Падать в сугроб было не больно. На свое счастье, я успела вынуть ноги из стремян. А еще в снегу было мягко. И даже почти тепло. Я прикрыла глаза…
Мужские руки выдернули меня из объятий смертного сна, встряхнули:
— Держись, Элисон. Не спи!
Рэндольф, который почти кричит, — разве так бывает?
Пощечина — это совсем не больно, когда не чувствуешь щек. Фэйри потряс меня за плечи:
— Сможешь сесть на лошадь?
— Нет, — сказала я. И покачнулась.
Он негромко выругался.
— Я подсажу тебя на своего коня. Задача — не упасть, пока я не сяду за тобой. Сможешь?
— Постараюсь, — губы не слушались.
Жеребцу не понравилось нести двойную ношу, но фэйри мигом пресек бунт. Конь тоже слишком вымотался, чтобы протестовать по-настоящему.
Последнюю часть пути я помнила урывками. Сидеть, прижавшись к Рэндольфу, было теплее, и меня поминутно клонило в сон. Помню, как внезапно из снежной круговерти возник черный сруб, и воин пробормотал под нос короткую благодарственную богам за избавление от напастей.
Внутри хижины стоял ундландский стылый холод. Но хотя бы ветра не было. Я перешагнула порог и опустилась прямо на пол. Кричи на меня, бей, тащи, убивай — с места не сдвинусь.
— Займусь лошадьми, — сказал Рэндольф. И ушел.
Я просидела несколько минут, потом со стоном встала, стряхнула снег и пошла к очагу. Я не буду бесполезным балластом для своего спутника, пусть даже он ничего не ждет и никогда не упрекнет меня за бездействие.
Здесь были дрова. Целая гора дров. И огниво! Настоящее богатство — что там какое-то золото?! Негнущимися пальцами я сложила и подожгла дерево. Села, протянула руки к робкому, едва тлевшему огонечку. Как хорошо, что в этом холодном мире есть огонь.
Пламя разгоралось. По пальцам медленно забегали болезненные теплые мурашки. Рядом на пол сел Рэндольф. Тоже протянул руки к огню, и я поняла, что фэйри измучен не меньше моего.
— Тут есть вино, — сказал он. — Теплые одеяла и даже еда.
— Хорошо, — радость от его слов была какой-то далекой и ненастоящей, словно ощущала ее не я. Сейчас все затмевали покой и усталость. Я опустила голову ему на плечо, и мы вместе смотрели на пламя.
— Что это за место?
— Гостевой шельтер.
— Нас отсюда не выгонят?
— Это для всех путников.
— А платить снова услугами?
— Бесплатно.
— Хорошо быть фэйри.
Комната быстро прогревалась. С моей одежды и волос начало капать.
— Лучше сними плащ. Снег тает, будешь вся мокрая.
— Не сниму. Так теплее.
Он поднялся, отошел. Вернулся с кучей одеял, швырнул на пол у очага и начал меня раздевать.
— Не надо, я сама.
Волосы были мокрые, словно я гуляла под дождем. От плаща курился пар. Рэндольф был прав. Сейчас, когда снег подтаял и намочил одежду, стало сыро и холодно. Меня начала колотить дрожь.
— Завернись, — он сунул мне несколько одеял. Я буркнула что-то вроде «угу», избавилась от насквозь мокрого и грязного платья — на этот раз, хвала богам, оно шнуровалось спереди. Одеяла были колючими, и от них пахло овечьей шерстью.
— Пей, — я отхлебнула прямо из бутылки, как матрос. Словно жидкий огонь пробежал по венам. Кусачие мурашки перебрались из пальцев в щеки, нос и уши. Хорошо!
Фэйри опустился рядом. Снял перевязь с мечами, доспех, нижнюю рубаху, обнажив поджарое, мускулистое тело, разукрашенное узором из множества шрамов. Надо было отвернуться, но я ужасно бесстыжая и не стала этого делать. Мне нравилось смотреть на него. Красота и грация молодого хищника должны вызывать восхищение, а не стыд.
Он распустил свои косы и тоже завернулся в одеяло. Сдержанный, бесстрастный, весь в себе.
— Знать бы, о чем ты думаешь, — тихо сказала я.
— Зачем?
— Чтобы понять… что угодно может скрываться за молчанием.
— Элисон, я не предал бы тебя, даже если б мог. А я не могу.
