«Когда в переполненном здании суда защита вызвала в качестве свидетеля мисс Фрэнсис Мортон, сестру обвиняемого, это произвело настоящую сенсацию. Наши читатели помнят, что молодая леди была помолвлена с доктором Ланой, а внезапный разрыв помолвки вызвал гнев её брата и привёл к преступлению. Мисс Мортон, однако, никоим образом не была замешана в этом деле, и её имя не фигурировало ни на следствии, ни на судебном процессе, и поэтому её появление в качестве главного свидетеля было неожиданным.
Мисс Фрэнсис Мортон, высокая красивая брюнетка, давала свои показания тихо, но отчётливо. Было заметно, что она очень волнуется. Она упомянула о своей помолвке с доктором и о её разрыве. Это произошло, как она сказала, по личным мотивам, связанным с семьёй доктора. Она вызвала всеобщее удивление, заявив, что всегда считала возмущение брата нелепым и несдержанным. На вопрос судьи она ответила прямо, что не таит против доктора Ланы никакой обиды и, с её точки зрения, он вёл себя безупречно. Её брат, не зная всех фактов, встал на другую точку зрения, и она вынуждена признать, что, несмотря на все её мольбы, он действительно угрожал доктору, а в тот вечер, когда произошла трагедия, грозился расквитаться с ним. Она сделала всё возможное, чтобы успокоить его, но он очень упрям, когда дело касается его чувств или убеждений.
До этого места показания молодой леди, казалось, говорили скорее против обвиняемого, чем в его пользу. Вопрос адвоката, однако, осветил это дело с другой стороны и показал совершенно неожиданную линию, которой решила придерживаться защита.
М-р Хамфри: Вы верите, что ваш брат мог совершить это преступление?
Судья: Я протестую, мистер Хамфри. Мы собрались здесь обсуждать факты, а не мнения.
М-р Хамфри: Вы утверждаете, что ваш брат невиновен в смерти доктора Ланы?
Мисс Мортон: Да, я это знаю.
М-р Хамфри: Откуда вам это известно?
Мисс Мортон: Потому что доктор Лана жив.
Публика заволновалась, и допрос свидетеля пришлось на время прервать.
М-р Хамфри: Почему вы утверждаете, что доктор Лана жив?
Мисс Мортон: Потому что я получила от него письмо, написанное после его так называемой смерти.
М-р Хамфри: Это письмо у вас с собой?
Мисс Мортон: Да, но я бы предпочла не показывать его.
М-р Хамфри: А конверт цел?
Мисс Мортон: Да, вот он.
М-р Хамфри: Какой штемпель на конверте?
Мисс Мортон: Ливерпуль.
М-р Хамфри: А дата?
Мисс Мортон: 22 июня.
М-р Хамфри: Значит, следующий день после так называемой смерти. Вы готовы поклясться, что это его почерк, мисс Мортон?
Мисс Мортон: Конечно.
М-р Хамфри: Я вызвал шестерых других свидетелей, ваша честь, которые подтвердят, что это почерк доктора Ланы.
Судья: В таком случае пригласите их завтра.
М-р Карр (главный обвинитель): Тем временем, ваша честь, мы требуем представить этот документ нам, чтобы можно было собрать доказательства того, что мы имеем дело с подделкой почерка джентльмена, которого все с уверенностью считают покойным. Нет необходимости указывать уважаемому суду, что эта столь неожиданно возникшая версия может быть очевидной уловкой друзей обвиняемого, дабы сбить следствие с толку. Я бы привлёк ваше внимание и к тому факту, что молодая леди, по её же собственному признанию, вероятно, уже имела это письмо во время предварительного судебного разбирательства в полиции. И сейчас она хочет заставить нас поверить, что предоставила делу идти своим чередом, хотя у неё в кармане было доказательство, способное в одну минуту положить конец всем обвинениям.
М-р Хамфри: Мисс Мортон, можете ли вы объяснить это?
Мисс Мортон: Доктор Лана хотел, чтобы его секрет оставался в тайне.
М-р Карр: Тогда зачем вы раскрыли его?
Мисс Мортон: Чтобы спасти моего брата.
