Только вчера ночью я вернулся в Англию. Всё это время я ничего не слышал ни о той сенсации, которую вызвала моя так называемая смерть, ни об обвинении, которое предъявили мистеру Артуру Мортону. Только вчера в вечерней газете я прочёл отчёт о заседании и поспешил приехать с утренним экспрессом, чтобы поскорее установить истину».
Таково было заявление, сделанное доктором Алоизом Ланой, которое положило конец судебному разбирательству. Дополнительное расследование подтвердило, что его брат Эрнест Лана действительно приплыл из Южной Америки. Судовой врач засвидетельствовал, что во время путешествия он жаловался на плохое сердце и симптомы совпадали с признаками болезни, вызвавшей его смерть.
Что касается доктора Алоиза Ланы, то он вернулся в ту деревню, из которой столь драматически исчез. Между ним и молодым сквайром было достигнуто полное примирение; последний признал, что совершенно неверно понял причины, которыми руководствовался доктор Лана, разрывая помолвку. О том, что вскоре последовало и другое примирение, можно судить из заметки, помещённой на видном месте в «Морнинг пост»:
«19 сентября состоится венчание, которое совершит преподобный Стефан Джонсон, в приходской церкви Бишоп-Кроссинга. Венчаются Алоиз Ксавьер Лана, сын дона Альфредо Ланы, бывшего министра иностранных дел Аргентинской республики, и Фрэнсис Мортон, дочь покойного Джеймса Мортона, мирового судьи, из Лей-Холла, Бишоп-Кроссинг, графство Ланкашир».
1898Тайна золотого прииска[27]
I– Альфред должен заняться коммерцией, – сказал отец, вставая и с решительным видом принимаясь выбивать трубку.
– Хм, должен заметить, вы рассуждаете весьма неразумно, – возразил мой брат Том, сделав несколько глубоких затяжек из чёрной носогрейки. – Никто в нашем роду не опускался до коммерции, а при наших связях, думаю, следует приискать для Альфреда что-нибудь поприличнее. Может быть, ему лучше пойти по гражданской части? Ведь вы, полагаю, не собираетесь отдать его в армию?
– В армию? Этого ещё не хватало! Нет-нет, Том. Довольно с меня старшего сына. Твоё образование дорого обошлось мне, мой мальчик. Хотя я, конечно, рад, что ты получил столь почётную степень – магистра наук. Священник, все в графстве лестно о тебе отзываются, но всё же твоё жалованье в конечном счёте оставляет желать лучшего. Сколько ты получаешь, Том? Тысячу фунтов в год, кажется?
Если вы думаете, что семейный совет, на котором решали мою судьбу, проходил где-нибудь в родовом замке, то ошибаетесь. Было это в небольшой гостиной, выходившей окнами во двор, где стояла кадка с дождевой водой. Жили мы в меблированных комнатах, в доме № 44 на Пигрин-стрит, в Алчестере. Мой отец, Орландо Таббз, капитан Королевского флота (на всякий случай имейте в виду, что капитан флота по чину приравнен к армейскому полковнику). И хотя отец имел всего лишь командирскую должность, тем не менее он носил титул учтивости и имел право на соответствующие привилегии. Ах, старик-отец – упокой, Господи, его душу! Как сейчас помню: заложив руки за спину, стоит у камина, задумчивое морщинистое лицо собрано в складки, кроткие бесхитростные глаза, много лет взиравшие на мир с надеждой и бодростью, остановились на мне, младшем сыне, с невыразимым чувством спокойствия и отцовской нежности. Положив руку мне на плечо, отец сказал:
– Тэд, придётся тебе заняться коммерцией и заработать себе состояние.
О юноши, счастлив тот из вас, у кого есть отец, направляющий вас во всех начинаниях.
Когда отец всё-таки проявил решительность – а бывало с ним такое нечасто, – мы быстро поняли, что он на сей раз не пойдёт на попятный. И хотя я притворно возмущался, что мне придётся унизиться до коммерции и запятнать своё социальное положение, в душе я не очень-то огорчился, узнав о неожиданной перспективе, поскольку судьба не сулила мне сколько-нибудь заметных щедрот и выгод.
