо же, я и горничной обзавестись успела?! Мне опять хочется завыть от абсурдности происходящего, но брауни умудряется погасить подступающую истерику простым вопросом:
— Леди будет одеваться?
— Будет, если есть во что.
В моей комнате я не нашла ничего похожего на гардероб. А обсуждать эту или любую другую тему с магом было невыносимо.
Не удивившись подобному ответу — способны ли вообще брауни удивляться? — Тасситейл с натугой откатывает в сторону малоприметную дверь в дальнем углу.
Я вхожу в гардеробную комнату, встроенные в стены магические шары вспыхивают, и у меня перехватывает дыхание от восторга.
Платья, платья и снова платья — одно прекраснее другого. Строгие официальные, с минимумом отделки, но поражающие безупречностью кроя. Пышные бальные — кружево, жемчуг, вышивка. Простые домашние, выполненные из мягкой ткани, уютные и удобные даже на вид.
Батистовые и шелковые сорочки, чулки, подвязки, панталоны… Одних перчаток полсотни, не меньше. И все, все безупречного качества и красоты. Такой одежды не постыдилась бы и королева!
Рядом висят мужские камзолы и рубахи, но я едва обращаю на них внимание, завороженная открывшимся внезапным богатством.
— Что наденет леди? — спрашивает Тасситейл.
Если Элвин не соврал вчера, если сказал правду… получается, это — мое? Все мое?!
Чувствую, как по губам плывет глуповатая улыбка:
— Надо померить.
* * *Ветер воет, прижимает входную дверь, словно сговорился с магом и жаждет не дать мне уйти из башни. Я налегаю на нее всем весом, распахиваю…
Щеки ожигает ледяное дыхание. В холл влетают снежинки, крутятся, оседают в волосах, залезают под теплый, подбитый лисьим мехом плащ.
Замираю на пороге. За спиной тепло, запах дров в камине и еще теплых булочек с кухни. Впереди только свистящая тьма, заполненная снежным крошевом. Один взгляд на нее избавляет меня от желания выйти из башни надежнее любых уговоров.
Как Элвин вернется по такой непогоде? Или его можно не ждать?
Хорошо бы он остался ночевать там, где сейчас его носят демоны.
Сквозняк выдергивает из рук створку двери, заставляет захлопнуться перед моим носом с громким стуком.
Даже сквозняк заодно с Элвином.
Бежать — глупость, я вполне это понимаю. Меня не бьют, не мучают, не обижают…
Но мне тяжело. Здесь, в этой башне, наедине с дикими вопросами, на которые нет ответа.
Или не так. Наедине с навязчивыми ответами, без вопросов.
Несколько часов назад я превратилась в кошку. Почти случайно, желая уйти от напоминаний о потерянных годах, которые сквозили молчаливыми правдивыми свидетелями в окружавших меня мелочах.
Превратилась в кошку, и дом обрушил на меня запахи. Сотни, тысячи запахов, рассказавших о забытой жизни больше, чем Элвин вчера.
Это было невыносимо! Настолько, что мне захотелось сбежать — сейчас, немедленно. Наплевав на здравый смысл и все доводы разума.
И вот: метель…
— Ну уж нет! — упрямо говорю я непонятно кому. Снова распахиваю створку и мнусь на пороге.
Был бы рядом кто-то уговаривающий меня остаться, я бы шагнула в снежную круговерть. А так — злости не хватает, чтобы решиться.
В холл влетает порыв ледяного ветра, вносит нечто огромное, белое, облепленное снегом.
Снежный ком на ножках?
От неожиданности я выпускаю дверную ручку. Дерево с такой силой хлопает о косяк, что, кажется, вся башня содрогнулась.
Ком не спеша отряхивается, осыпая снегом пол, шкафы, ковер на полу и мой плащ.
— Козел? — потрясенно спрашиваю я.
— Ме-е-е, — соглашается ком.
* * *Я ошиблась. Не козел, а коза! Самая настоящая коза — вон какое вымя.
Крупная, больше пони. С длинной, густой снежно-белой шерстью, большими ушами и золочеными острыми рогами.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я у козы, как будто она может ответить.
— Ме-е-е.
Коза проходится по холлу, по-хозяйски оглядывается. Пробует на вкус портьеру, но почти сразу выплевывает. Встав на задние ноги, изучает содержимое полки и, покосившись на меня, чуть подталкивает фарфоровую фигурку. Та падает на пол и разбивается.
А коза снова опускается на четыре ноги, шевелит ушами и смотрит на меня. И вид у нее при этом такой невинный, что сразу ясно: она сделала это специально.
— Ты что творишь?! — возмущенно спрашиваю я, забыв, что это дом Элвина и мне не должно быть никакого дела до его вещей. — А ну пошла отсюда!
— Ме-е-е, — ехидно отвечает коза.
— Да я тебя сейчас… — я осекаюсь, внезапно поняв, как глупо со стороны смотрится мой разговор с козой.