— При чем здесь «предал»? — услышать такое было обидно. — Я доверяю тебе, иначе никогда бы не поехала в Церу. Просто хочу понять, какой ты, Рэндольф.
Он повернулся. Скуластое мальчишеское лицо и взрослые, нечеловеческие глаза.
— Гораздо проще, чем тебе кажется.
— Я в этом не уверена.
— Я думал о том, что, если завтра метель продолжится, нам придется остаться здесь еще на сутки.
— Это плохо?
— Нет. Если это просто метель.
— А может быть не «просто»?
— Может. Если княгиня Иса того пожелает.
Мне снова стало холодно. Ну вот, а казалось, только-только согрелась.
— Так и не поблагодарила тебя, — голос дрожал. — И… прости, что была такой капризной свиньей последние дни. Мне просто страшно, Рэндольф. И еще я скучаю по Терри.
— Я тоже.
В отличие от Терри, он мог меня обнять.
Мы так и сидели в обнимку. Долго. Я ощущала щекой и ухом его горячее дыхание. Сильные руки на спине, запах влажных волос. И удивительное чувство поддержки, сопричастности, когда точно знаешь: что бы ни случилось, ты не одинок, и тот, кто рядом, не предаст и не бросит.
А потом что-то неуловимо изменилось. Дыхание фэйри стало глубже, руки напряглись, прижимая меня чуть крепче, чем нужно, и нечто во мне отозвалось жаркой, пьянящей дрожью по всему телу. Его пальцы скользнули по моей спине, поглаживая осторожно и нежно. Я замерла, вслушиваясь в свои ощущения. Хотелось, чтобы он не останавливался. Чтобы продолжал. Сквозь тонкую шерсть одеяла я чувствовала каждое прикосновение. Губы прижались к шее. Туда, где под кожей пульсировала жилка. Сперва робко, словно спрашивая разрешения. Я чуть откинулась в его руках, и не думая протестовать, когда он поцеловал меня еще раз, поднялся к мочке уха, лаская кожу дыханием. Внизу живота запульсировало голодное желание, откликнулось ноющим зудом в сосках. Мне захотелось скинуть одеяло, чтобы ощутить его прикосновения. И чтобы он погладил меня там, внизу…
Рэндольф отпрянул со стоном — посмотрел на меня совершенно безумным виноватым взглядом и выдохнул:
— Прости.
Разочарование было неожиданно острым. Я не хотела, чтобы он останавливался. Его близость, жар огня в очаге — только это и было сейчас правильным, единственно верным, под вой злой метели за окном.
Я сама скинула одеяло, прильнула к Рэндольфу и шепнула почти беззвучно «Да!».
Я хотела этого.
Он подарил мне еще один безумный взгляд, словно преодолевая сопротивление, склонился над моим лицом и впился в губы.
Я не знала, что нужно делать, но это вдруг оказалось неважным. Между нами не было преград в виде одежды или пустых, ненужных слов. Были только обжигающе-пьянящие поцелуи, блики огня на коже, летопись шрамов под пальцами. То робкие, то дерзкие касания, на которые мое тело отзывалось сотнями новых, неведомых и восхитительных ощущений. Чужая и своя нагота, как разделенная тайна. Прикосновения сильных рук и жар желания, огнем растекшийся по коже.
Он гладил меня бережно, почти благоговейно, как хрупкую статуэтку, целовал требовательно и нежно. Оторвавшись от моих губ, Рэндольф спустился, оставляя дорожку из поцелуев к моей груди, прикусил сосок. Я всхлипнула и выгнулась, перебирая его волосы. И он дотронулся до меня там, ниже, где зрело голодное, тягучее вожделение, заставив еще раз всхлипнуть, а потом и застонать. Внутри закручивалась звенящая тугая спираль. Почти не соображая, что я делаю, я раздвинула шире ноги и только жалобно вскрикивала — не было ни возможности, ни желания сдерживаться в плену его ласковых укусов, когда его пальцы вытворяли с моим телом такое…
Внутри живота что-то скрутилось, жаркая спираль лопнула, опалив сумасшедшим наслаждением. Я вскрикнула и замерла в его руках.
Несколько минут мы лежали рядом. Он прижимал меня к себе все так же — бережно, с тайным вожделением, касался губами волос и тяжело дышал, прикрыв глаза. А на меня вдруг накатил стыд. Такой, что ни вздохнуть, ни сказать хоть слово. Молчание становилось все напряженнее, в нем зрела пугающая недоговоренность, неуверенность перед тем, что только что случилось. Мы словно перешли границу, и дальше не было никаких правил, все наугад, на ощупь.
