— Да все о том! Все о том же уважаемый! Вы пытаетесь угодить и нашим и вашим, я только не знаю с какой целью. Вы подбросили идею о том, что нужно создать единый координирующий орган и о том, что террористов нужно просто ликвидировать, проводя агентурно-боевые операции — я вам за это благодарен. Но что я узнаю?! То же самое вы говорите и Цакае! Точно те же самые идеи! Интересно, а что еще вы ему говорите? То, что вам неплохо было бы занять место начальника третьего отделения? Мое место?! На чье место вы вообще претендуете, на его или на мое?!
Тайный советник Моисей Аронович Гирман побледнел. Что-то давило в груди, мешая дышать.
— О чем вы говорите?
— Не прикидывайтесь, Моисей Аронович, не прикидывайтесь — раздраженным тоном продолжил Путилов — вы прекрасно знаете о том, что люди Цакаи действуют в Бейруте, что они уже ликвидировали несколько человек и все ближе подбираются к основным звеньям цепи в этом регионе. Не поверю, что не знаете. Вы хотите, чтобы я поверил в то, что все это не более чем случайность? Что совершенно случайно постоянному заместителю министра внутренних дел и вашему хорошему другу, господину Цакае пришла в голову та же идея, что и вам? А теперь я, милостью вашей, поставлен в самое что ни на есть дурацкое положение!
Гирман молчал — это действительно было случайностью, но именно той случайностью, в которую ни один человек в здравом уме не поверит.
— Остановите машину!
Хорьх, медленно катившийся у самого тротуара, плавно сбавил скорость и остановился.
— Извольте выйти вон, господин Гирман! Больше никаких дел я с вами иметь не желаю! — надменно и жестко проговорил Путилов — и обо всех наших договоренностях можете забыть. Раз и навсегда!
Пожилой человек, покинувший бронированную правительственную машину, нетвердым шагом вышел на тротуар, как-то беспомощно огляделся. Если на площади перед Исаакиевским собором, взглянув на него, ему можно было дать шестьдесят, максимум шестьдесят пять лет — то сейчас это был глубокий старик. Доковыляв до скамейки из чугунного литья, он присел, каким-то бессильным движением приложил руку к левой стороне груди.
Бейрут, район Борж эль-Бражнех. Вечер 29 июня 1992 года
Почти месяц жары сделал свое дело — под палящими лучами солнца иссыхала земля, плавился асфальт, город плыл в знойном мареве. А сегодня под вечер, впервые за этот месяц на горизонте стали собираться тучи. К вечеру поднялся ветер, иссиня-черные горы наступали на город, погасив до положенного срока солнце — и первые артиллерийские разрывы грома уже вспарывали воздух.
Но дождя, что принес бы облегчение измученной солнцем земле, пока не было.
Было больно. Просто по-человечески больно и все. Я уже вышел из того возраста, когда поют серенады под окном, и когда сердце разрывается от мимолетного взгляда, который любимая подарила постороннему мужчине. Наверное, я слишком рано повзрослел.
Вечеринка… Набережная… Кафе… Черно-белая кинопленка с треском крутилась через старенький кинопроектор памяти, скрипя и постоянно обрываясь. И каждый обрыв отзывался новой вспышкой боли в выгоревшей до пепла душе…
Просто она предательница. Вот и все. Британцы — непонятно как — подставили мне ее, а я и купился. Повелся как тот осел, которому перед носом повесили морковку на палке. И чуть сам не стал предателем.
А за предательство есть только одно наказание…
— Мы приехали… Вставайте, князь, вас ждут великие дела! — отчаявшись обратить на себя внимание, действительный статский советник Иван Иванович Кузнецов весьма больно толкнул меня в бок, и только тогда я вернулся в этот мир.
— Да… Я понял.
— Мы будем внизу. Сноу желательно взять живым, остальные — на ваше усмотрение. Ничего не бойтесь. Если даже будет стрельба — полиция не приедет по вызову.
Я должен поступить как мужчина. Как мужчина, которого предали — господи, бред то какой… Кто кого предал? Меня? У нее есть какие-то обязательства передо мной? Страну? Как все глупо, неправдоподобно, невозможно… До невозможности бредово…
Я вышел из машины. Пистолет — его я положил в потайной карман пиджака — весил, казалось килограммов десять, холод его стали, я чувствовал даже через рубашку. Тучи накрывали город сплошным покрывалом, и во тьме молочно-желтыми шарами висели фонари. Безмолвными исполинами, словно стражи стояли по обе стороны дороги кедры. Взглянул на часы — до полуночи полтора часа.
