И, попрощавшись, Каллеони быстро заторопился по улице.
* * *
Поклонившись, префект Винченцо передал герцогу Лоренцо небольшую папку с красными завязками.
– Можете взглянуть, ваша светлость. Здесь все материалы по делу Джакопо Сантарелли.
– Хм, весьма любопытно, – перелистав несколько листков, проговорил он. – Сколько человек, так сказать, посягало на невинность Джакопо?
– Их было пятеро. Все они художники, но наиболее известный из них – Леонардо да Винчи.
– Этот Джакопо Сантарелли действительно так хорош, что на него позарились сразу пять художников? – скривился герцог. – Насколько мне известно, художники знают, что такое красота.
– Ваша светлость, переверните несколько страниц. Там натурщик представлен во всей красе, – подсказал префект, поклонившись еще ниже.
Лоренцо любил выслушивать доклады в своем личном кабинете, заставленном по всем стенам редчайшими книгами. На человека просвещенного подобный вид производил сильное впечатление. Префект Винченцо относился к их числу, а потому, ступая в кабинет герцога, он всякий раз невольно испытывал душевный трепет.
У семьи Медичи имелась одна особенность, которую не сумел избежать блистательный Лоренцо. Нередко они забавлялись тем, что одевались в тоги и изъяснялись на изысканной латыни. Его кабинет был украшен соответствующим образом: мраморный стол, лишенный каких бы то не было излишеств, за исключением разве что чернильницы, исполненной в виде плывущего лебедя, и заточенных перьев в высоком узком стакане. В углу у самого окна помещалась небольшая лежанка с подушками и длинный стол, за которым, подобно патрициям, они принимали пищу в полулежачем положении.
Одетый в белоснежную тогу и с лавровым венцом на макушке, Лоренцо выглядел смешным, но префект умело сдерживал подкатывающий к горлу хохот. Подобного веселья Великолепный герцог может не оценить, и тогда придется распрощаться не только с благополучием, но и с судейской мантией.
Перевернув несколько страниц, Великолепный Лоренцо увидел небольшой рисунок, начертанный чей-то умелой рукой. Брезгливо поморщившись, герцог произнес:
– И эта жалкая плоть стала предметом вожделения для нескольких известных художников?
– Именно так, ваша светлость.
– Боже мой, как упали нравы! Мне просто не верится! Иначе как извращением духа подобное желание не назовешь. В прежние времена художники умели ценить прекрасное. Вот что… для начала каждого из художников поместите в отдельную камеру и установите в каждой камере статую Венеры. Пусть знают, насколько красивы бывают женщины! Должен же кто-то заняться воспитательной работой. – Вздохнув, добавил: – Некому! Вот и приходится заниматься еще и этим делом.
– Выполним, ваша светлость. Это все ваши распоряжения?
– Нет, дайте им листы бумаги и карандаш. И скажете, что из камеры они не выйдут до тех самых пор, пока не нарисуют сотню рисунков Венеры. Причем в разных видах, пусть пофантазируют!
– Весьма мудрое решение, ваша светлость, – произнес префект, заглянув в раскрытую книгу, лежавшую перед Великолепным Лоренцо. Прежде она принадлежала Александрийской библиотеке, быть может, страницы этой книги мусолил сам Цезарь, когда возвращался после похода в объятия несравненной Клеопатры. Летописцы писали, что такие редкие книги в Александрийской библиотеке к книжным полкам привязывали цепями, а у герцога она лежит просто на столе, как какая-то заурядная вещица.
– Это дело нужно расследовать самым тщательным образом, и если мальчишка подвергся насилию, то следует наказать всех виновных со всей строгостью, – напомнил Лоренцо. – Флорентинцы должны знать, что в нашей республике одинаково все равны перед законом, будь то герцог или портной.
– Сделаю все возможное, ваша светлость, – поклонился префект. Что им грозит, если их вина будет доказана?
– Каторга! Что еще говорят горожане?
– Мне неловко говорить, ваша светлость…
– Не стесняйтесь, отвечайте.
– Горожане думают, что этот Джакопо Сантарелли – ваш побочный сын.