По залу прокатился шёпот, явно выражавший симпатию, но судья быстро навёл тишину.
Судья: Как мне представляется, линия защиты теперь зависит от того, сможете ли вы, мистер Хамфри, сказать нам достаточно ясно, кто же этот человек, чей труп все друзья и пациенты признали телом доктора Ланы.
Присяжный: А кто-нибудь выражал на этот счёт сомнения?
М-р Карр: Насколько мне известно, нет.
М-р Хамфри: Мы надеемся внести необходимую ясность.
Судья: Итак, заседание суда откладывается до завтра.
Такой новый поворот дела возбудил всеобщий интерес. Пресса пока воздерживалась от комментариев, так как судебный процесс ещё не кончился. Повсюду обсуждали, насколько правдивы слова мисс Мортон и не пустила ли она в ход уловку, чтобы спасти брата. Было ясно, что если по какому-то чрезвычайному стечению обстоятельств доктор Лана жив, он должен нести ответственность за смерть того неизвестного, так похожего на него, которого нашли у него в кабинете. В письме, которое мисс Мортон отказалась показать, возможно, содержалось признание. Вероятно, сама мисс Мортон находилась в ужасном положении: спасти брата от виселицы она могла, только принеся в жертву возлюбленного.
На следующее утро здание суда было набито до отказа. В зале заволновались, когда появился мистер Хамфри. Было заметно, что он находится в приподнятом настроении, это пробивалось даже через его обычную броню сдержанности. Он быстро сказал несколько слов представителям обвинения – всего пару слов, вызвавших глубокое изумление на лице мистера Поллока Карра. Затем главный защитник, обращаясь к судье, объявил, что, с согласия обвинения, молодая леди, которая давала показания на прошлом заседании, сегодня не будет присутствовать на суде.
Судья: Позволю заметить, дело принимает весьма неблагоприятный для защиты оборот.
М-р Хамфри: Возможно, ваша честь, наш следующий свидетель несколько прояснит положение дел.
Судья: Что ж, вызовите следующего свидетеля.
М-р Хамфри: Я приглашаю в зал доктора Алоиза Лану.
Маститому адвокату за свою жизнь довелось произносить немало речей, но, вероятно, никогда ему не удавалось произвести такой сенсации всего одной фразой. И судьи, и зрители были просто ошеломлены, когда человек, чья судьба столь долго была предметом жаркого спора, предстал перед ними собственной персоной для дачи свидетельских показаний. Те из зрителей, кто хорошо знал доктора, сразу заметили, как он похудел и осунулся, лицо его прорезали глубокие морщины. Но, несмотря на то что выглядел он неважно, многие утверждали, что впервые встречали такого незаурядного человека. Поклонившись судье, он попросил разрешения сделать заявление. Как и положено, его предупредили, что всё сказанное им может быть использовано против него. Он вновь поклонился и продолжил.
– Моё желание, – начал он, – не скрывать ничего и рассказать совершенно искренне обо всём, что произошло двадцать первого июня. Если бы я знал, что пострадает невинный человек и я доставлю столько хлопот тем, кого люблю больше всего на свете, я пришёл бы давным-давно. Но были причины, по которым известия об этих событиях не доходили до меня. Да, я хотел, чтобы несчастный человек мог бы навсегда исчезнуть из мира, где его все знали, но я никак не предвидел, что мои действия повлияют на других людей. Позвольте мне, насколько это в моих силах, исправить то зло, которое я совершил.
Для человека, знакомого с историей Аргентинской республики, имя Лана хорошо известно. Мой отец родом из старинной испанской семьи, откуда вышли многие видные государственные деятели. Он наверняка стал бы президентом, если бы не погиб во время мятежа в Сан-Хуане. Передо мной и моим братом-близнецом Эрнестом открывалось блестящее будущее, но тут случился финансовый крах, в результате которого нам пришлось думать, как самим зарабатывать на жизнь. Прошу прощения, сэр, если эти детали кажутся вам неуместными, но я вынужден сделать это вступление, чтобы вы могли лучше понять всё остальное.