— Этот?! — Мехмет первым заметил идущую к двери фигуру. Что-то в походке было странное, так обычно идет пьяный или больной человек, медленно, слегка покачиваясь и внимательно рассчитывая каждый шаг.
Сидевший за рулем Сноу повернулся, вгляделся, пытаясь распознать в черной фигуре, освещаемой только светом уличных фонарей и окон знакомые черты. Как раз в этот момент змеистая синяя молния разрезала мглу неба, фотографической вспышкой осветив окрестности…
— Кажется, он… Больше некому. Он!
— Берем? — Мехмет опасно подобрался, словно бойцовая собака перед прыжком
— Сидеть! — резко ответил Сноу — я сказал, когда он в доме будет, тогда и берем. Тут пара человек уже хотели его взять — в морге сейчас лежат! Следом хочешь?
— Я этого кяфира руками порву — мрачно сказал Мехмет — голыми руками…
— Когда я скажу, только тогда и порвешь! — с угрозой в голосе проговорил Сноу. Мехмет хотел что-то сказать — но передумал. Англиз сейчас для него эмир, за неподчинение эмиру с отступника полагается снять живьем кожу. Ничего, придет и другое время…
— С бабой что делать? — угрюмо спросили с заднего сидения
— Что хотите…
Дверь открылась сразу — как будто Юлия ждала прямо за дверью. Сегодня она одела длинное, черное, пошитое в Париже платье, готовясь к разговору. Возможно самому важному разговору в жизни их двоих. Когда зазвенел звонок, она бросилась к двери, открыла и — замерла на месте… По лицу своего возлюбленного она сразу поняла что он — знает. Все знает.
Не говоря ни слова, она отступила в прихожую. Руки и ноги наливались мертвящим холодом…
Санкт-Петербург, Большая Морская. Императорский яхт-клуб. Вечер 29 июня 1992 года
Действительный статский советник Гиви Несторович Карадзе, товарищ начальника отдела контрразведки, молодцевато, одним движением выскочил из таксомотора, подхватил толстый кожаный, набитый бумагами портфель, с которым не расставался. Портфель был набит бумагами по текущей работе — почему-то Карадзе не доверял сейфу, даже в своем служебном кабинете и считал, что на плече эти бумаги будут в большей безопасности, чем за бронированной дверью сейфа. Сегодня в этом портфеле были бумаги только по одному делу — по результатам наблюдения за неким Моисеем Ароновичем Гирманом. Результаты были и обнадеживающие — только совсем не в том направлении. Карадзе просто не знал, что делать с информацией, которую он получил. А бюрократическая мудрость, проверенная десятилетиями гласила: когда не знаешь, что делать — посоветуйся с начальством. Именно это и собирался сделать Карадзе — вот только начальство в лице несменяемого товарища министра внутренних дел, Кахи Несторовича Цакаи очень уж место выбрало странное для встречи. Не кабинет в здании министерства, защищенный от прослушивания — а задняя комната в здании Императорского яхт-клуба. Место достойное, слов нет — вот только для тайных встреч на взгляд товарища начальника департамента контрразведки совсем неподходящее. Но начальству виднее…
Войдя в здание, Карадзе кивнул швейцару, тот внимательно всмотрелся в него. Карадзе членом клуба не был — не тот уровень.
— Каха Несторович. — тихо сказал Карадзе швейцару и тот, не меняя бесстрастного выражения лица кивнул.
— Разумеется. Пройдемте.
Обслуживание в Императорском яхт-клубе было всегда на самом высшем уровне…
Каха Цакая располагался в своем любимом кресле, в глубине комнаты. Камин сегодня не горел — его замешало несколько толстых свечей в массивных бронзовых подсвечниках. Лицо постоянного товарища министра тонуло в полумраке…
— Итак, Гиви. Расскажи нам о своих изысканиях…
Карадзе вздрогнул, оглянулся — ему показалось, то в этой комнате, больше похожей на комнату в склепе есть кто-то еще кроме него, и за это он был вознагражден сухим, больше похожем на кашель смехом.
