Всадник Мёртвой Луны 005 ("Встреч неведомой будущности") - Васильев Александр Александрович

Встреч неведомой будущности

Владислав присел на корточки, примостившись на большой, плоской поверхности огромного камня, скорей уж напоминающего грубо обработанную, неведомо кем и кода, базальтовую плиту, нежели простой валун естественного происхождения, и задумчиво смотрел на высящийся перед ним холм, по которому вверх, от остатков моста, к недавно оставленному им городу, белесыми петлями взбегала древняя дорога. В свете ясного весеннего дня башня Детинца, круто вздымающаяся над поясами стен, на фоне пепельного склона горы, сейчас смотрелась вовсе не светящимся призрачным лунным светом зловещим призраком, а лишь попросту чуть более светлого камня серой каменной колонной, заметно обветшавшей под бременем лет, и давно уж утратившей свою первозданную белоснежную чистоту. Но венчающая её корона всё также продолжала плавно проворачиваться, как бы озирая долину недобрым взглядом продольных щелей своих бойниц. И, вполне возможно, сейчас, из одной из них, на Владислава бесстрастно глядели, из-под тени глухого капюшона, слепые бельма заимствованного тела нынешнего предводителя Кольценсосцев. И от этой мысли он даже слегка содрогнулся, чуть покачнувшись на носках, и тяжесть заплечного мешка, оттягивавшего ему плечи, еле заметно колыхнулась вместе с телом, заставив его грузно обрушиться на низкие каблуки своих старых походных сапог, в которых он проделал, ещё столь недавно, весь столь долгий и ужасный путь от отчего дома до ныне несуществующей уже твердыни Чернограда.

Проваливаясь, вчера ночью, после совершенно измотавшего его разговора, в глухое забытье, Владислав имел намерение спать аж до самого до упора, с чётким осознанием того, что спешить ему, собственно, пока что особо и некуда. И что все возможные грядущие неприятности вполне могут и подождать - пока он наберётся достаточных сил, чтобы встретить их в ясном сознании хорошо отдохнувшего тела. Но ему едва дали поспать лишь несколько жалких часов до рассвета, и как только первые лучи от протаявшего далёким , закрытым изломанными вершинами восточного хребта небосклона, просочились в полуприкрытые ставни рабочей комнаты, его тут же и выбросило из сна - словно бы невидимым, но хорошо ощутимым пинком из той внутренней тьмы его сознания, в которой вокруг него плавали плохо различимые кошмары.

Вскинувшись на кровати, он тут же почувствовал, словно бы услышал, едва слышный шепот, идущий откуда-то из глубины его собственного слуха, и навевающий ему, что вот - нужно немедленно вставать, и - как можно скорее собираться в дальний, опасный путь. Он, всё же, таки не перенбрёг посещением помывочной, для чего ему пришлось, дрожа от холода, и кутая голое тело в тёплый, меховой плащ, спуститься вниз, и пройти к жилому корпусу, где он, кое-как, всё же согрел себе, в медном, лужёном котле, стылую воду. Оделся он, после помывки, уже в то, в чём пришёл, в эту проклятую страну, когда-то из своего, такого далёкого сейчас дома. Благо старая одежда была заботливо сложена Ладненьким в его дорожный сундук, перед их отъездом из Чернограда. Барахлишко было, конечно же, выношенным и достаточно ветхим, но, в данных обстоятельствах, именно тем, что нужно, дабы не вызывать лишних подозрений в случае какой нежелательной встречи.

Наскоро перекусив в кухне сушёным мясом с походными лепешками - ни сил, ни желания приготовить себе что-то горячее у него не было совершенно, он набил себе, тем же самым, что и ел на завтрак, заплечный мешок, прихваченный из комнаты. Перетащив его ко входу жилого корпуса, и оставив в коридоре, он, всё же, таки вернулся в башню - дабы ещё раз тщательно изучить карту местностей своего будущего похода.

Под конец, плюнув на предупреждения, он, всё же, перерисовал себе, графитовым стило, на чистый лист бумаги, общий набросок ожидавшего его пути, с пометками водосборов, а заодно - и найденную на обороте карты схему туннеля в горах перевала у него над головой, со зловещим названием "Паучье логово", через который ему, совершенно очевидно, ещё таки предстояло пройти, чтобы оказаться по ту стону горного кряжа.

