– Да, деньги лучше спрятать, – уже более решительно сказала она.
Солька надулась и отвернулась к окну. Потом она фыркнула, пнула мешок и спросила:
– Ну и где мы их будем прятать?
– На мой взгляд, выбора у нас особого нет.
– Не хочешь ли ты сказать… – со страдальческим лицом начала Солька.
– Да, да, я предлагаю в качестве Кощея, чахнущего над златом, нашу горячо любимую… мою мамочку.
– Нет! – хором закричали девчонки.
– А я и не настаиваю, – пожала я плечами, – готова выслушать ваши предложения.
Девчонки минуты три усиленно думали, минуты три ерзали, минуты три чесали за ушами и вздыхали.
– Хорошо, – наконец-то сказала Солька, – нам больше ничего не остается, как ехать к твоей маме.
– А ты уверена, что она захочет нас принять? – поинтересовалась Альжбетка.
– Пока мы не замужем, пока мы смеем чего-то хотеть и пока мы живем, как нам заблагорассудится, мы – всегда долгожданные гости, ибо моей маме надо же кого-то поучать и надо же что-то возмущенно рассказывать соседкам.
– А что мы ей скажем? – поинтересовалась Солька.
– Не волнуйся, я со своей мамой нужную волну найду.
– Очень в этом сомневаюсь, – сказала Альжбетка, – твоя мама вообще на каких-то других частотах обитает.
Мама открыла дверь и радушно спросила:
– Какого черта так рано? Ты не забыла, что у меня давление?
Мы зашли в квартиру, волоча за собой мешок, наполненный пятьдесят на пятьдесят деньгами и картошкой.
– Это что?! – изумилась мама.
– Ты только не волнуйся, – сказала я, – но мы убили нашу соседку, она все время жарила рыбу… Ты можешь себе представить, как воняло у нас в коридоре?
Мама упала в кресло и схватилась за голову. Половник, который был у нее в руках, упал со звоном на пол.
– Ты случайно не рыбный суп варишь? – поинтересовалась я.
– Это что… это что, все правда?!
– Мама, ну как ты можешь верить подобной ерунде, разве я могу убить человека? – поднимая с кресла свою драгоценную мамулю, спросила я.
– В том-то и дело, в том-то и дело, что ты – можешь, – сказала она, обходя мешок. – Я хочу посмотреть, что там.
– Смотри, – сказала я, развязывая веревку и демонстрируя ей клубни молодого картофеля.
– Это мне? – обрадовалась мама, сменив гнев на милость.
– Нет, – сказала я, только сейчас понимая, что моя мама может не устоять перед молодой картошкой.
– Как это – нет? Что это значит? – завибрировала мама.
– Понимаешь, у Альжбетки очень больна тетя, и ей для выздоровления нужно употреблять специальный картофель, с большим содержанием крахмала… – я посмотрела на Сольку: мне не хватало для вранья словарного запаса из раздела ботаники.
– Это особые клубни, – сказала Солька, – понимаете, каждый год проводятся скрещивания между разными сортами картофеля, для того чтобы…
– Я ничего этого не понимаю, – сказала моя мама, стараясь поставить мешок, – помогите мне отнести его на кухню…
– Зачем? – скрипя зубами, спросила я.
– Мне так удобнее будет доставать из него кар…
– Мама! – вскричала я. – Ты хоть раз можешь меня услышать?! У Альжбетты больна тетя, ей нужен этот особый картофель, и мы его у тебя заберем в самое ближайшее время, чтобы отвезти по назначению!
– Интересное дело, – возмутилась моя мамуля, – а я что, здорова, мне что, не надо лечиться?
Я открыла шкаф, взяла небольшую миску, навалила ее картофелем до краев и сказала:
– Это тебе, и, кстати, еще неизвестно, не вредно ли с твоими заболеваниями лопать столько крахмала?
Мама сразу изменилась в лице.
– Спасибо, – сказала она, отодвигая миску, – но думаю, что для тети Альжбетты это важнее. – Она утерла несуществующую слезу кухонным полотенцем. – Бедная женщина, она наверняка так страдает без крахмала, так страдает, просто вся истощена…
Альжбетку подвели нервы. Не то чтобы она прониклась трепетной любовью к своей несуществующей тетке, а просто все, что она пережила за последнее время, требовало выхода наружу. Альжбетка зарыдала, да так горько и так искренне, что мы с Солькой даже растерялись.