– Ах, вот оно как, – неожиданно улыбнулся герцог. – Весьма занятно.
– Именно так. Что прикажете делать? Мы можем укоротить языки болтунам.
– Не нужно этого делать! – отвечал герцог. – После того как следствие будет закончено, следует изгнать этого натурщика из города. Пусть горожане знают, что я могу наказывать и своих детей!
* * *
Стражник стоял без шлема; грудь прикрывала густая сетка, сплетенная из трудно гнущейся упругой проволоки; в крепких ладонях он нервно перебирал металлические перчатки. Следовало бы склониться перед его честью и собравшейся комиссий, но мешала металлическая броня на груди и спине. Взгляды дознавателей просто пригвоздили его к месту.
– Последние три дня ты стоял в карауле около «барабана»?
– Да, господин префект.
– Ты помнишь людей, что бросали в ящик доносы? – спросил префект.
За последние трое суток в «барабан» было брошено четырнадцать доносов, по шести уже было установлено дознание, одно из них касалось Леонардо да Винчи и его приятелей, принудивших к плотским утехам модель из мастерской художника Поллайоллы. Инициатором насилия мог оказаться Леонардо, весьма деятельный молодой человек: развлечения его интересуют куда больше, чем собственная работа. Певец с прекрасными вокальными данными, прекрасный музыкант, искусный собеседник, он способен вскружить голову самой герцогине. А что говорить о таком человеке, как Джакопо Сантарелли, готовом разнагишаться за гнутый дукат!
Стражник пожал плечами:
– Не могу припомнить, ваша честь. Некоторые горожане подходили к ящику просто из любопытства. А другие делали вид, будто что-то бросают. Были и такие, кто шли с листками, а потом вдруг раздумывали и отходили от «барабана». Часто к «барабану» подходили поздним вечером, когда трудно было рассмотреть их лица. Другие закрывались плащами. Возможно, что человек, который вас интересует, именно так и поступил.
Расследование понемногу заходило в тупик. Обвинителя так и не разыскали, несмотря на то что на его поиски было потрачено немало усилий. Свидетели тоже не отыскались, а беседы с потерпевшим так ни к чему и не привели. Но выяснилось другое: похоже, что Джакопо Сантарелли и не чувствовал себя потерпевшим и, немилосердно смущаясь, от всего открещивался. У префекта возникло стойкое ощущение, что если бы Сантарелли представилась возможность быть адвокатом, господин Леонардо не отыскал бы лучшего защитника во всей Италии.
Глуповато было бы выставлять на суд такого потерпевшего. Он просто испортит все дело!
– Хорошо, ступайте, вы нам очень помогли.
Судя по вспотевшему лицу стражника, можно было догадаться, что для него проще было пойти в атаку на вражеский редут, нежели отвечать на каверзные вопросы господина префекта.
Брякнув латами и уже более не скрывая своего облегчения, рыцарь вышел в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– А этому господину Леонардо невероятно повезло, – зло усмехнулся префект. – Оказывается, он не только хорошо рисует, но еще и любимец госпожи Фортуны.
Накинув на плечи плащ, префект вышел из комнаты и направился на аудиенцию к Великолепному Лоренцо. Проходя мимо магистрата с высокими и узкими оконными проемами закрытыми металлическими решетками, он всякий раз невольно передергивал плечами. Лоренцо Великолепный имел скверную привычку вешать на фасаде здания своих недоброжелателей и различного рода изменников, последним из которых был Георгио Пацци. Причем казненный аристократ настолько близко висел к окнам кабинета герцога, что, распахивая двустворчатое окно, его светлость мог запросто дотянуться до пяток повешенного. А ведь Георгио приходился префекту дальним родственником… Что мешает Лоренцо предположить, что префект знал о намечающемся заговоре и не доложил ему?
Дожидаться приглашения не пришлось. Едва префект разместился в приемной, как секретарь объявил:
– Герцог вас ждет. Прошу вас!
Где-то на уровне нижних ребер неприятно засосало – префекта одолевало нехорошее предчувствие. Стараясь не выдать своего страха, он уверенно прошел в кабинет. Широко улыбнувшись, поприветствовал герцога, сидевшего на высоком резном стуле.