Как я уже сказал, у меня был брат-близнец по имени Эрнест, так похожий на меня, что, когда мы были вместе, люди не могли различить нас. Мы походили друг на друга как две капли воды. С годами сходства становилось меньше, потому что лица наши приобретали разные выражения, но, когда мы были спокойны, различить нас оказывалось очень сложно.
Не пристало дурно говорить о мёртвых, да ещё о собственном брате. Пусть об этом говорят те, кто лучше знал его. Замечу только, что в юности я испытывал перед ним ужас и имел все основания питать к нему отвращение. От его поступков страдала и моя репутация, так как многое приписывали мне; виной тому – наше сходство. После одного особо постыдного дела весь позор пал на меня, и я вынужден был навсегда покинуть Аргентину и искать счастья в Европе.
Несмотря на тоску по родине, я был счастлив, что освободился от его ненавистного присутствия. У меня хватало денег, и я принялся за изучение медицины в Глазго, а затем обосновался в Бишоп-Кроссинге и занялся практикой. Я был уверен, что никогда не услышу о нём в этой заброшенной ланкаширской деревушке.
В течение нескольких лет так и было, но он всё же сумел разыскать меня. Один ливерпулец, который посетил Буэнос-Айрес, навёл его на мой след. Брат мой уже потерял всё своё состояние и теперь рассчитывал пополнить свои доходы за мой счёт. Зная, как я боюсь его, он верно рассчитывал, что я захочу любой ценой откупиться от него. И вот я получил письмо, в котором он сообщал, что скоро приедет. Для меня это была катастрофа, полное крушение всех надежд, ведь его приезд мог вызвать массу неприятностей и даже навлечь позор на тех, кого я больше всего пытался оградить и защитить. Я принял меры, чтобы любой удар мог обрушиться только на меня. Именно это, – здесь он повернулся в сторону обвиняемого, – повторяю, именно это и было причиной моего поведения, о котором стали судить столь поспешно. Моим единственным стремлением было оградить дорогих мне людей от возможного скандала и позора, ибо с приездом брата для меня всё началось бы сначала.
И вот однажды ночью мой брат заявился сам. Было уже поздно, слуги ушли спать, а я сидел в своём кабинете, как вдруг услышал шорох гравия на дорожке. Спустя минуту я увидел его: он пристально смотрел на меня через окно. Его лицо, как и моё, было гладко выбрито, и сходство между нами было так велико, что на мгновение я подумал: да это моё собственное отражение в оконном стекле. Один глаз у него скрывала тёмная повязка, но черты наши были совершенно одинаковы. Он язвительно усмехнулся – о, я помню эту усмешку ещё с детства! Я сразу понял, что передо мной тот же человек, который заставил меня бросить родину и навлёк позор на моё славное имя. Я открыл дверь и впустил его. Было, должно быть, около десяти часов вечера.
Когда он подошёл ближе к свету, я сразу заметил, что ему пришлось несладко. Он шёл пешком от Ливерпуля и выглядел больным и усталым. Меня совершенно потрясло выражение его лица. Медицинский опыт говорил мне, что он серьёзно болен. Он сильно пил, и лицо было в кровоподтёках – результат драки с матросами. Он носил повязку, чтобы прикрыть подбитый глаз; войдя в комнату, он снял её. На нём были бушлат и фланелевая рубашка, из разорванных башмаков торчали пальцы. Но бедность сделала его ещё более мстительным и жестоким по отношению ко мне. Его ненависть переросла в манию. Он считал, что здесь, в Англии, я катаюсь как сыр в масле, купаясь в деньгах, в то время как он подыхает с голоду в Южной Америке. Не могу описать все угрозы и оскорбления, которыми он осыпал меня. Кажется, пьянство и лишения помрачили его рассудок. Он метался по комнате, как дикий зверь, требуя вина и денег, извергая поток грязных ругательств. Я человек вспыльчивый, но, слава богу, могу сказать, что сохранил хладнокровие и не поднял на него руку. Но моё спокойствие только сильнее распаляло его. Он бушевал, ругался, потрясал кулаками у моего лица. Внезапно черты его исказились, по телу прошла судорога, он схватился за бок и с воплем рухнул к моим ногам. Я поднял его, уложил на диван. Он не отвечал на вопросы, а рука, которую я держал, была холодной и влажной. Больное сердце не выдержало; собственная ярость погубила его.