Я подумала: надо бы ляпнуть хоть что-то, хоть какую глупость, чтобы разрушить неловкость. Но немота была сильнее.
Рэндольф открыл глаза. В сумерках его зрачки казались огромными и почти круглыми.
— Тебе было приятно, Элисон? — спросил он срывающимся шепотом.
Я кивнула, все еще не в силах сказать хоть слово.
— Тогда давай спать.
— А… ты?
Он вымученно улыбнулся:
— Это неважно.
— Как это неважно?! — я даже села от возмущения. — И что, это все?!
— Ну… да, — его голос звучал озадаченно.
— А вот и нет, — во мне неожиданно проснулось упрямство. — Так неправильно!
Он смотрел на меня все так же сосредоточенно, будто решал сложную задачу. И я сама положила руки ему на плечи и поцеловала.
Я не очень хорошо умею целоваться — опыта мало.
— Элисон, — сказал он, отрываясь от моих губ. Мягко, как говорят с неразумным ребенком. — Тебе будет больно. Первый раз всегда больно.
— Пусть будет! — сказав это, я зажмурилась. Подумать только — я сама такое говорю, как можно! Сама вешаюсь на мужчину. Ужас какой!
В этот раз все было дольше. Рэндольф гладил меня несмело, словно боялся сделать больно простым прикосновением. Но от его осторожности, восхищения, еле сдерживаемого желания и страха во мне снова вспыхнул все тот же жаркий голод. И теперь я была смелее. Не только принимала, но и пыталась подарить в ответ ласки.
Тяжесть тела сверху, шепот между поцелуями:
— Ты уверена?
— Да!
Было больно. Куда больнее, чем я ждала, хотя он был очень аккуратен и нежен. Как ни пыталась, я не смогла сдержать крика. Рэндольф остановился, тяжело дыша, и простонал сквозь зубы мое имя. А потом двинулся снова — медленно, сдерживая себя. И к боли от его осторожных движений начало примешиваться удовольствие.
Это было странное удовольствие. Больше от его заботы. От понимания, как он хочет, чтобы мне было хорошо, как боится быть слишком грубым и резким…
Боль мешалась с наслаждением и уходила. Сплетение, слияние, неописуемое ощущение чужой плоти внутри. Сладкая, медленно нарастающая волна от каждого нашего движения навстречу. Хриплый мужской стон, от которого по телу пробегает жаркая дрожь. Капли пота на лбу. Распущенные волосы щекочут кожу. Удивительные мгновения близости после…
Наверное, мне полагалось умирать от стыда. Я сама настояла на этом — есть ли больший позор для леди? Отдалась мужчине, который не был моим мужем. Которого почти не знала. И, кажется, не любила — знать бы вообще, что такое «любовь». Я отдалась не потому, что он обманул, принудил посулами или заставил, не из страха, что он оставит меня без покровительства, и не в попытке расплатиться за защиту. Я просто хотела. Могла сказать «нет» в любой момент, но тело и душа отвечали только «да». Я не была жертвой. И не желала стыдиться этого.
Рэндольф лежал рядом без доспеха, без одежды и без обычной бесстрастной маски. Мягкая, счастливая улыбка блуждала по его лицу. Сейчас он казался совсем юным: можно было поверить, что Терранс — его старший брат. Фэйри повернулся, и его взгляд был как любящие прикосновения.
Несмотря на усталость и вой вьюги за окном, в сон не тянуло. Я ощущала внутри кипучее, нервное возбуждение. Хотелось болтать, смеяться, приставать к Рэндольфу — такому спокойному, расслабленному, непривычно открытому.
— А сейчас ты о чем думаешь?
— Ни о чем. Мне просто хорошо.
— Ты считаешь меня шлюхой?
— Нет, — он удивился. — А должен?
— Не знаю. Я же теперь падшая женщина. Совсем-совсем падшая, ниже некуда. Без шансов выйти замуж.
Даже не думала, что бесстрастный Рэндольф способен так хохотать.
— Очень смешно, да? Сразу видно, что у тебя с воспитанием еще хуже, чем у меня. — Обидеться не получилось, я засмеялась вместе с ним. Пусть он всегда будет таким счастливым.
Отсмеявшись, он заставил меня подвинуться ближе к огню и коснулся пальцами отметины на груди.
— Откуда у тебя этот шрам, Элисон?