– Ваша светлость, вы сегодня великолепны как никогда!
В действительности дело обстояло с точностью до наоборот. Великолепный Лоренцо испытывал жесточайший приступ подагры – у него немилосердно ломило суставы, и он порой просто кривился от подступающей боли. Даже лицо, в обычные дни светлое и румяное, будто наливное яблоко, в такие минуты покрылось нездоровой желтизной.
– Да будет вам, – устало отмахнулся герцог на откровенную лесть. – У меня к вам, господин префект, такой вопрос: как долго будет продолжаться расследование по делу Леонардо да Винчи?
– Оно рассыпается, ваша светлость. Заявитель, несмотря не все наши усилия, так и не был найден. Свидетелей этого дела мы также не выявили.
– А что же сам пострадавший? – спросил герцог.
Губы префекта застыли в усмешке.
– Самое скверное, что тот не выглядит пострадавшим. Даже более того, он испытывает перед господами художниками чувство вины.
– Дело придется закрыть из-за отсутствия состава преступления, – распорядился герцог. – Но если обвинитель вновь о себе как-то заявит, то нужно будет разобраться с этим делом со всей строгостью.
– Слушаюсь, ваша светлость, – с готовностью произнес префект.
– А теперь ступайте.
Когда за префектом закрылась дверь, герцог поднял со стола письмо, накануне полученное от понтифика, и перечитал его вновь. А потом, позвонив в колокольчик, позвал секретаря.
– Приведите ко мне Леонардо.
– Слушаюсь, ваша светлость.
Еще через десять минут Леонардо да Винчи доставили в кабинет герцога.
– Надеюсь, вы не очень скучали в темнице.
– О, нет, ваша светлость! Мне было не до того, – ровно отвечал Леонардо, – я был занят делом. Рисовал по вашему приказу обнаженную натуру.
– Позвольте взглянуть.
– Пожалуйста, ваша светлость.
Взяв протянутые рисунки, Лоренцо спросил у художника:
– Здесь все рисунки?
– Да, ваша светлость, – учтиво поклонился художник, – даже немного больше. Их тут сто восемнадцать. И все они Венеры!
– Надеюсь.
Осмотрев каждый из рисунков внимательнейшим образом, герцог сказал:
– Хочу вам сделать комплимент, ваши рисунки куда реалистичнее, чем у ваших коллег. Глядя на эти рисунки, могу сказать, что вы знаете толк в женском теле, и вряд ли такой мужчина способен заниматься содомией.
– Возможно… Но я и сейчас хочу заявить, что мужское тело куда прекраснее женского.
Герцог внимательно посмотрел на художника:
– Весьма спорное суждение.
– Меня больше интересуют женские лица. В них имеется какое-то таинство, когда они улыбаются.
– Не могу с вами не согласиться. Вы свободны, Леонардо, вижу, что казематы вам пошли на пользу, – улыбнулся герцог.
Глава 12. 24 августа 1911 года. Париж. Краденая статуэтка
Все газеты Парижа вышли с сенсационной новостью: из Лувра была похищена картина Леонардо да Винчи «Мона Лиза»! Одна из главных достопримечательностей Франции, такая же, как собор Парижской Богоматери, Секре-Кер или, собственно, сам Лувр.
Журналистка Жаклин Ле Корбюзье, славившаяся острым словом, не без сарказма писала о том, что еще совсем недавно директор музея Лувра господин Омоль Теофиль уверял всех в том, что кража великой картины столь же нереальна, как кража колокольни собора Парижской Богоматери. И вот немыслимое случилось.
Во Франции никто уже более не сомневался в том, что на посту директора Лувра он не продержится и недели. Газета «Пари-Журналь», где на первой странице была напечатана огромная фотография с места ограбления, предлагала объявить национальный траур. Стена, на которой прежде висела картина великого тосканца, теперь зияла отвратительной черной пустотой, если, конечно же, не считать тех четырех колышков, с которых была снята «Мона Лиза». Весьма унылое зрелище!