Долгое время я сидел как в забытьи, уставясь на мёртвое тело. Я пришёл в себя от шума: в дверь колотила миссис Вудз, которую поднял на ноги этот предсмертный крик. Я велел ей отправляться спать. Вскоре в дверь приёмной стал стучать какой-то пациент, но я не обратил внимания, кто это был – мужчина или женщина. Пока я сидел, в моём мозгу созрел план. Это произошло почти автоматически, – наверное, так и рождаются планы. И когда я встал со стула, мои дальнейшие движения стали чисто механическими, мысль здесь даже не участвовала. Мною руководил только инстинкт.
С тех пор как произошли изменения в обстоятельствах моей жизни, о которых я уже упоминал, жизнь в Бишоп-Кроссинге стала мне ненавистна. Мои жизненные планы рухнули, я встретил поспешные суждения и дурное отношение там, где рассчитывал найти поддержку. Правда, опасность скандала, которую я ожидал с приездом брата, теперь исчезла – он был мёртв. Но мысль о прошлом вызывала у меня только страдание; я чувствовал, что прежняя жизнь никогда не вернётся. Пожалуй, я чрезмерно чувствителен, может статься, я недостаточно думаю о других, но, поверьте, именно такие чувства я испытывал в те минуты. Любая возможность бежать из Бишоп-Кроссинга, не видеть больше его обитателей казалась мне счастьем. И сейчас появился случай, о котором я не смел и мечтать: я мог навсегда порвать с прошлым.
На диване в моей комнате лежал человек, который был как две капли воды похож на меня, правда, черты его лица были крупнее и грубее, чем у меня. За исключением этого, нас невозможно было отличить. Никто не видел, как он пришёл, и ни один человек не хватится его. Лицо его, как и моё, было гладко выбрито, волосы почти такой же длины, как и у меня. Если поменяться одеждой, то завтра доктора Лану найдут мёртвым в его кабинете, и это положит конец всем его несчастьям. В моём распоряжении была достаточная сумма денег, я мог захватить их с собой и попытать счастья в другом месте. В одежде брата я мог бы за ночь добраться до Ливерпуля, а в таком большом порту нетрудно уехать из Англии. Мои надежды были разбиты, и я предпочёл бы самое скромное существование там, где меня никто не знал, той благополучной жизни, которая была у меня в Бишоп-Кроссинге. Ведь здесь в любую минуту я мог столкнуться с теми, кого хотел – если бы это было возможно! – поскорее забыть. Итак, я решил воспользоваться обстоятельствами.
Так я и сделал. Не буду углубляться в подробности, ибо воспоминания об этом причиняют мне боль. Через час брат уже лежал одетый до мельчайших деталей в моё платье, а я крадучись вышел через дверь приёмной. Стараясь выбирать нехоженые тропы, я зашагал прямо через поля в сторону Ливерпуля. Под утро я достиг цели. Саквояж с деньгами да один портрет – вот всё, что я взял с собой. В спешке я забыл про повязку, которой брат завязывал глаз. Остальные его пожитки я прихватил с собой.
Даю слово, сэр, что никогда, ни на минуту мне не приходило в голову, что люди могут заподозрить убийство. Не думал я и о том, что кто-то может подвергаться серьёзной опасности из-за моего поступка. Напротив, я рассчитывал освободить других от своего присутствия – это было моим главным стремлением. В тот день из Ливерпуля в Корунпу отплывал парусник. Я купил билет на этот рейс, думая, что путешествие даст мне время собраться с мыслями и обдумать планы на будущее. Но до отхода корабля моё решение поколебалось.
Я подумал, что в мире есть человек, которому я ни за что на свете не должен причинить вред. В глубине души она будет оплакивать меня, как бы грубы и бестактны ни были её родные. Ведь она поняла и оценила мотивы, которыми я руководствовался, и если остальные члены семьи осудили меня, то она, по крайней мере, меня не забудет. Поэтому я послал ей письмо, где просил хранить всё в тайне. Я пытался избавить её от лишнего горя. И если под давлением обстоятельств она нарушила тайну, то я понимаю и прощаю её.