– Я хотел у вас спросить, господа, вы по-прежнему будете утверждать, что сокровищница Франции все эти годы оставались в неприкосновенности?
Директор Лувра выразительно посмотрел на начальника охраны.
– Чего вы спрятались за нас, господин Морис? С вашими-то формами… Вас спрашивают.
– Господин комиссар, я лично подбирал весь персонал, – вышел вперед начальник охраны. – Лично инструктировал каждого охранника и за каждого несу ответственность. И могу с уверенностью вам сообщить, что Лувр охраняется гораздо надежнее, чем Национальный банк Франции.
– Вот как! Интересное заявление, – хмыкнул комиссар. – Андре, – обратился Марк Лепен к «неприметному», – разверни свою папку.
– Охотно, господин комиссар, – отозвался полицейский.
Потянув за конец тесемки, «неприметный» развязал белую ткань и вытащил из папки картину.
– Прошу вас, господин директор, взгляните.
– Какая-то картина? – недоуменно воскликнул Омоль Теофиль. – И что с того?
– А вы знакомы с этой картиной, господин главный хранитель? – язвительно спросил комиссар Лепен.
– Разумеется, знаком. Эта картина Рафаэля «Бальдассаре Кастильоне» из Большой галереи Лувра. Хочу вам заметить, что эта картина – весьма посредственная копия. Но к чему весь этот спектакль, господин комиссар?
– Вот даже как… Могу вас уверить, что это самый настоящий подлинник. И доставлен он из вашего музея.
– Этого не может быть! – воскликнул директор.
– Мы провели небольшой эксперимент на надежность охраны вашего музея и установили, что из него можно украсть практически любую картину. В том числе и Рафаэля.
– Позвольте, но как вам это удалось?! Это просто невозможно! – возмущенно спросил директор.
– Прошу вас присаживаться, чувствую, что наш разговор затянется.
Омоль Теофиль с видом обреченного человека плюхнулся в мягкое кресло. Главный хранитель, выбрав стул рядом, лишь устроился на самый краешек. Пьер Морис, суетливо потоптавшись, не присел, всерьез опасаясь, что кабинетный стул может рассыпаться под его громадным телом, так и остался стоять посередине комнаты, сложив на животе полные ладони.
– Расскажи, Андре, как тебе удалось вынести картину?
– Я переоделся в белый китель служащего, а когда все сторожа и вахтеры собрались на планерке у господина директора, просто подошел к картине и снял ее, – поведал полицейский.
– Позвольте у вас спросить, что вы делали на этом так называемом совещании, оставив при этом без присмотра все картины? – строго посмотрел комиссар на директора музея.
Омаль Теофиль выглядел невероятно смущенным. Полные щеки покрыл густой румянец.
– Меня некоторое время не было в Париже… – заговорил директор.
– Кажется, вы в это время пребывали на отдыхе в горах? – съязвил комиссар. – Надеюсь, он пошел вам на пользу.
– Знаете, весь год был очень напряженный. Было много работы, а потом я съездил в экспедицию в Грецию и решил устроить себе небольшую передышку…
– Оставим все это. О чем вы говорили на собрании?
– В связи с кражей «Моны Лизы» я решил собрать всех сотрудников, чтобы они не теряли бдительности, потому что преступление может повториться. Злоумышленник может почувствовать безнаказанность и явится снова.
– Вот и проинструктировали, – хмыкнул комиссар. – Хорошо, что это была всего лишь инсценировка.
– Что было дальше?
– Я снял с нее раму и бросил в соседний зал, а потом через потайную дверь спустился по лестнице во двор.
– Позвольте, но дверь в служебные помещения должна быть закрыта! – невольно вскричал начальник охраны.
– Совершенно верно, она и была заперта, – охотно согласился полицейский. – Замок держался на четырех ржавых шурупах, а у меня с собой был складной нож. Я просто вывернул эти шурупы, извлек замок, бросил его в угол, а сам быстро спустился по лестнице. Внизу была еще одна дверь, за ней я услышал какой-то неясный шорох и сразу понял, что снаружи находится какой-то человек и он намеревается пройти на лестницу. Тогда я крикнул ему, чтобы он попридержал дверь, пока я буду выносить картину. Это был охранник.
– И он вас не задержал? – изумился начальник охраны.
Андре мило улыбнулся:
– Как видите.
– И даже не спросил, что вы несете?
– Спросил… Я ответил ему правду: «Несу картину Рафаэля «Бальдассаре Кастильоне».
Начальник полиции сдержанно рассмеялся. Инспектор лишь едва улыбнулся. Директор музея побагровел.
– Он любезно распахнул мне дверь, – продолжал Андре, – я поблагодарил его, а затем мы весьма мило распрощались.
– Это просто какое-то безобразие! – с возмущением выкрикнул директор. – Ведь каким образом воры могут перетаскать все картины Лувра!
– Продолжайте, Андре. Что было дальше?
– По пути мне встречалось много народу: охранники, вахтеры, смотрители, администрация из музея, но я был в белом кителе, что носят служащие музея, меня даже никто ни разу не окликнул. Я прошел во «дворик Сфинксов», потом повернул налево к «Большому дворику Висконти». Оттуда легче добираться до выхода на Луврскую набережную, – пояснил полицейский.
– Мы понимаем, Андре, продолжайте.
– Дальше все было просто. В это время в вестибюле была какая-то уборка, и ворота были открыты настежь, так что я беспрепятственно вышел на улицу.
– Проклятье! – воскликнул директор и, повернувшись к начальнику охраны, обливавшемуся потом, погрозил пальцем: – Этого я вам не прощу, господин Морис! Вы у меня за все ответите!
– Что было дальше, Андре? Вы сразу вышли на улицу, я так понимаю?
– Не совсем, господин комиссар. В одежде служащего музея, да еще с картиной в руках это было бы неуместно. На меня тотчас бы обратила внимание полиция.
– Разумеется, обратила бы, – хмыкнул Марк Лепен. – Наша полиция работает не в пример лучше, чем охрана Лувра. Что же вы сделали?
– Я снял с себя одежду служащего музея и завернул в нее картину.
– Остроумно. А потом пришли ко мне, надо полагать.
– Именно так. Поймал извозчика и добрался до Вандомской площади.
– Сколько времени заняла у вас вся эта… кража, уважаемый Андре?
– Не более двадцати минут, господин комиссар, – уверенно ответил полицейский. – Точнее, картину со стены я снимал минуты две, а остальное занимала дорога и откручивание замка.
Директор сдавленно застонал:
– Боже мой! Всего двадцать минут, и Франция лишилась своего величайшего национального достояния! Какой позор! – Сурово глянув на начальника охраны, он добавил: – Я бы на вашем месте, господин Морис, просто застрелился!
– Можно было бы пройти и быстрее, – с энтузиазмом продолжал Андре, – но пока я искал, чем отвернуть замки, прошло довольно много времени. Все-таки перочинный нож не предназначен для откручивания замков… А еще никак не желал отворачиваться последний шуруп, я изрядно с ним повозился.
– Последний шуруп, – застонал директор музея, ухватившись ладонями за голову. – Что я слышу!
– Можете забрать вашу картину, господин директор, – разрешил комиссар. – И благодарите Бога, что это был мой сотрудник! Полагаю, что преступник проделал примерно такой же маршрут, он наиболее удобен для кражи. И я очень надеюсь, что с картиной по дороге до Лувра ничего не случится. А может, вам все-таки предоставить охрану?
– Не надо, – буркнул директор. – Как-нибудь сами разберемся. – И, сомкнув брови на переносице, обратился к Луарету: – Фернан, вы так и будете сидеть? Кто, по-вашему, главный хранитель музея?
– Да, господин директор, – вскочил с места Фернан Луарет. – Позвольте, господин комиссар, – приподнял он картину.
– Вы забыли вот это, – с улыбкой произнес Андре, протягивая спецодежду служащего. – Мне не нужно ваше имущество.
– Где вы ее взяли? – недовольно спросил директор.
– Она лежала на стуле в одном из залов.
– Мы оценили вашу любезность, – холодно ответил директор. И, повернувшись к начальнику охраны, продолжил: – Морис, заберите одежду. – Толстяк проворно подскочил к полицейскому и взял халат. – Господин комиссар, спасибо за предоставленный урок, мы сделаем из этой пропажи соответствующие выводы. Если у вас больше ничего к нам нет, так позвольте не злоупотреблять вашим гостеприимством. А потом, у нас имеются еще кое-какие дела.
– Разумеется, господин Теофиль, вы можете быть свободны, но я на вашем месте произвел бы самую тщательную инвентаризацию музея.
– Инвентаризацию мы проведем…. Но все-таки я продолжаю настаивать, что произошло маленькое недоразумение. И мы сделаем из этого самые серьезные выводы. Пойдемте, господа, не будем своим присутствием докучать комиссару.
Пьер Морис охотно повернул к двери. За последние полчаса он наверняка похудел. Так что визит в казенное заведение пошел на пользу его фигуре.
Омоль Теофиль поднялся с кресла, посмотрел на начальника полиции и, скрывая иронию за серьезными интонациями, произнес:
– Вы именно такой, каким я вас представлял. О вас много рассказывают, господин Лепен.
– Уверен, вы не разочарованы нашей беседой, – ядовито ответил комиссар. – Полагаю, что это не последняя наша встреча.
– Рад был знакомству, – холодно отозвался директор Лувра и широким шагом вышел из кабинета.
Глава 11. 1476 год. Флоренция. Подследственный. Леонардо да Винчи
Сложив карандаш и бумаги в карман, Леонардо вышел из дома. Привычку брать с собой блокнот и карандаш, выходя на улицу, Леонардо приобрел несколько лет назад, когда учился ремеслу художника в мастерской великого Верроккьо. Тот не уставал наставлять своих учеников:
– Ничто не должно укрыться от вашего внимания. Вас должна интересовать любая мелочь: профиль человеческого лица, камень, брошенный на дороге, булыжник, выкорчеванный из мостовой, примятая на лужайке трава. Ваша наблюдательность непременно поможет вам в работе.
В особенности Леонардо интересовали лица. Не пригожие, какие имеют семнадцатилетние девицы, а уродливые, что встречаются только у старых людей с тяжелой судьбой, с кривыми морщинами на щеках и лбу, указывающими на глубокие шрамы в сердце.
Одно из таких лиц Леонардо увидел вчера вечером. Это был цыганский барон (невероятный образчик для задуманной картины «Тайная вечеря»). Мясистое лицо с крепким орлиным носом выдавало в нем настоящую породу, большого гордеца, человека властного и невероятно сильного. Как выяснилось из последующего разговора, барон бежал из Венеции, где был приговорен к смерти за укрывательство беглого преступника, в Тоскану под покровительство герцога Лоренцо Медичи. Но по тому, с какими интонациями он о себе рассказывал, чувствовалось, что его мятежной душе в городе просвещения и искусств было тесновато.
Возвращаясь домой, Леонардо, стараясь не упускать малейших деталей, запечатлел в своей записной книжке его портрет в надежде когда-нибудь украсить картину столь впечатляющей фактурой. Он никогда не проходил мимо обезображенных лиц, справедливо полагая, что уродливость есть оборотная сторона красоты. Причем цыганского барона он нарисовал в тот самый момент, когда тот, сжав крупные кулаки, отчитывал одного из своих людей. Корпус, двинувшийся вперед, выдавал угрозу, а губы, сложенные в трубочку, выкрикивали проклятия. Леонардо взял себе за правило ничего не стирать из нарисованного, считая, что первое впечатление всегда самое верное и сильное. И рука, повинуясь сознанию, эмоционально и достоверно отражала характер подсмотренной модели.
Особое удовольствие ему доставляла прогулка пешком, и он зашагал к центру города, надеясь встретить нечто удивительное. В этот раз его заинтересовали два молодых дворянина, они вели напряженный диалог, поглаживая тонкими холеными пальцами эфесы шпаг. Через стиснутые челюсти они улыбались, зная, что находятся всего-то в полушаге от смертельной дуэли. Через маску равнодушия, столь свойственную их сословию, глаза отражали гамму чувств, в которых отчетливо просматривался невероятный юношеский задор, помноженный на жажду самоутверждения. Кажется, они совершенно не думали о том, что находятся всего-то на расстоянии вытянутой руки от забвения. Что холодная заточенная сталь бездушно распорет их молодые лица, мгновенно перечеркнув все чаяния, а тела, наполненные жизнью, превратятся в груду разлагающихся мышц.
Вытащив из кармана небольшой альбом, Леонардо уже хотел было запечатлеть их напряженные лица, как вдруг услышал рядом с собой взволнованный голос:
– Леонардо, я как раз тебя ищу.
Повернувшись, Леонардо увидел своего приятеля Каллеони, с которым учился в художественной мастерской у Верроккьо. Не принятый в гильдию Святого Луки, он не имел права открыть собственную мастерскую и перебивался тем, что рисовал портреты богатых флорентинцев.
– Что случилось? – нахмурился Леонардо, предчувствуя недоброе.
Во время учебы они не были особенно дружны и сошлись лишь в последние годы, когда вместе стали работать над расписыванием стены в храме святой Девы Марии.
– А знаешь, я почему-то так и подумал, что встречу тебя где-нибудь здесь. Дня не проходит, чтобы здесь не случилось какое-нибудь убийство, – кивнул он на двух молодых дворян, цедящих через стиснутые зубы оскорбления. – У этих закоулков скверная репутация. Судя по всему, дворцовой страже предстоит немало работы.
Заметив двух горожан, заинтересованно посматривающих в их сторону, один из дворян, сняв шляпу, галантно поклонился, как если бы находился на театральных подмостках, а потом, дружески подхватив под руки своего соперника, увел на противоположную сторону. Надо полагать, что напряженный спор они продолжат вдали от посторонних глаз.
– Меня интересуют не события, а лица, – напомнил Леонардо.
– Послушай, Леонардо, мне передали, что какой-то злопыхатель бросил в «барабан» кляузу, будто бы мы с тобой и еще тремя подмастерьями занимались содомией с семнадцатилетним Джакопо Сантарелли.
– Что?! – невольно выдохнул Леонардо.
– Это письмо попало на стол к герцогу Лоренцо Медичи, и сейчас он решает нашу судьбу.
Даже в темноте стало видно, как побледнело лицо Леонардо.
– Кто этот Джакопо?
– Ты его должен был помнить, он был моделью в мастерской художника Поллайоло.
– Да, я его помню. Кто же отправил такое письмо? – помедлив, спросил он.
– Имя заявителя неизвестно. Какой-то аноним, но герцог взбешен и хочет довести дело до суда.
– Какое ему дело до этого Джакопо?
– Поговаривают, что он побочный сын самого герцога.
– Почему же в таком случае не заявил сам Джакопо?
– Я понимаю твою насмешку, Леонардо. Уверен, что письмо бросил какой-то завистник, но нам от этого не легче. Им достаточно найти двух свидетелей, и, уверяю тебя, дело не закончится изгнанием нас из города. Все может обернуться более печально!
– Но недоброжелатели могут просто подкупить свидетелей. Что тогда?
– Все так, Леонардо. Мы в опасности!
Ах, этот барабан! Для поддержания своей власти и для собственной популярности среди флорентинцев Лоренцо Медичи распорядился близ Палаццо Веккьо установить «барабан», куда каждый гражданин мог бросить анонимно письма с требованием установления справедливости. И если отыскивались свидетели по данному делу, то его немедленно принимали к рассмотрению. Бывало, что после подобного рассмотрения самые высокие должностные лица заканчивали свои дни под топором палача.
– Что же ты предлагаешь?
– Нужно бежать из города как можно быстрее, пока судебное разбирательство не зашло слишком далеко.
Леонардо до боли стиснул челюсти.
– Я не побегу!
– Ты многим рискуешь, Леонардо. За нас никто не будет даже заступаться. Семейство Медичи после раскрытия заговора Пацци и его сообщников очень популярно, и Лоренцо не остановится не перед какими именами, чтобы еще более упрочить свою власть.
Лоренцо ди Пьеро де Медичи после смерти своего отца возглавил Флорентийскую республику, когда ему исполнилось двадцать лет. И был весьма популярным среди тосканцев. В народе к нему приклеилось прозвище Великолепный, и надо отдать ему должное, герцог всецело его оправдывал, покровительствуя деятелям науки и художникам. Вот только Леонардо при всех своих дарованиях не входил в круг избранных.
– Пусть будет как есть.
– Мое дело – предупредить тебя, Леонардо. А там как знаешь! Я же не собираюсь оставаться ни на секунду. С рассветом я уезжаю в Венецию.