Под статьей было помещено обращение к вору, в котором говорилось, что вряд ли тот сумеет продать знаменитое полотно и вряд ли отыщется смельчак, отважившийся его купить. А потому неизвестному похитителю предлагалась сумма в двести тысяч франков (разумеется, с полнейшей гарантией конфиденциальности), если он доставит картину в редакцию журнала.
А ниже более крупным текстом было приписано, что редакция журнала готова выделить в качестве премиальных три тысячи франков тому, кто предоставит о ней хотя бы малейшую информацию, способствующую пролить свет на исчезновение великой картины.
Корреспондент журнала «Матэн», имеющего весьма солидную репутацию, неожиданно обратился за помощью к популярному ясновидящему, чтобы тот призвал высшие силы посодействовать в розыске украденной картины. Во Франции не оставалось газеты и журнала, что не откликнулись бы на новость о пропаже «Моны Лизы». Все это напоминало общенациональную истерию.
Жаклин сидела у распахнутого окна и, посматривая на бульвар Жери Пьер, тонкими изящными пальчиками набирала на клавиатуре печатной машинки продолжение своей статьи, вызвавшей большой общественный резонанс. Неожиданно бесшумно приоткрылась дверь и в проем просунулась взлохмаченная голова главного редактора – Жана Лекавалье.
– Жаклин, что-нибудь конкретное имеется?
– Ничего стоящего, господин Лекавалье. Звонят исключительно одни сумасшедшие. Если их послушать, то «Мона Лиза» появлялась одновременно в полусотне мест Парижа. С вашего разрешения я отправляла по этим адресам корреспондентов, но выяснить так ничего и не удалось.
Жан Лекавалье принадлежал к богатейшей буржуазной фамилии Франции, занимавшейся сталелитейным производством. Два его старших брата, унаследовав несколько заводов, уверенно расширяли семейное производство, нацеленное на бурно развивающуюся немецкую промышленность. А Жан Лекавалье, как это нередко случается в состоятельных домах, к семейному бизнесу поостыл и намеревался продать металлопрокатный завод, оставшийся за ним, воспринимая его как явную обузу. Всю свою неисчерпаемую энергию Жан направил в творческое русло: сочинял стихи, ставил пьесы, а с недавнего времени у него появилось новое увлечение – издание журнала. Надо признать, что на этом поприще он преуспел – его журнал в короткий срок сделался популярным и расходился далеко за пределами Парижа. Так что Жан Лекавалье стремительно увеличивал тираж, рассчитывая стать одним из самых влиятельных людей в газетном бизнесе.
– Мы не должны оставить без внимания ни один звонок, ни одного посетителя! Я найду репортеров столько, сколько нужно. Денег у нас хватит… Пусть идут по следу каждого сообщения. Мы должны отыскать картину раньше, чем это сделает полиция. Вы понимаете, о чем я говорю, Жаклин?
– Конечно, господин Лекавалье.
– Если одному из репортеров удастся напасть на след «Моны Лизы», то он получит от меня вознаграждение в размере пяти тысяч франков, – торжественно объявил главный редактор.
– Вы невероятно щедры, господин Лекавалье, – заметила Жаклин.
– Когда речь идет о чести Франции, то скупиться не приходится. Вы согласны со мной?
– Полностью с вами согласна, господин главный редактор, – охотно ответила журналистка.
Не попрощавшись, Лекавалье вышел. Жаклин почувствовала облегчение и поправила листок на печатной машинке.
Итак, о чем это она… Ага…
«…Прошло уже сорок восемь часов с момента пропажи «Моны Лизы», а полиция так и не вышла на след преступника…» – бодро застучала девушка по клавишам.
Неожиданно в дверь постучали.
– Войдите, – громко произнесла Жаклин.
Порог комнаты перешагнул нескладный долговязый человек с опущенными плечами. На тощую шею с вызывающе торчащим кадыком была нелепо посажена маленькая голова, опасливо озирающаяся по сторонам. Держался он таким образом, будто в каждом углу поджидала неприятность. Заметив сидящую у окна Жаклин, с любопытством посматривающую, его губы разжались, изобразив нечто похожее на улыбку.
– Что вам угодно, месье? – доброжелательно поинтересовалась Жаклин, уже заранее зная цель визита посетителя.