– Каком таком кладбище? – изумился Вася.
– На которое мы сейчас поедем! Не спрашивай меня сейчас ни о чем. Времени нет, сам все увидишь! – Наташе действительно не хотелось сейчас рассказывать Васе, что за предприятие она затеяла и почему. Все надуманное ею к этому моменту было настолько невероятно, что хотелось поскорее или доказать это, или выкинуть из головы и больше не мучиться так, как она мучилась предыдущим вечером.
– А зачем нам все кладбище? Может, и одного покойника было бы вполне достаточно. Минуток этак пять электрическим светом в глаза ему посветить – и все сразу скажет, чего вам, барышня, у мертвых вызнать надобно.
– Да перестань ты, и так страшно. Все взял?
– Вроде да…
– Ну что, едем? – Наташа робко понадеялась, что Вася сейчас все бросит и откажется да еще и ее ни за что не пустит. А затем свяжет, и она действительно никуда не сможет поехать, а завтра уже будет поздно… Гробы вскрывать она точно не пойдет…
– Ну?.. – нетерпеливо спросил друг.
Наташа вздохнула: значит, похода не миновать…
– Все, Василий, вперед…
Стояла сухая и теплая ночь. Двуколка, под легким Васиным управлением, катилась тихо и гладко. Вот только ветер. Очень сильный и неспокойный. Когда он дул на одной ноте: длинно, протяжно и в спину, казалось, что он даже помогает, слегка подталкивая их. Но вот он на секунду замирал, а потом резко разворачивался на 180 градусов и ударял в лицо, совсем недружественно подвывая. И Наташе приходилось тихонько отплевываться от песка, попавшего в рот. Небо тоже, в зависимости от направления ветра, то сияло чистым звездным островком, то вдруг темнело нахмуренным облаком. Внезапно тучи, как во многих классических приключенческих книгах, которые читала Наташа, разошлись, и выплыла луна, правда, не полная.
– Уууууу!!!.. – немедленно завыл Вася, подняв голову.
– Господи, Вася, да ты что! – зашипела покрывшаяся от ужаса мурашками Наташа.
– Ну, я думал, так положено… – виновато посмотрел на Наташу друг. – И засмеялся, – да не бойтесь, Наташа. Я с вами. На кладбище те же люди лежат, только мертвые…
– Да, утешил. Со мной все хорошо, ты только не вой больше…
– Ладно! А вы подышите пока…
– Да я вроде и так дышу, – не поняла Наташа. – А! Ну да, совсем забыла!
Ведь сама недавно рассказывала другу о методах успокаивающего дыхания. Прочла в очередной полезной брошюрке, выписанной из Петербурга. И дальше она ехала, стараясь дышать по всей спасительной этой науке. На шесть вдох, на четыре пауза, на восемь выдох. Помогло. Она так увлеклась счетом, что пришла в себя, когда коляска остановилась у кладбищенских ворот.
То, что ей было нужно, – церковь, окруженная небольшой кучкой старых метл и самыми почетными захоронениями, – находилось практически сразу за ними, чуть левее от центрального входа.
Как ни странно, но открываемые Васей ворота даже не скрипнули.
«Сторож молодец, следит за хозяйством! – подумал Вася, осторожно вешая снятый замок на свободную петлю. – Не встретить бы его только, хотя час вроде самый сонный… Чего нормальному человеку, даже если он кладбищенский сторож, здесь бродить…»
Он тоже немножко боялся, поэтому и отвлекал себя всякими мыслями, пока они шли к церкви. Правда, в отличие от Наташи, боялся не мистических событий, а вполне материальных. Уж больно далеко, видимо, барышня в своих изысканиях зашла, и это могло очень сильно кое-кого насторожить…
В окнах маленькой церкви оранжевел слабый оттенок света, видимо от оставленной на ночь лампады. Вообще, надо сказать, церковь была довольно-таки необычной. Стояла она с 1700 года. При каких обстоятельствах и в честь чего была выстроена – неизвестно. Каменно-деревянная, причем камня больше. На наружных стенах с северной и западной стороны вделаны шесть крестов из булыжника разной величины, с какими-то странными надписями, которые до сих пор никто не смог разобрать. Окна снизу начинаются иным манером, чем заканчиваются вверху. А в пяти из них даже витражи сохранились, периодически обновляемые местными умельцами.