Вернувшись в свою прежнюю комнату, в жилом корпусе, он без труда отыскал в конторке подобранную Тайноведом, для их так и не состоявшегося похода на тот берег реки, стопку бумаг - различного рода документы, долженствующие создать им благопристойную и правдоподобную легенду, на случай столкновения с дозорами белгородцев. Теперь всё это вполне могло пригодится и Владиславу, в его продвижении там, за горами. Выбрав оттуда то, что касалось именно его легенды, он, движимый внезапным побуждением, присоединил к бумагам также письма и портреты в медальонах, захваченные им, в своё время, на Корабельном острове.

В их общей с Тайноведом комнате, радом с конторкой того, стоял также и огромный, тёмного дерева, окованный железом сундук, который его прежние товарищи успели набить, почти до самого верха, собранными ими отовсюду золотыми монетами и драгоценностями. Особой необходимости в деньгах на ближайшее будущее не предвиделось, но Владислав, всё же, таки наполнил свой кошель оттуда, и - на всякий случай, прихватил также и пригоршню лежавших там вроссыпь мелких бриллиантов, рубинов и изумрудов. Хотя, безусловно, тащить с собой лишнее в пеший поход явно и не стоило. Но камни были не тяжелы - а золото, что ж, вполне возможной было бы и такое, что ему пришлось бы откупаться от встреченного дозора, или каких случайных разбойников.

Затем он облачился в свой старый доспех, в котором он, когда-то - и не так уж, впрочем, и давно, на самом-то деле, пришёл в Чёрную Крепость, надел перевязь с мечом и кинжалом, и, быстро окинув взглядом комнату, вышел из неё с чувством одновременно, и тяжкой, сосущей тоски, и - в то же время, определённого облегчения и освобождения от пережитых здесь кошмаров. Лук и колчан, он, по определённом размышлении, решил с собой, всё же, не брать. Судя по всему, ему следовало избегать вооружённых столкновений поелику возможно - полагаясь исключительно на скрытность и хитрость. А заговоренные стрелы в колчане, в случае пленения, могли рассказать о нём слишком много нежелательного. Брать же лишь простые стрелы в этот поход, судя по всему уже попросту не имело особого смысла.

Подхватив заплечный мешок он вышел наружу, и с содроганием увидел две чёрные фигуры в балахонах, с низко надвинутыми капюшонами, которые терпеливо дожидались его во дворе Детинца. Утро уже успело хорошо вступить в свои права, но даже в и свете дня эти фигуры распространяли вокруг себя тяжёлый, хорошо ощущаемый, просто непереносимый ужас. Лиц под глубокими капюшонами не было видно, но Владислав, всё же, как-то сумел почувствовать, что самого Предводителя среди них нету. При всей общности исходящего от них влияния, каждый из Кольценосцев имел, в этом воздействии, и нечто вполне личное, особенное - как бы некий свой, особый, невещественный запах, что резко отличал его ото всех остальных в их сообществе. И Владислав ясно осознавал, что ни с одним из этих ему, до сих пор, ещё не приходилось иметь дела.

Провожатые не произнесли ни слова, даже не поприветствовали его, да и он их не стал ни о чём спрашивать. Всё было предельно ясно - кто-то должен был закрыть за ним ворота крепости. Хотя.. Была ли в этом хоть малейшая необходимость, при их-то наличии в городе? Кто знает... Во всяком случае они проводили его до ворот Детница, и даже сами для него их распахнули. Видимо, к делу своего служения они относились вполне серьёзно - и уж если начали служить возможному будущему хозяину, то это у них проявлялось и вот в таких мелочах также.

Впервые за всё своё время пребывания здесь Владислав видел нижний город при свете дня. Спускаясь по плитам древней дороги, он сразу же отметил, что та гнетущая, ужасающая атмосфера, которая так поражала его здесь раньше, сейчас совершенно покинула эти древние развалины. Хижины по обоим сторонам пути были сейчас не более чем, просто уродливыми постройками, наскоро состряпанными из совершенно разнородного подручного мусора. Даже вонь и запахи гниющих отбросов, видимо, уже давно успели выветриться оттуда. Так что, под ясным светлым небом наступающего великолепного весеннего дня, вид вокруг был хоть и жалким, но, всё же, ничем особо не поражающим его обострённые до предела, всем пережитым за последние дни, внутренние чувства. Всё здесь теперь выглядело одной давно уж заброшенной, и оставленной всем живым - даже не было видно шныряющих крыс, свалкой строительного хлама.