— Никого нет. Здесь только мы двое. Ты присядь, присядь поближе Гиви, в ногах все равно правды нет, генацвале.
Карадзе, знавший Цакаю много лет, работавший с ним, за это время прекрасно научился распознавать настроение, и даже оттенки настроения своего шефа. Прорвавшееся грузинское слово означало, что товарищ министра волнуется намного больше, чем хочет это показать.
— Итак, результатов пока мало, но все же есть. Для начала — мы прогнали все доходы и расходы Гирмана за несколько лет через систему анализа и получили очень интересный результат. Его доходы постоянно, подчеркиваю — постоянно — превышают расходы. За эти годы, по которым мы провели анализ, набирается весьма существенная сумма, которая пошла неизвестно куда. Можно купить домик на берегу, землю, и останется на то, чтобы встретить старость в достатке. Объяснений этому мы не нашли, но… работаем по этому направлению дальше…
— Нетипично… — задумчиво сказал, скорее сам себе, чем собеседнику Цакая — обычно бывает наоборот…
— Вот именно. Если бы расходы превышали доходы, все было бы понятно. Но наоборот…
— Играет? — поднял брови Цакая
— Рано говорить, слишком мало времени наблюдаем, но… никаких признаков. Мы немного пошерудили в его доме… ни малейшего объяснения, куда деваются деньги. Ни картин старых мастеров на стенах, ни карт, ни коллекции вин, ничего. Я чувствую, он и дома то не бывает…
— Чувствуешь? — недоуменно переспросил Цакая — ты это чувствуешь?
Карадзе молчал, понимая что сболтнул совсем не то, что надо…
— Насколько я помню, мы сыщики. А у сыщиков нет такого понятия как чувства. Нет и не может быть, Гиви, неужели ты так этого и не понял? Мы вообще говорим только о том, что видим и знаем. Он пошел, она принесла, они встретились. Чувства же запри под замок. Прибереги их для семьи, генацвале. Продолжай.
— А вот сегодня… — продолжил Карадзе — произошло нечто, что выбивается из колеи. В девять-пятнадцать он вышел из здания министерства, причем мы его едва не потеряли — он переоделся. Прошел пешком аж до самой Исаакиевской площади. Там попытался сорваться — двойная куртка…
Каха Несторович довольно кивнул — прием был знаком.
— Примерно в девять-пятьдесят он се в машину, находившуюся в пешеходной зоне и на этом мы его потеряли. Машина — Хорьх, правительственные номера, 5646.
— И?
— Машина закреплена за гаражом Собственной, его императорского величества канцелярии. Возит начальника третьего отделения, Владимира Владимировича Путилова.
Удар достиг цели — Карадзе видел, что ему удалось на самом деле удивить своего начальника — а такое бывало очень и очень нечасто.
— Может, кого другого возили… — недоуменно пробормотал Цакая — деда шено…
— Это Хорьх то? — саркастически заметил Карадзе — на разгонную машину он никак не тянет, слишком жирно даже для Собственной, его императорского величества канцелярии.
Повисло молчание.
— Продолжай работать — наконец прервал молчание товарищ министра — самое главное вот что. Подними всю его биографию. Любой ценой узнай, куда он отправляет деньги. Завтра я подпишу у министра приказ на поощрения на крупные суммы, в том числе и по Гирману. Узнай, куда они пойдут.
— Понял… — кивнул Карадзе, мысль о внеочередной премии его весьма воодушевила.
Когда за действительным статским советником захлопнулась дверь, Каха Цакая откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Мир уплыл из под ног, единственным источником шума остался ритмично тукающий на погасшем камине метроном. Минута тянулась за минутой, Цакая мог так сидеть и час и два, не обращая внимание ни на что, кроме собственных мыслей. Нужно было остановиться и понять, что делать дальше. Пока что он не до конца понимал что происходит — и это было очень опасно. Если ты действуешь в ситуации, которую не понимаешь — это все равно, что идти в дремучий лес без карты. Отойдя от опушки на несколько метров еще можно быстро и безошибочно выбраться назад. Но чем дальше ты забираешься в незнакомую чащу без карты — тем меньше шансов, что ты найдешь дорогу назад. Сейчас была именно эта ситуация. В молодости, да и сейчас, постоянный товарищ министра поигрывал в карты — не для денег, а исключительно для тренировки, для гимнастики ума. Оттуда он вынес одно правило: если ты сел играть и в течение двадцати минут от начала не понял, за чей счет идет игра — значит, она идет за твой счет. Сейчас он чувствовал именно то, что идет большая игра — за его счет.