– Вот видишь, – сказала моя мама, – как некоторые люди горячо любят своих близких, не то что ты!
– Мы этот мешок поставим на балконе, – решила я резко сменить тему.
Балкон у мамы был застеклен, так что наши денежки могли не бояться непогоды, да так все же и подальше от кухни. Кто знает, куда мою маму занесут мысли завтра? Она хоть и побаивается всего, что может как-то ухудшить ее, в общем-то, нормальное состояние здоровья, но запретный плод всегда сладок.
– Ставьте, только потом протри пол. А когда вы его заберете?
Хороший вопрос! С одной стороны, постоять бы ему тут пару месяцев, но, с другой стороны, моя непредсказуемая мама…
– Неделю – точно, – ответила я, – а там посмотрим.
Мы потащили мешок.
– Ефросинья, – возмущенно воскликнула моя мама, – не трогай эту тяжесть, тебе еще детей рожать!
Мы подозрительно посмотрели на Сольку: может, мы чего-то не знаем, пропустили, так сказать, за всей этой мышиной возней?
Солька вжала голову в плечи и поглядела на нас. Ей срочно требовалась помощь, потому что последнее время она боялась мою маму как огня.
– А почему это только ей детей рожать? – поинтересовалась я у своей заботливой мамочки.
– У нее есть жених, она скоро выйдет замуж, а там и детки пойдут, – ласково улыбаясь, сказала мама, – а вас замуж все равно не возьмут.
– Это почему же? – спросила я.
– Ты – просто злая неудачница, а подруга твоя – старая и доступная женщина!
Мы с Альжбеткой, вцепившись в мешок, поволокли его к балкону.
– Я, мама, вам еще тройню рожу, вот увидите, – пообещала я, переходя на тон уважения и почтения, – и будете вы, мама, самой счастливой бабушкой на свете, потому что эта тройня будет проживать на вашей жилплощади!
– Ты что такое говоришь? – всплеснула руками мамуля.
– Я говорю, что общение с детьми облагораживает людей, а так как предела совершенству нет, то вам, моя уважаемая родительница, будет предоставлена безграничная возможность прикасаться не только к чему-то абстрактно прекрасному, но и также к конкретному жидкому стулу моих детей.
Когда мы вышли из квартиры, все облегченно вздохнули.
– Как ты думаешь, – спросила Солька, – можно считать, что деньги в надежном месте?
– Я как раз сейчас подсчитываю, сколько у нас времени, – сказала я.
– Как это – подсчитываешь? – удивилась Альжбетка.
– В день мама может съесть в среднем четыре картофелины, вот я и прикидываю – через сколько дней она доберется до денег?
Глава 27
Обычный рабочий день и интрига в кармане
Неделя началась очередным кошмарным сном. Теперь мне привиделось, что я бегу по пустыне, а за мной гонится без правил и, как я полагаю, вне расписания длинный зеленый поезд. Могу всех обрадовать: я свернула в нужный момент, поезд врезался в пальму, а я ударилась лбом об пол, потому что свалилась с кровати.
Не хотелось вставать, не хотелось одеваться и идти на работу, но пока что найденные денежки, к сожалению, не подлежат растрачиванию. Так что – раз, два, три, и я плетусь в ванную.
На работу я пришла сонная, повесила плащ на вешалку при входе в приемную и села на стул возле кабинета Воронцова. Вытянув ноги, я без всякого оптимизма сказала:
– Понедельник – это такая хрень, которая заканчивается вторником…
Дверь кабинета финансовой директрисы распахнулась, и Любовь Григорьевна кинулась ко мне. Вернее, она сначала приоткрыла дверь кабинета Воронцова и, убедившись, что его еще нет, заговорила:
– У нас огромные растраты!
– У кого это – у нас? – поинтересовалась я, зевая.
– Вчера вечером мне прямо домой позвонил Виктор Иванович и сказал, что он и его люди, уж не знаю, кого он имел в виду, изучили всю документацию за последние два года, сделали несколько встречных проверок и обнаружили…
Любовь Григорьевна замолчала,
ожидая от меня хотя бы любопытства.
– Не тяните, мадам, – сказала я, – лошадь может уснуть.