— Этот? Ой, я правда не знаю. Он просто взял и появился. Точно помню, что не резалась. И провалов в памяти не было. Смешно, да?
Он помрачнел:
— Не смешно. Это руна.
— Руна? Почему на мне неизвестно кто вырезает руны? Я что, свиток этому «кому-то»?!
— Ты это ты. С тобой что угодно может быть.
— А ты знаешь, кто я, Рэндольф? Почему это все происходит со мной?
— Догадываюсь.
— Скажи мне!
— Прости. Нельзя.
— Почему?
— Ты должна сама вспомнить.
— Да уж, сразу видно, что вы с Терри братья, — буркнула я. — Опять одни туманные намеки.
Фэйри не ответил. Отвернулся, чтобы подкинуть дров в очаг.
Мне пришла горькая мысль:
— А ваши с Терри родители… они живы?
— Мои — нет. У Терранса… не знаю. Отец умер, мать должна быть жива.
— Погоди. Я запуталась! Вы же братья. Почему у вас разные родители?
— Мы побратимы, Элисон. Мы смешали кровь и разделили судьбу. Эти узы сильнее тех, что налагаются по праву рождения.
— Совсем запуталась. Почему вы тогда так похожи? — голос прозвучал жалобно.
— Мы смешали кровь и разделили судьбу, — повторил Рэндольф. — Тело, душа и судьба — едины.
Я помотала головой. Бардак какой! То, о чем он говорил, просто не умещалось в голове. Но у меня оставалась сотня тысяч вопросов, и я решила задать хотя бы несколько, пока фэйри в разговорчивом настроении.
— А как вы познакомились? Почему решили стать братьями?
— Мы оба были в обучении у Мастера мечей.
— А что случилось с телом Терри? Он же не всегда был таким?
— Не могу сказать.
В притворном гневе я пихнула его кулаком в плечо:
— Сколько можно надо мной издеваться? Ты — каменный, бесчувственный чурбан.
Вместо ответа он притянул меня к себе, коснулся губами виска.
— Интересно, тебя вообще можно разозлить? Или поссориться с тобой?
Фэйри улыбнулся:
— Очень трудно. Но у Терранса получалось.
Мы помолчали.
— Рэндольф?
Сонное «а?».
— А что означает эта руна?
— Я не уверен, — он погладил шрам, обвел пальцами сосок, вызвав у меня возбужденный выдох. Ладони у Рэндольфа жесткие, в мозолях от меча. Как у него при этом получается быть таким нежным? — Это — Науд. Принуждение, ограничение или долг. А еще — судьба.
— Опять судьба? Не слишком ли много ее в последнее время?
Он зевнул.
— Я мешаю тебе спать, да?
— Я буду говорить с тобой, если тебе это важно. Но нам надо выспаться. Завтра придется искать дорогу через сугробы.
— Ну сам посуди: как можно спать, когда ты наконец-то стал отвечать что-то еще, кроме «да» и «нет»?! Я должна пользоваться моментом.
— Пользуйся, — разрешил он, подавив второй зевок. Мне немедленно стало стыдно.
— Прости. Я не буду. Понимаю, как ты устал. Давай правда спать, а завтра ты останешься таким же, хорошо?
Рэндольф не ответил. Кажется, он заснул, как только я пообещала больше не приставать с вопросами. Я завистливо повздыхала — нервная трясучка по-прежнему бежала по всему телу, отдаваясь дрожью в пальцах. Слишком много всего произошло за сегодня. Особенно мое грехопадение. Как же можно спать после такого? Я теперь, наверное, вообще никогда в жизни заснуть не смогу…
Последнюю мысль я додумывала, уже проваливаясь в сон без сновидений.
Глава 3. Украденная жизнь
Франческа
Стук в дверь. Громкий, настойчивый, он вырывает из липких объятий кошмара.
— Франческа, открой.
Отворачиваюсь, утыкаясь носом в серый бархат софы. Простыня вся влажная и сбилась — я сильно ворочалась ночью.
— Пожалуйста. Это ненадолго.
Не буду слушать! Не открою! Пусть оставит меня в покое или уже войдет сам, как привык это делать. Благо на двери ни щеколды, ни замка. Я подперла ее на ночь стулом, но никогда не поверю, что для Элвина это станет серьезным препятствием.
Он не пытается ворваться. Снова настойчиво стучит и, поняв, что я не собираюсь открывать, повышает голос: