— Ух, ты! — не удержался Петя, когда Мэл, лихо вывернув, остановился перед спортивной громадой. — Отличная машина.
— Спасибо, — принял комплимент водитель. — Показала десятую часть своих возможностей.
— Рановато, конечно, приехали. Еще полтора часа, — взглянул на меня спортсмен, ища поддержки.
— Петь, сам посуди, зачем мотаться туда-сюда по городу? — начала я убеждать. — Это наилучший вариант.
— Спасибо вам, Егор, — протянул Петя на прощание руку, и тот пожал ее, обернувшись.
Мой кавалер вылез из машины.
— Пока, Эва.
— Удачи перед соревнованиями!
Когда за Петей закрылась дверца, я шумно выдохнула. Свидетели сошли на других станциях, и можно начать грызню, пусть даже меня выбросят между остановками. Перелезла на Петино место, чтобы убраться из-под зеркального обзора и сложила руки на груди.
Зеркало заднего вида зажужжало, подстраиваясь под хозяина, и через мгновение на меня опять смотрели глаза Мелёшина. Не отрывая взгляда, он медленно тронул машину. Я надула губы.
— Учти, со мной номер не пройдет, — сказала с видом знатока. — Не куплюсь на твой медок.
Мэл хмыкнул.
— Как же несчастный котенок, оставленный без присмотра?
— Умер, пока мы обжирались в кафе, — огрызнулась в ответ.
— Когда тебе нужно быть на месте?
— А когда тебе нужно быть у Изочки-маркизочки?
— Хочешь попасть сегодня в институт? — надавил Мелёшин, проигнорировав шпильку.
Конечно, хочу, и желательно здоровой и невредимой.
— Вообще-то мне следовало появиться там после обеда, а не вваливаться под вечер, — ответила ворчливо.
— Когда? — повторил он, словно не слышал моих слов.
— Если с запасом, то в шесть вечера как штык.
— Хорошо, — сказал Мэл, выруливая на дорогу, и мы покатили.
Покатили по улицам и проспектам, огибая площади и проскальзывая под высокими арками. Сделали круг около большого здания, на крыше которого реял оранжево-зеленый национальный флаг, освещенный прожекторами. Наверное, это был Дом правительства, и в одном из его кабинетов работал сейчас мой отец, изредка поглядывая в темноту за окном.
При въезде на загруженную магистраль, соединявшую районы мегаполиса, в просвете туч мелькнул багровый отсвет ушедшего за горизонт солнца. Свернув, машина въехала на освещенную набережную, за чугунной оградой которой виднелось снежное пространство замерзшей реки. Дома, выходящие на набережную, казались низенькими и по-домашнему уютными в сравнении с гигантскими небоскребами. Проехав узкой лентой приречной улицы, "Турба" выпорхнула на транспортную развязку и, миновав её, поплыла вдоль знаменитых исторических зданий столицы. Остроконечные шпили Оперы, стилизованные под горные пики, первый национальный музей со ступенями, самодвижущимися по крутому серпантину, и Дворец правосудия с искривленными формами, меняющимися в течение дня, узнал бы каждый школьник.
Мелёшин показывал мне город, в котором родился и вырос, словно предлагал принять и впустить в сердце хаос зданий, лиц и машин. Как зачарованная, я всматривалась в калейдоскоп мелькающих улиц и любовалась причудливыми рисунками светящихся оконных точек в далеких зданиях.
Неожиданно машина остановилась у обочины на пустой заснеженной дороге, между двумя фонарями. Я и не заметила, как Мэл выехал из центра города. Безмолвная улица утонула в снегу.
— Приехали? — спросила, а голос почему-то дрогнул.
— Не знаю, — ответил Мелёшин, заглушил двигатель и откинулся на спинку сиденья.
Я хотела втолковать ему, мол, водитель со стажем, а не знает, куда зарулил, как снова попала в плен отражения. Взгляд Мэла обтекал и обволакивал, нежа.
— И где мы? — спросила, задыхаясь.
— Понятия не имею, — пожал он плечами. Водоворот омута раскручивался, грозя утянуть в бездонную воронку.
— Обещал же, что довезешь.
— Уже забыл, — сказал насмешливо Мелёшин. — Что поделать, короткая память.
2.3
Если Мелёшин думал, что не решусь вылезти из машины на мороз, то глубоко ошибся. У меня тоже есть принципы. Да я вся состою из принципов!
— Спасибо за помощь, — с максимальной едкостью поблагодарила глаза в глаза. — Дальше дойду сама.
Вслепую я нащупала ручку, чтобы открыть дверцу, и, зашипев от пронзившей боли, отдернула руку. Из ранки на среднем пальце обильной струйкой потекла кровь. Не успела я сунуть его в рот, чтобы утихомирить кровотечение, как меня схватили за пострадавшую руку.
— Кутеляпая, — сказал Мэл, очутившийся на заднем сиденье, и, зажав мою ладонь, принялся посасывать кончик пораненного пальца, дезинфицируя порез слюной. Палец защипало, и я дернула руку.
— Больно же!
— Не двигайся, а то откушу, — предупредил Мелёшин, оторвавшись от кровеостанавливающей процедуры.
Пришлось подчиниться. Сжав зубы, я шумно втягивала воздух, пока он водил языком по содранной кожице, вызывая болезненную пульсацию и покалывание. Измучив мою конечность, Мэл освободил ее, но ненадолго.
— Смертельное повреждение, — констатировал, оглядев царапину и не прекращающийся красный ручеек. — Только ты умудрилась пораниться в машине с уровнем безопасности F4. — И продолжил экзекуцию.
— С самым низким? — поинтересовалась с ехидцей.
В отместку Мелёшин прикусил палец, давая понять, кто и у кого находится в заложниках, и я шикнула от боли. Он снова оглядел порез. Кровь сочилась медленнее, но не свернулась. Мэл легонько подул, подсушивая ранку.
— Даже кровь у тебя неправильная. Полчаса течет и не останавливается.
— Течет, потому что гвозди торчат из дверцы, — ответила я вредно. — Кстати, водишь отвратительно. Чуть не угробил сегодня.
Мелёшин нахмурился и слизнул истощившуюся струйку.
— Если испугалась, могла бы сразу сказать.
— Ага, напоследок гаркнуть в ухо перед смертью.
Он продолжал слизывать капельки, выступающие из ранки.
— Палец грязный, смотри, заболеешь.
Вместо ответа Мэл распрямил ладонь, пошептал над порезом и начал водить рукой, накладывая невидимые стежки.
— Зачем раскрутил Петю? — спросила я строго, наблюдая за его движениями.
— Не должно загноиться, — отозвался Мелёшин тоном озабоченного хирурга, словно зашивал не крохотную царапинку, а делал операцию на сердце.
— Ты не ответил.
— Пусть твой Рябушкин поймет, что иметь девушку на дармовщину не получится. Свою девушку нужно периодически развлекать и вкладывать в нее деньги.
— Это ты вкладываешь в своих девушек, а у нас с Петей бескорыстно.
Было до сегодняшнего дня.
— Что ты разволновалась? Придет парень домой и объяснит ситуацию. Родители на первый раз пожурят, а потом задумаются — значит, сын вырос, и пора подкидывать деньжат на развлечения, чтобы не остался за бортом жизни. Так что твой Рябушкин еще скажет мне спасибо за помощь.
— Но ведь не за сто висоров зараз!
— Сто двадцать пять с чаевыми, — ответил жестко Мэл.
Я охнула, приложив свободную ладонь ко рту.
— А что тебя удивляет, Папена? — скривился врачеватель. — За марку надо платить. Захотел твой Рябушкин в "Инновацию" — значит, должен соответствовать. А, может, ты брезгуешь посещать кафе для висоратов и считаешь, что достойна большего? Или моя машина не годится, чтобы возить тебя?
— Дурак ты, Мэл, — сказала я устало. Совсем выдохлась, и спорить совершенно не хотелось. Признаем, наконец, правду. — Машина — отличная, и кафе — блеск… кстати, спасибо за поездку по городу…
Мелёшин кивнул, продолжая аккуратно накладывать невидимые стежки. По-моему, он успел забинтовать небольшой порез тысячей невидимых лент.
— Машины и развлечения — это твой мир, а я живу на восемь висоров в неделю и отрабатываю свои деньги ежедневно по два часа в архиве, ты же знаешь… — Он подтвердил кивком, не поднимая глаз от ладони. — Поэтому сегодня… в общем, больше не верю тебе, Мелёшин. Ни единому твоему слову. В том числе и в бескорыстную помощь с курсовой.
Мэл закончил работу по спасению пораненного пальца. Ранка засохла и практически исчезла, однако он не спешил отпускать ладонь, разминая линии руки и о чем-то задумавшись.
Разомлев, я поймала себя на том, что могла бы просидеть вечность на заднем сиденье машины, смиренно подчиняясь уверенным поглаживающим движениям. Тепло растекалось по руке, размягчая и расслабляя мышцы. Неожиданно в памяти начали всплывать один за другим мимолетные знаки внимания Мэла к своей подружке, и каждый из моментов их нежности, непроизвольно подмеченных мной, колол острее и больнее, чем полученная ранка. Я представила, как парочка сидит вечером в машине у подъезда, и Мелёшин молчаливо ласкает пальчики девушки, а потом властно берет то, во что вложил деньги.
Мгновенная фантазия отрезвила.
— Что это? — спросил Мэл и поднес мою ладонь к глазам. Посмотрел, как линия безнадежности подавила линию оптимизма, схватил вторую ладонь и повторил отрывисто: — Откуда они у тебя?
— Что "откуда"? — не поняла я. — Откуда руки растут?
— Будто не видишь, — пробормотал он и выругался: — А, черт, совсем забыл.
И снова принялся разглядывать. Руки как руки, разве что слегка грязные. На его безымянном пальце сверкнуло кольцо.
— Это твой дефенсор[5]? — спросила я как можно равнодушнее.
— Нет, — ответил он резко. — Значит, продолжаем общаться с хромым? Устраиваем совместные танцульки, и всё такое?
— Тебе-то какое дело? — вырвала руки из захвата. — Сам тоже плодотворно натанцевался, весь зал видел.
— И ты? — осклабился Мэл. — Разглядывала с биноклем?
Не ответив, я подхватила сумку и вылезла из машины. После прогретого салона меня словно из ведра окатило морозным воздухом. Перелезши через снежный бордюр у обочины и натянув шапку поглубже, я зашагала вдоль ограды в неизвестность, поглядывая по сторонам. Куда же меня завез Мелёшин? Сплошь незнакомые места.
За спиной свистнули. Мэл стоял у машины и смотрел мне вслед.
— Эй, Папена! Тебе в другую сторону!
— А я прогуляюсь и освежусь! — закричала в ответ. — А то в твоей машине нечем дышать, воняет на всю округу дешевыми духами!
И побежала вперед. Лучше замерзну за углом нескончаемого забора, нежели поверну обратно. Из принципа.
Припустила, не чуя ног от холода, и неожиданно вывернула к институтским воротам, но с противоположной стороны. Вот почему местность показалась незнакомой — я никогда не ходила соседней улицей.
Ура, спасена! И ринулась на осмотр к заждавшемуся Альрику.
Обычные телодвижения профессора по анализу моего состояния разбавились пожеланием замерить повторно висорические потенциалы. Я согласилась. Вообще, на меня напала меланхолия. Наверное, извилины взбодрились после непродолжительной прогулки по морозу, а потом расклеились в тепле.
Пока мужчина перецеплял датчики и вглядывался в ноль на шкале, прислушиваясь к тонкому писку прибора, я раздумывала о смысле своего существования.
— Как настроение? — спросил Альрик, считывая беспредельные нули из разных мест моего тела.
— Не очень. Что-то раскисла.
Он потрогал мой лоб.
— Температуры нет, горло чистое, нос не заложен. Хандра?
— Наверное.
— Не переутомляйтесь во время сессии и употребляйте больше витаминов.
Да я уже. Опустошила целую оранжерею, — подумала уныло.
— Хотите увидеть небольшой фокус? — неожиданно спросил профессор.
— Какой?
— Это не займет много времени. Пойдемте.
Альрик проводил в соседнюю лабораторию и заставил надеть при входе халат. Он подвел меня к закрытой стеклянной емкости, в противоположных углах которой возвышались две стойки, и на одной из них лежал темный камешек. Внутреннее пространство емкости щедро опутывали датчики и провода, а под крышкой нависало зоркое око камеры. На приборной доске медленно прокручивались диаграммы и прыгали стрелочки приборов.
— Внутрь лабораторного куба помещен сверхлегкий инертный материал. Каким образом, не притрагиваясь, переместить его на другую стойку? — спросил профессор.
Неожиданный вопрос сбил меня с толку.
— Не знаю, — пожала я плечами, а потом вспомнила: — Создать портал. Но это же материальная висорика!
Одно дело сказать: "Сотвори портал!" и совсем другое дело — получить результат. В сказках герои порхают с места на место, безболезненно минуя огромные расстояния по нескольку раз на дню. В реальности же ученым до сих пор не удалось привести сказку и науку к единому знаменателю. Материальные тела не желали перемещаться в пространстве, их структурные связи рвались необратимо, а целостность нарушалась бесповоротно. По этой причине эксперименты с живой материей находились под запретом.
Для каждого амбициозного ученого считалось делом чести внести лепту в исследование переноса предметов с помощью порталов. Интерес подогревался щедрым грантом и почестями, обещанными правительством в случае успешного результата. Сколько честолюбивых замыслов сломалось о неудачные попытки совершить революционный прорыв в данной области — не перечесть.
— В кубе работают генераторы, уплотняющие волны, — пояснил Альрик и показал на две малозаметных коробочки. — А вис-волны, связанные цепью символов, образуют пространственный портал, через который наш подопытный должен переместиться.
Под подопытным профессор подразумевал маленький кусочек непонятного материала, лежавший на стойке. Мужчина подошел к приборной доске и повернул небольшую рукоятку. Я опасливо выглянула из-за его плеча, однако за стеклом куба не происходило ничего подозрительного и внушающего беспокойство.
— Символы искажают и деформируют волны, стягивая пространство до минимума, — добавил Альрик, — Остается дело за малым — создать импульс, который подтолкнет объект в портал.
Профессор нажал кнопку рядом с рукояткой. Поначалу темный камешек ленился делать сальто-мортале, но затем начал постепенно растворяться. Не поверив глазам, я наклонилась к стеклу. Кусочек бледнел и становился все более прозрачным.
— Посмотрите сюда, — позвал Альрик.
На соседней стойке проявились слабо угадываемые контуры лежащего камешка. Предмет раздвоился, потеряв первоначальную плотность.
— Он существует? — спросила я шепотом, боясь спугнуть чудо. — Получается, не здесь и не там. А где?
— Он и здесь, и там, — тоже наклонился к стеклу профессор. — Невооруженным глазом не видно, но часть кристаллической решетки перенеслась на расстояние сорока сантиметров, а часть осталась на прежнем месте. Это большой прорыв, — добавил он, увидев мое разочарование.
Я посочувствовала несчастному кусочку, разрозненно болтающемуся в неизвестности. Живое существо давно умерло бы от болевого шока, не дождавшись, пока его переместят по фрагментам.
— А как возвратить обратно?
— Как возвратить? — переспросил мужчина. — Остановить процесс, и растягивающиеся волны вернут оторванные атомы на место. Не все, разумеется, но большую их часть.
Не позавидуешь камешку. Каково было бы мне сначала разорваться на две прозрачные половинки, а потом воссоединиться без руки или головы?
— Погодите, — сказал Альрик. — Остановить процесс…
Подойдя к большой доске на стене, он начал рисовать мелом символы, соединять их линиями, снова стирать и громоздить еще более сложные изображения. Вдоволь нарисовавшись, вернул рукоятку на приборной доске в первоначальное положение и, не дожидаясь, пока к камешку вернется его помятый вид, засунул руку внутрь куба через круглый лючок в крышке. Поводил пальцами, выписывая странные пируэты, после чего вытащил руку и отряхнул ее, наверное, от налипших волн.
— Погоды не сделает, — пробормотал профессор, снова нажав кнопку, — но процесс станет результативнее.
Процесс не просто пошел результативнее. Располовиненный камешек исчез со стойки и мгновенно проявился во всей красе на другой стороне, сияя уродливой красотой. Наверное, он и сам удивился своему физическому восстановлению.