– Нашу фирму обворовали на огромную сумму, и сделал это кто-то свой…
– Везде воруют, – отмахнулась я, мысленно умоляя свою коленку не дрожать.
– Я рассказываю об этом только тебе и надеюсь, ты меня не подведешь и никому об этом не проговоришься. Я просто в таком шоке, что должна с кем-то поделиться всем этим, а тебе я доверяю.
– Напрасно, конечно, но рассказывайте, – направляясь к своему столу, сказала я.
Увидев явное отчаяние на лице финансовой директрисы, я добавила: – Обещаю молчать.
– Так как все документы проходили через мои руки и руки покойного Валентина Петровича, то получается, что это сделали мы, – бледнея с каждой секундой все сильнее, сказала Любовь Григорьевна.
– А зачем же вы позарились на чужое? – покачала я головой. – Как же вам не стыдно – приятная женщина, скоро замуж отправитесь, а воруете денежки в родном предприятии.
– Ты что, ты что, я к этому вообще никакого отношения не имею!
– А Воронцову вы об этом сказали?
– Сказала.
– А он что?
– Говорит, что верит.
– Ну, раз говорит, то тут и думать нечего: считайте, что присяжные только что вас оправдали, идите и больше не балуйтесь.
– Аня, я не могу поверить, что это… что это был Валентин Петрович… Это ужасно!
– В жизни бывает все, – сказала я, – наше дело сторона. Селезнев – родственник Виктора Ивановича, так что пусть разбираются сами.
– Как же они разберутся, когда Селезнев умер… – прошептала Любовь Григорьевна.
– А… ну да… Что-то я пока не проснулась…
– Меня Воронцов еще спрашивал, где могут быть эти деньги, не покупал ли Валентин Петрович каких-нибудь ценных бумаг за последнее время или еще что…
На моем столе царил бардак. Я стала перебирать бумажки и папочки, потом схватила точилку и принялась усиленно заострять все свои три карандаша.
– Ты мне веришь? – спросила тоненькая директриса. – Я же ничего не знала, я и не думала!
– Верю, верю… А что еще говорил Воронцов?
– Да я так разволновалась, еле говорила… Он успокоил меня и сказал, что деньги обязательно найдет и вернет их в дело.
– А ему что, заняться нечем? – вылетело у меня.
– Да нет, почему же, – пожала плечами Любовь Григорьевна, – у него свой бизнес есть, но не бросать же эту фирму. Он хочет, как я понимаю, все здесь наладить и взять нового директора. А теперь вот, пока деньги не найдет, не успокоится…
– Может, Селезнев их потратил на всякие шалости – казино, девочки… На старости лет такое бывает.
– Да он не старый был, и Воронцов сказал, что речь идет об очень крупной сумме.
– Ну и пусть ищет, – махнула я рукой, – а мне тут работать надо.
Интересно, случился бы инфаркт у Воронцова, узнай он, что деньги вместе с картошкой, выращенной руками покойного директора, находятся на балконе моей оригинальной родительницы?
– Подожди ты со своей работой, – сказала Зорина, забирая у меня из рук приказы, – мне же сейчас к следователю идти.
– Ну и что? Развлечетесь, ни в чем там себе не отказывайте.
– Что он у тебя спрашивал? – строго спросила Любовь Григорьевна.
– Да домогался со страшной силой целых два часа.
– Как это – домогался? – не поняла Любовь Григорьевна.
– Вопросы глупые задавал.
– Какие? Что ты мне ничего не рассказываешь?
Мне пришлось отобрать у взволнованной женщины приказы: она так дергалась, что машинка для удаления бумаг явно проигрывала ей в сноровке.
– Ну, как – какие… Когда был первый сексуальный опыт, привлекают ли вас женщины, ваши эротические фантазии…
Очки директрисы взлетели до потолка, глаза ее округлились, а челка встала дыбом.
– Хватит, хватит надо мной издеваться, я и так уже вся на нервах, почему ты просто не можешь мне сказать, как все было?!
– Да это чтобы вам не было страшно, и вообще, мне бы ваши проблемы… Максим Леонидович – такой милый следователь, если бы не мое глубокое уважение к Крошкину, я бы вас сосватала.
Любовь Григорьевна поплелась в свой кабинет. Надеюсь, я развеяла все ее страхи.