Именно из одного такого витражного окна и рассеивался мягкий оранжевый свет, хотя после первого порыва, перескочив в соседнее витражное оконце, он уже превратился в сиреневый, затем – в зеленый..
Друзья поднялись по ступенькам и застыли. Наташа кивнула Васе: зажги фонарь, но тот показал внутрь, что лучше там, и толкнул дверь…
* * *Из сине-серого природного мира они попали в черно-коричневый каменный тоннель, как показалось сейчас Наташе. В конце тоннеля горела внимательным светом маленькая масляная лампада.
До сегодняшней ночи она в этой церкви была всего один раз. И, естественно, днем. Помнится, при дневном свете она выглядела очень маленькой: чтобы обойти ее всю, Наташе потребовалось буквально две минуты. Сейчас же, то ли от страха, то ли с непривычного глаза, казалось, что нужно идти многие долгие часы чрез каменные анфилады и угрожающе перекрещивающиеся над головой своды. Девушка тряхнула головой: «Ну хватит, сама себя запугиваю! К главному еще даже не приблизилась, а уже фантазировать начинаю! – И Наташа опять уже нетерпеливо кивнула Василию, шепнув: – Ну зажигай же уже!»
Тот чиркнул спичками и засветил небольшой фонарь, который дал совсем немного света, тоже придавленного чуждой для него атмосферой. Висел себе в прихожей, милым хозяевам по ночам подмигивал да путь в туалеты и на лестницы указывал. За что же его в ссылку-то каменную, с уютного теплого места сослали, движениями и холодом обеспокоили. И фонарь собрался с горя потухнуть, но поскольку был еще молодым, то любопытство пересилило, и он засветил даже ярче.
Но видно все равно было только на три шага вперед. И друзья – Вася впереди, Наташа, держась на всякий случай за полу его пиджака, сзади, – тронулись вперед. Шли они на огонек лампадки и на нечто серым прямоугольником отпечатывающееся в темноте…
Сделав шагов десять, Василий поднял фонарь повыше. Соединившись в фокусированную воронку, свет упал на стоящий на помосте гроб с лежащим в нем с мирно сложенными по-покойницки руками Антоном Ивановичем. Наташа не удержалась от вскрика, но тут же зажала себе рот ладошкой.
В ужаснувшемся и ставшем тусклым свете фонаря, в угрожающем мигании лампады дражайший родственник, казалось, был абсолютно счастлив. Неестественно задранное восковое лицо в смерти потеряло свое тревожное и суетливое выражение и застыло упокоенно, с какой-то даже всезнающей ухмылочкой…
Василий перекрестился и оглянулся на Наташу. Та уж третий раз про себя читала «Отче наш», крепко зажмурившись и пообещав открыть глаза после пятого прочтения. Василий непочтительно толкнул ее в бок.
– Да будет воля Твоя, – разозлившимся голосом зазвенела Наташа и открыла глаза.
– Барышня, потом молитвы читать будете. Чем раньше узнаете, что хотели, тем раньше уйдем. Богу сподручнее в спальне будет молиться.
– Да, Вася, извини, – пришедшая в себя от привычных Васиных интонаций, она засунула под любопытным Васиным взором руку за лиф и достала листочек.
– Вась, сейчас я читать буду, вот здесь под лампадкой, а ты смотри внимательно на Антона Ивановича, если что-то совпадать будет – останови меня, вместе посмотрим. Или хочешь, наоборот…
Вася только улыбнулся:
– Давайте уж читайте!
Наташа расправила листочек и что-то забормотала, ища нужное место. Наконец нашедши, спросила:
– Готов?
– Ага!
– Тогда прежде на лицо его смотри, – и начала читать: «…наступает значительное затруднение дыхания, вследствие чего у человека возникает шум в ушах, галлюцинации. Длинные судороги могут поражать лицевые мышцы, иногда человек так и умирает, с искаженным от судорог лицом, а трупное окоченение превращает его в прихотливую маску…»
– Стоп! – прошептал Василий. – Смотрите сюда! – и посветил фонариком прямо в мертвое лицо дражайшего родственника.
То, что друзьям ранее показалось покойной ухмылкой, при ближайшем рассмотрении оказалось довольно-таки жутковатой, впрочем действительно не лишенной саркастичности, гримасой. Глаза были сжаты плотно-плотно, даже век не было видно – одни щелочки, причем один глаз сжат сильнее другого, как будто в застывшем тике или спазме. Даже и щека к этому глазу приподнималась. Губы дражайшего родственника были неестественно растянуты, один угол рта ощерился, обнажая синего цвета десны.
– Первый раз такое вижу! – прошептал искренне пораженный Вася. – Обычно лицо-то у покойников покойное, а тут…
Наташа заторопилась читать дальше:
– «…обеднение тканей кислородом вызывает резкую слабость при жизни и характерный посмертный синеватый окрас десен…»
– Да что вы читаете-то? – наконец спохватился Василий.
Наташа протянула ему листок. Это была вырванная из книги про яды страница с описанием одного из растений. Тот, рассмотрев ее, даже присвистнул, с испугом посмотрев на девушку. Та покивала головой, мол, «Да, все так и есть» и спросила:
– Ну что с деснами?
– Да синие, синие, что там дальше?
– «…Если телосложением человек хил и тонкокож, то результаты спазмирования мелких мышц можно проследить и в конечностях. Иногда спазмы настолько сильны, что возникают мельчайшие разрывы мышечных волокон и тонких сосудов. На этих местах образуются различные по цвету пятна. Те же самые разрывы делают кисти и стопы чуть более скрюченными от их естественного состояния…»
– Стопы проверять я не буду! – решительно произнес Вася. – А вот кисти можно посмотреть.
Наташа согласно закивала, и Вася осветил сложенные руки дражайшего. Скрюченность наличествовала безусловнейшая, и кожа была в уродливых темно-бордовых пятнах.
– Все! – прошептала Наталья. – Этого достаточно, больше не могу! – И решительно засунула листочек обратно в лиф.
Друзья дружно перекрестились и буквально побежали к выходу. Тень от фонаря запрыгала по иконам и образам, и Христос с креста смотрел светло и обреченно.
Домой ехали молча. Наташа тихонько провела Васю в свою туалетную комнату, и они долго поливали друг другу на руки и умывали лица. А потом жадно пили брусничный морс.
Подкрепившись, Вася уселся на стул и произнес:
– Ну, Наталья, теперь давайте рассказывайте, чего ради я такие муки принял?
И Наташа, все еще с легким сквозняком ужаса, наплывающим на кожу, рассказала Васе о последнем своем открытии, подсказанном его подарком. О том, что, прочитав в его книге описание одного из цветков, она внезапно поняла, что, во-первых, видела этот цветок у кого-то, а во-вторых, видела как кто-то умирал так же, как описано в смерти от ядовитого действия этого цветка. И сама себе не поверила, но все это нужно было просто проверить. Что они сегодня и сделали.
Выслушав ее, Вася вздохнул. Думал, что история странных преступлений в Порховском уезде расследована и закрыта. А оказывается, она только начинается…
«Милая моя барышня. Вот ведь Господь наградил неугомонностью ума. Надо бы вам с Пинкертоном списаться. Может, в помощники возьмет… Только у него вон полк помощников да охрана государственная. А у Наташи кто? Я, да вот граф теперь – всего войска…»
Тихонько проводив задумчивого Васю из дома, Наташа достала ромашку и написала на втором ее лепестке: «Антон Иванович умер не от разрыва сердца».
Глава девятнадцатая
Наташа размышляет и действует. Ольга. Князева. Никольский. Просьба
Господи, ну вспомнить бы, где она видела этот цветок!
Наташа завершала третий прогулочный круг по саду. Потревоженные быстрыми ее шагами, листья мелко струились за подолом… День стоял недобрый и тяжелый: небо все никак не могло прорваться дождем и, томящееся, висело, надутое грозой, выискивая место, куда бы шарахнуть своей первой молнией. Небесная серость действовала на нервы и окутывала туманом ее мыслительные способности. Но сидеть тоже не сиделось, и вот она кружила и кружила, стараясь смотреть только вниз, где веселые желто-красные листочки катались на хвостиках ее шали…
Уже в который раз Наташа развернула листок с рисунком. Тот с готовностью демонстрировал все одно и то же: темно-зеленые с бахромкой листья, немного светлее снизу, цветочки сиреневые, как башмачки. Небольшое растеньице, не очень приметное… Наташа прикусила губу: «Ну видела же, видела!» Перед глазами даже всплыл кусочек какой-то белой ткани – то ли занавески, то ли скатерти, – на фоне которой виделся этот цветок. И горшок, в котором рос цветок, – что-то там синее было на нем нарисовано, точечки или кружочки… Мука воспоминаний была смертная. Наташа раздражалась все больше.
«Вершина творения, называется! Человек разумный! – ворчала она про себя. – Да о каком тут разуме может идти речь, когда совершенно недавно виденные вещи память отсылает в какие-то дальние дали, запирает на огромный амбарный замок, а ключ тщательно прячет! И достать из этих далей нужную картинку теперь до конца жизни, наверное, не удастся!»
«Вот бы мне такую машинку, вроде фотографической, только еще лучше, чтобы, скажем, увидел то, что запечатлеть нужно, – раз, и изображение в тот же момент готово! Потом, когда понадобилось что-то вспомнить, повернул ключик – и, пожалуйста! Появляется нужная картинка!»
«Нету. Не изобрели еще… – буркнул, видимо, тоже мучившийся от предгрозового состояния саркастический голосок, – сама вспоминай!»
«Не могу!» – честно призналась самой себе Наташа. И в ту же секунду ее осенило! Что видеть она этот горшок с цветком могла только или у соседей, или в Пскове. За это говорил один малообъяснимый для посторонних, но совершенно определенный для нее самой аргумент. Четкость вспоминаемой картинки. Когда она что-либо вспоминала, то, в зависимости от давности произошедшего события, картинка, появляющаяся перед ее мысленным взором, была или яркой, или уже потускневшей, размытой. Понятно, что события эти, соответственно, случались или недавно, или, наоборот, достаточно давно. Вот и сейчас, внимательнейшим образом изучив картинку загадочного цветка на предмет ее четкости, вывод складывался определенный. Ежели бы она видела цветок, скажем, в Петербурге, где последний раз была с полгода назад, то картинка воспоминания явилась бы значительно более тусклой. Однако нынешняя ее яркость говорила примерно о трехмесячном сроке увиденного. То есть видеть этот цветок она могла только где-то поблизости, ну в самом крайнем случае в Порхове или Пскове. Так почему бы тогда не проехаться по соседям да на подоконники не посмотреть? И в Псков можно съездить. И все сразу в этом ужасном деле станет намного, намного понятнее. Просто надо найти, у кого растет этот убийственно-невинный цветок.
Сразу вспомнилось, как совсем недавно она вот так вот уже собиралась проехаться по соседям на поиски загадочного рубщика дров. И опоздала… Не опоздать бы в этот раз!
«А еще графу надо уезжать… – хмурилась Наташа, ковыряя носком туфельки цветные камешки, насыпанные вокруг фонтана. – Нельзя ему здесь оставаться. Опасно…»
Небо, наконец, выбрало подходящее место и метнуло молнию прямиком в умирающий около озера вяз. Тот даже не успел застонать – смерть была мгновенна и легка. Начавшийся ливень торжественно оплакал мертвое дерево…
* * *Не откладывая поездку в долгий ящик, сразу после дождя Наташа направилась к Затеевым. Синенькие цветочки в горшках, и только синенькие цветочки цвели и множились у нее в голове, и, чтобы убрать их оттуда, существовал единственный способ – увидеть их воочию. Бродить по соседям в одиночестве не хотелось. С Ольгой все было бы веселее. Да и вдвоем сподручнее будет подоконники осматривать.
Олин гамак в саду висел весь пропитанный водой и грустно покачивался от собственной тяжести. Он мокро смотрел на Наташу, печалясь, что скоро его снимут, и придется долгую холодную зиму и плаксивую весну лежать обездвиженным в чулане… И замерзшие мышки будут задумчиво жевать разлохматившиеся его кончики…
В доме, казалось, никого не было. В столовой – тишина, в гостиной – ленивые пылинки рассекали прозрачным танцем пустоту. «Есть кто-нибудь?!» – крикнула Наташа и прислушалась.
«Никого и ничего!.. Куда же все подевались, интересно?!» Она поднялась на второй этаж, специально громко притопывая ногами. Дверь в Ольгину комнату стояла приоткрытой. Наташа заглянула туда и… в ту же секунду чуть не лишилась ума: в еще не рассеявшихся после дождя сумерках на нее медленно наплывало белое лицо висельника с рыжей мохнатой веревкой вокруг шеи. Короткое платье висельника открывало белые полные ноги. Висельник хрипел и протягивал к ней страшные белые руки. В следующую секунду Наташа завизжала и что было сил толкнула привидение прямо в грудь. То отлетело на кровать, и от удара изо рта его вылетел кусок чего-то красного.