Она снова отвечает глумливым меканьем и, задрав хвост, уходит в сторону лестницы с таким торжествующим видом, что я еле сдерживаюсь, чтобы не броситься за ней следом.
Буду я еще за какой-то козой бегать! И вообще: наверное, это коза Элвина. Вот пусть сам с ней и разбирается.
Нет, ну какая наглая тварь!
В холле после ее нашествия форменный разгром. Портьера пожевана, на полу подтаявшие хлопья снега и фарфоровые осколки.
— А ну стой! — приказываю я пробегающему мимо брауни. — Как твое имя?
— Скриблекс, леди.
Ах да! Скриблекс. Мы познакомились два дня назад.
Два дня или двадцать лет?
Неважно.
— Убери здесь, — приказываю я. И снимаю плащ, чтобы вернуть его в шкаф. К двум десяткам других плащей и меховых накидок — женских по крою и фактуре ткани.
Бежать из башни сейчас — безумие. Добрый хозяин собаку в такую непогоду не выгонит. У меня нет лошади, я не знаю города. Даже не знаю, как уйти с этой проклятой Изнанки к людям…
Медленно иду в гостиную. Можно приказать подать туда глинтвейн и булочки… а потом все-таки сбежать. Самым простым и верным способом. Залезть в кресло с ногами и погрузиться в сентиментальный роман, который я нашла в книжном шкафу среди книг по юриспруденции.
Уже пройдя комнату наполовину, я поднимаю глаза на портрет на стене и спотыкаюсь.
Снова ответы, которых я не просила.
У женщины на картине горделивая осанка королевы. Волосы убраны в высокую прическу, пышные юбки бирюзового платья спускаются волнами по креслу. Тому самому, что стоит у камина.
Голова женщины приподнята, светящийся счастьем взгляд обращен к мужчине, который стоит за ее спиной, приобняв ее за плечи. И столько заботы, столько невысказанной подспудной нежности в его мимолетном жесте, что мне хочется закричать: «Это неправда!»
Я знаю этого мужчину совсем другим. Всегда насмешливым, саркастичным, временами жестоким и холодным.
А женщина… у нее мое лицо, но я бы никогда не стала улыбаться ему так!
Подхожу ближе, разглядывая портрет. Я же его ненавижу! Как, как можно забыть и простить все, что он со мной сделал?! Как можно полюбить того, кто купил тебя, как скотину? Надел ошейник, издевался, бил — я хорошо помню эти пощечины.
И все же женщина на портрете выглядит счастливой. Это ей принадлежит комната с софой, обитой серым бархатом, на которой я провела эту ночь. Это ее книги по юриспруденции и научные трактаты заполняют шкафы. Она читает по анварски и на языке древней Эллирии. И даже пишет на них, судя по бумагам, которые я просматривала.
Ее уважают фэйри, которых я никогда не встречала. Ее любит хозяин башни. Язвительный и жестокий маг с металлической рукой.
Я чувствую, что начинаю задыхаться.
Это не моя жизнь! Не мой дом, не мой мужчина!
Ложь! Все ложь!
Элвин
Утром братец-буря прислал мерлетту. Сиятельной регентской заднице приспичило прогуляться. Щедро поделившись с окружающим пространством своими эмоциональными, но банальными соображениями по этому поводу, я отправился во дворец.
Разумеется, стоило мне подъехать, как разыгралась метель, и поездку отменили. Я сходил с ума от беспокойства при мысли о Франческе. Что с ней? Как она? Не вляпалась ли еще куда, пока меня нет? Вчерашний вечер оставил полный горечи и бессилия осадок, но я убеждал себя, что дело в шоке.
Проклятье, ну невозможно же, чтобы она забыла все и навсегда!
Убеждал и не верил. Жизнь не раз доказывала мне: ничего не вернуть. Обретаешь на время, теряешь навсегда.
День во дворце стал настоящим испытанием. Особенно когда к нашей милой компании присоединился Марций Севрус. При виде его самодовольной рожи у меня путались мысли от бешенства. Неотступно сверлило навязчивое и самоубийственное желание выколупать ублюдку лишний глаз.
Увы, это грозило неприятными последствиями — мне, Братству и Франческе. Так что пришлось ограничиться издевками. Музы были благосклонны и подарили вдохновение, поэтому князь Церы откланялся уже через полчаса. Чуть позже сбежал и Стормур. Банально заперся в своих покоях с Исой, запретив мне, словно какому-то лакею, покидать дворец до вечера. Сволочь!
Я слонялся по коридорам, доставая всех встречных фэйри дурными манерами и язвительными шутками. Было тошно в равной мере от себя, ситуации и окружения.
За окном медленно темнело, метель превратилась в бурю, а Стормур не показывался. В довершение всего снова проснулась лиана, рассылая по телу короткие стреляющие импульсы боли. И я не выдержал.
— Какого демона ты мурыжишь меня здесь?! — почти прорычал я, пинком открывая дверь в его комнаты.
Регент был не один, но я пребывал в такой ярости, что плевать хотел на присутствие его сестры.
Стормур медленно поставил чашку и промокнул салфеткой губы. На высокомерном лице заиграла довольная ухмылка.
— Ты возвращаешь свой долг, Страж. Охраняешь меня от врагов.
— Я хожу по коридорам и порчу подданным Исы настроение. Гриска с два я смогу защитить тебя, находясь в двух сотнях футов за десятком каменных стен, — с этими словами я придвинул третье кресло и сел, не спрашивая разрешения ни у княгини, ни у Стормура. — А потом тебя загрызет какой-нибудь кабысдох, и ее высочество изгонит меня за то, что я плохо старался. Нет уж! Теперь мы с тобой будем неразлучны, как мать и младенец. Догадываешься, кому достанется роль младенца?
Хищным взглядом окинув стол и предсказуемо не обнаружив третьей чашки, бокала или еще какой емкости, я завладел молочником. Выплеснул из него молоко на диван рядом со Стормуром, налил себе травяного отвара и откинулся в кресле.
— Не правда ли, сегодня ужасная метель, — светским тоном продолжил я, гадая, как бы отпить из этой штуки и не облиться. — Не желаете ли сделать что-нибудь с этим, Ваше Высочество?
Ее губы дрогнули в еле сдерживаемой насмешливой улыбке.
— Я не вмешиваюсь в погоду без необходимости.
— По мне, так сейчас самая необходимость. Еще немного, и от всего Рондомиона останется только пара этажей моей башни.
— Да что ты себе… — начал белый от бешенства регент.
— Стормур! — окрик княгини ожег, как удар плетью. Лорд-буря глотнул воздух и замолчал, сверля меня полным ненависти взглядом.
Иса пристально взглянула на брата, потом на меня.
— Иди к своей девочке, Элвин.
Умница ведь! Восхитительная умница!
— Спасибо.
Даже не помню, когда последний раз в Рондомионе была такая буря. Мело так, что я дважды чуть не заблудился, следуя знакомым, тысячи раз хоженным маршрутом. Уже в деннике Гейл попытался укусить меня, получил тычок в морду и обиженно заржал, высказывая все, что думает о хозяевах, гоняющих лошадей по такой непогоде.
Дом встретил теплом и запахом выпечки. Я скинул облепленный липким снегом плащ, стянул сапоги и прошел, оставляя мокрые следы на паркете. Хотелось переодеться, развалиться в кресле у камина, выпить теплого глинтвейна…
Еще хотелось увидеть Франческу, но при мысли о ней накатывала совсем не свойственная мне робость.
Гриски знают, как теперь разговаривать с сеньоритой.
Вчера любые мои слова и любые действия вызывали у нее только неприятие и страх. И, сожри меня Черная, видеть отвращение на ее лице было больно.
Поэтому я направился не наверх, а в гостиную. И конечно, по паскудному закону бытия Франческа находилась именно там.
Она любовалась на портрет. А я любовался ею, захваченный болезненным ощущением утраченного счастья. Совсем недавно, пару недель назад можно было подойти, обнять ее сзади, коснуться губами виска, поймать полный любви и нежности взгляд и почувствовать, как она прижимается в ответ.
Портрет над камином висел молчаливым свидетелем прошлого, подтверждая: было, не привиделось.
— Ненавижу позировать, но ты захотела его в подарок на день рождения, — мягко сказал я.
Она вздрогнула всем телом, как воровка, застигнутая на месте преступления. Медленно обернулась, скорчила неприязненную гримасу.
— Ты вернулся?
— Как видите, сеньорита. Все хорошо?
Да, вопрос, наверное, прозвучал глупо. Но я всего-то хотел спросить не случилось ли чего в мое отсутствие.
— Хорошо?! — полным желчи голосом переспросила она. — Нет, все совсем не хорошо! Потому что я одна, в чужом городе, далеко от родных и меня убеждают, что я жена человека, которого ненавижу!
Я вытерпел это. И даже попробовал улыбнуться в ответ:
— Когда ты так излагаешь, звучит и правда не очень.
— Не очень?! — ее губы скривились так, будто она вот-вот заплачет. — НЕ ОЧЕНЬ?!
Проклятье! Ну вот как с ней общаться?!
Она зажмурилась, словно отгоняя слезы. А потом выпрямилась и гордо откинула назад голову. Я хорошо помнил эту позу и эту маску неприступной стальной леди. «Я — Франческа Рино — вызываю вас на бой!»
Никогда не любил сталкиваться с этой стороной личности сеньориты. Тяжело сдержаться и не принять отчаянный вызов, но принимать его нельзя. Мы оба понимали, к чему ведут такие сражения.
…Но мне нравилось наблюдать, как она включает некоронованную королеву с другими. Как искусно и умело гнет людей и обстоятельства сообразно своей воле и желаниям.
— Ты сказал, что я свободна, — прозвучал ее холодный голос. — Тогда я хочу вернуться в Рино, к отцу.