Владислав испытал совершенно бессознательное и беспредельное облегчение, когда за ним, наконец-то, захлопнулись створки ворот нижнего укрепления, отрезав его от этих столь молчаливых, то ли сопровождающих, то ли, всё же - конвоиров. Они не обменялись ни единимым звуком даже и в самый момент расставания. Не было ни пожеланий счастливого пути, ни высказанных надежд на благополучное завершение всего дела. Замкнутость Кольценосцев была совершенно непреодолимой. Но ещё одно тяжёлое испытание ждало его внизу, у рухнувшего моста.

Даже и в свете дня река по прежнему исходила белесым, еле видимым, но, при этом, до жути удушливым туманом. Обломки моста, перегородившие русло, вполне позволяли, перепрыгивая с одного из них на другой, без особого труда преодолеть реку, не заходя в воду. Но испарения, поднимавшиеся меж камнями, действовали на его сознание почти как тот конопляный дым, которым так любили дышать, со своих жаровен в шатрах, степные кочевники. Владиславу, несколько раз за время преодоления реки, казалось, что он вот-вот попросту потеряет сознание, и тут же упадёт в воду совершенно недвижимым телом. Да и выбраться на дорогу с низины, заполненной обгоревшими стеблями жутких цветов, выжженных, при своём посещении долины, войском белгородцев, со всё ещё кружащейся головой, оказалось не так-то просто. Низины, подходившие к реке с обоих сторон, упирались вверху в обрывистые склоны, с которых спуститься вниз было бы куда как проще, чем на них взобраться, особенно же с тяжёлым грузом за плечами.

Так что, перейдя дорогу, пройдя через открытый проём в стене - с другой её стоны, и поднявшись, по обнаружившейся там тропе, над ядовитыми испарениями реки, Владислав, всё же, решил таки малость передохнуть на открывшемся ему там, наверху, большом камне с плоской вершиной.

С места, где лежал этот камень, вся долина просматривалась ясно, совершенно как на ладони. Здесь, прямо поперёк тропы, взбиравшейся по крутому каменистому склону хребта, в горы врезалась глубокая расщелина, пожалуй - даже небольшое ущелье, по дну которого, с гор, сбегал ручей, впадавший затем в реку, бежавшую посредине долины, и который, видимо, и промыл, за множество столетий, эту самую расщелину. Город располагался чуть ниже этой расщелины - на высоком холме - видимо, гигантской древней осыпи, перегородившей когда-то совершенно такую же, только гораздо более широкую, расщелину в склоне хребта по ту сторону реки. И тоже, наверняка, промытой, когда-то, потоками с гор, теперь полностью поглощавшимися водопроводами города, и питавшими, на вытоке, его рвы. Видимо эти-то воды, тоже как-то сбрасываемые, в результате, в реку по подземным проходам, и отравляли её чем-то совершенно отвратительным и ужасным. Питавшим, в частности, и цветы, произраставшие на лугах, возникших на плоских низинах, образовавшихся в устьях спускавшихся к ней этих двух боковых расщелин.

Возведенный на плоском навершии этой, поистине гигантской каменной осыпи, древний город жался к крутому, почти отвесному обрыву хребта, с которого, видимо, когда-то и произошло обрушение всех этих скалистых обломков. Плоскость этой выемки в теле горы, располагалась под небольшим углом по отношению к долине реки, и поэтому и весь город также был слегка развёрнут, лицевой стороной своей, от направления протоки реки, что отсюда, сейчас, очень хорошо просматривалось Владиславом.

Две эти расщелины образовывали тут, вместе с долиной реки, огромную крестообразную выемку в теле хребта. За этой выемкой главная долина продолжала круто уходить, всё более сужаясь, куда-то вглубь горного массива, но затем она делала резкий поворот вправо, совершенно скрываясь из вида за крутыми скалами. Так что отсюда невозможно было определить, завершается ли она там, и если завершается - то как скоро. Вдоль реки, скрывавшейся за этим поворотом, по противоположному к городу берегу, поток сопровождала древняя, когда-то мощёная серыми каменными плитами дорога, сейчас, впрочем, сильно замусоренная многочисленным осыпями - видимо за этим участком дороги не следили уже несчётное количество лет.