Наконец, Каха Несторович открыл глаза. За то время, пока он сидел в своего рода прострации, никто не посмел открыть дверь и побеспокоить его, нарушить уединение. Он встал, дотянулся до однеого из подсвечников, свечи в котором сгорели уже наполовину, поставил его на приставной столик. Из стоящего у столика кейса достал несколько листов белой бумаги и простой карандаш. Задумался…
Гирман и Путилов. Объяснений этой встречи — а она, безусловно, не случайна — могут быть два. Гирман и Путилов сговариваются о чем-то — и в том и в другом случае.
Карандаш вывел на листе бумаги «сговор»…
О чем они могут сговариваться? Либо это обычная бюрократическая интрига — прожив на свете довольно долго, повращавшись в кругах высшей петербургской власти, Каха Цакая уже не удивлялся никаким бюрократическим заговорам, направленным на то, чтобы спихнуть кого-то, кто сидит выше и самому занять его место. Гирман может метить на его место? Да вполне — хотя сложно, сложнее даже чем подсидеть министра — но вполне возможно. Хотя маловероятно — именно потому, что по статуту должности несменяемый товарищ министра на то и называется не сменяемый что его не меняют. Для того, чтобы его сменили, нужно чтобы произошло что-то совсем из рук вон выходящее. Гирман мог подсиживать двоих — либо его, Цакаю, либо министра. Если бы он подсиживал министра — то скорее всего пришел бы к самому Цакае. Был еще маловероятный вариант, что Путилов просто переманивает работника в свою структуру — такой вариант хоть и маловероятен, но его исключать полностью тоже нельзя.
Карандаш написал три цифры, с единицы по тройку и напротив каждой и них, соответственно: "копает под меня", "копает под министра" и "меняет работу".
Подумав, товарищ министра зачеркнул написанное и написал то же самое только в другой последовательности, по степени вероятности событий. На первом месте — копает под министра, на втором — меняет работу, на третьем — копает под меня. Все-таки сместить постоянного товарища министра и занять его должность самому сложно, даже очень сложно. Наверное, так…
Второй вариант сговора — то, что и подозревал Цакая. Ему уже давно не нравилось то, что британская разведка весьма вольно действует на Восточных территориях, слишком часто ее эмиссары обходили расставленные для них ловушки. Этому напрашивалось только одно объяснение. Оно было страшным — но еще страшнее было совать голову в песок, уподобляясь австралийскому страусу. Где то на самом верху действовал британский агент, передавая информацию об антитеррористических и контрразведывательных мероприятиях своим хозяевам.
Цакая отложил исписанный лист, достал следующий. Итак, идущий из Лондона заговор…
На что он может быть направлен? Судя по размаху — а Цакая как опытный игрок угадывал масштаб интриги — на что-то серьезное. Таким серьезным может быть только отторжение территорий от России. Сейчас Россия занимает доминирующее положение на рынке нефти, вместе с Германией с ее африканскими запасами — почти абсолютное. Остальные если кто и добывает — то только для своих нужд и то часто не хватает. Россия устанавливала такую цену, какую хотела, но дело было даже не в цене, цена была разумной. Расплата за нефть шла не национальными валютами, то есть мало чего стоящими бумажками — а либо золотом, либо товарами, на которые укажет продавец — то есть Россия — по зачетным ценам. Британия вместе с САСШ уже не раз поднимали вопрос о создании некоей глобальной наднациональной расчетной валюты, долженствующей оживить межгосударственную торговлю, чахнущую из-за несовершенства расчетной системы (простыми словами из-за того, что у тех кто хотел покупать не было на что покупать, не было того, что нужно было продавцу). Естественно ее эмиссионный центр должен был находиться в Лондоне, пыжившемся стать мировой финансовой столицей. Но для этого не хватало главного — согласия России и Германии, а без них наднациональная валюта оказывалась необеспеченной. Если же у британцев будет Восток — у них будет не только нефть, у них будет громадная и вполне к нашему времени обустроенная должным образом территория — с производством, с коммуникациями, с энергетической системой, с образованным и большей частью выведенным из вековой нищеты населением. Куш, ради которого любая держава пойдет на все.