Владислав, сидя на корточках, и постепенно успокаивая своё дыхание, бездумно созерцал открывшийся ему вид. Солнце, всё ещё скрывавшееся за острыми пиками хребта, с противоположной стороны долины, тем не менее уже наполнило своим светом запредельную голубизну небесного свода, сиявшего сейчас над его головой совершенно нестерпимым бирюзовым оттенком. Впрочем, в долине было всё ещё достаточно прохладно, и Владислав зыбко кутал своё, столь недавно разогретое на крутом подъёме, а сейчас постепенно остывающее тело в тёплый зимний плащ.

Уткнувшись в расщелину, тропа здесь делала крутой поворот влево, и дальше взбиралась по её склону вверх весьма узкой каменной полкой, врезанной в крутой склон этой расщелины.

Владислав, рассеяно созерцая древний город напротив, начал всё яснее и яснее ощущать, где-то в самой глубине души своей, что сознание его постепенно как бы высвобождается от некоего такого, совершенно оцепенявшего его все эти последние недели тяжкого наваждения.

Там, по ту сторону реки, всё словно бы плыло в неясной, невидимой дымке, продолжая, тем не менее, оставаться, в заливающем долину рассеянном солнечном свете, видимым до самой малейшей трещинки, до самого малого камешка. Владиславу стало постепенно представляться, что там, внизу - это не просто река, поделившая меж собою две части огромной, узкой долины межгорья, но что это как бы чёткая, хорошо ощущаемая граница меж миром реальным, зримым, вещественным, и - миром совершенно зыбких, нематериальных, и - тем не менее предельно чётких, до жути, кошмаров. Словно бы всё в той, заречной части долины, было порождением чьего-то весьма могущественного и злонамеренного разума. Словно бы всё это было одним непрерывным, зыбким сновидением, в жестокие извивы которого Владислава с товарищами втянуло какой-то совершенно нечеловеческой и необоримой силой в ту роковую ночь, когда они пересекли этот, сейчас разваленный на множество каменных кусков мост. И что вот теперь - он постепенно выходит из плена этих ужасных сновидений, всё более и более погружаясь в привычную, плотную, чувственную и вещественную реальность.

Там - за рекой, всё словно бы пребывало за весьма ощутимым, хотя и совершенно невидимым гигантским хрустальным кристаллом - вроде того, что им, школярам, однажды, на занятии, посвящённом запредельному видению, показывал как-то Мастер. Как и тогда - там, за гранями этого кристалла, ему как бы виделось, как бы - всплывало, неясными очертаниями, что-то совершенно запретное, неясное, и, в то же время, до боли притягательное. Нечто, стремящееся всосать, поглотить в себя его взор, и за взором - и всё его сознание, разом выдернув его из мира живых, в мир бесплотных и неощутимых чувственно телом видений.

Ему вдруг пришло в голову то соображение, что, возможно, где-то так оно, собственно, и есть, и этот древний мост, силой какого-то невероятного ведовства, служил зримым соединением, зримым путём меж миром нормального течения времени, и тем осколком мироздания, где непрерывный поток времени давно уже обратился в свою противоположность, разлившись в раз и навсегда застывшее озеро древней, уже обратившейся в бесплотную легенду эпохи. Эпохи - как бы раз и навсегда уловленной, и выпавшей из течения времен и пространств этого мира. Эпохи, раз и навсегда обратившейся в чей-то никогда не прекращающийся, вечно длящийся кошмар.

Он почувствовал, что ото всего этого у него начинает постепенно всё больше и больше кружится голова. Тут он подумал, что, возможно в этом и заключался смысл действий того отряда, который, развалив этот мост, пробовал раз и навсегда совершенно прервать ту нить, которая связывала, столь роковым образом, эти две запредельно враждебные противоположности мироздания. И что - кто знает, возможно ему уже и не удаться больше никогда вновь вернуться в тот мир потустороннего кошмара, из которого ему удалось сейчас столь счастливо выскользнуть? Мысль эта, мимолётно промелькнувшая у него в голове, принесла ему разом и чувство резкой тревоги, и - в то же время, также и чувство внезапного, совершенно радостного облегчения.