Но разумеется, я ожидал, что коль скоро я смирился с судьбой и решился принести жертву на алтарь Мамоны, то жертвоприношение будет принято и мне щедро за всё воздастся, хотя и имел самые смутные представления о коммерческом поприще, на которое мне предстояло ступить. Обычно отец наивно строил иллюзии, что мне лучше всего начать карьеру в какой-нибудь бухгалтерии, где, прослужив несколько лет с испытательным сроком, я могу стать негоциантом.
– А там, глядишь, Альфред, станешь биржевиком, пойдут дела в гору.
Отец посоветовался со своими друзьями, обладавшими практической смёткой. Бывалый моряк, он усвоил некоторые грубые привычки и наклонности и очень любил заглядывать вечерами в «Белый олень», где за стаканом грога, покуривая сигару, беседовал с разными коммивояжёрами, которые бражничали в пивной.
«Среди них есть весьма толковые ребята. Многое повидали на своём веку», – бывало, рассказывал он.
Когда же он навёл справки, то был весьма озадачен, узнав, сколь много хитросплетений в негоциантстве и как трудно благовоспитанному юному джентльмену получить доходное место в мире чистогана.
– Да будет тебе известно, – произнёс отец, робко поглядев на меня, а затем застенчиво на мать, – некоторые джентльмены, с которыми я беседовал вчера в «Белом олене»…
– Ох уж эти мне джентльмены! – вздохнула матушка.
– А почему нет, дорогая? У большинства из них очень дорогие костюмы, – возразил отец и опустил взгляд на свой потрёпанный наряд: ему, моряку, доставляло удовольствие ходить в неприглядной одежде: в высоких сапогах с квадратными носами, по размеру на два дюйма больше, чем надо, в чёрных, не доходящих до лодыжек брюках, в чёрном сатиновом жакете, во фраке и с невообразимо большим чёрным мятым платком из шёлка, обмотанным вокруг шеи и поддерживающим стоячий воротник рубашки; один конец этого галстука вечно задевал ему ухо, а другой, спускаясь длинной чёрной змеёй, буквально душил его.
– И я уверен, дорогая, деньги у них не переводятся. Во всяком случае, безделушки носят они роскошные. Так вот, как я уже говорил, дорогая, один из этих джентльменов посоветовал нашему мальчику как следует ознакомиться с товарами, а потому… гм… нам надо устроить его в лавку драпировщика.
При этих словах матушка уронила рукоделие, в руке у неё застыла игла.
– Орландо, – проговорила она после многозначительной паузы, – если вы всерьёз намерены сделать из Альфреда лавочника, заблаговременно прошу известить меня об этом. Я сразу же перееду к своим друзьям, закрыв глаза на вашу экстравагантность, проживу остаток дней на скромные сбережения, которые – слава богу! – ещё у меня есть.
Не правда ли, благородный жест моей матушки? Он сразу поставил все точки над «i». С тех пор на мануфактурной лавке был поставлен крест. Отец, весьма озадаченный, вспомнил о своём старом кузене, торговце из Сити, написал ему пространное письмо; подробно остановился на моей биографии и образовании, в частности указал, что меня обучали в школе латинской грамматике, где я приобрёл достохвальное знание греческого и латыни, почерпнул некоторые сведения о Евклиде[28] и кое-что о Коленсо, правда скорее с арифметической, нежели с теологической точки зрения[29]. К письму прилагалась объёмистая рекомендация от доктора Олдоса, школьного моего наставника.
Примерно через неделю после того, как письмо отправили, до нас, втайне от матушки, дошла весть, что мы заручились протекцией кузена и в скором времени мне будет предложено место в его конторе с жалованьем в несколько сот фунтов и с перспективой войти в долю компании.
Вот что говорилось в ответе:
16, Манчерч-лейн,
Дорогой Орландо,
в товаре, который Вы мне предлагаете, ни малейшей надобности не испытывается. На Вашем месте я бы отправил молодого человека в колледж Сент-Биз, где из него сделали бы приходского священника. Но если Вы желаете выхлопотать для своего сына место в Сити, пусть он заглянет ко мне в контору – и я как-нибудь помогу советом.
Ваш покорный слуга
Бенджамен Баррел.Первое впечатление от ответа было неблагоприятное, но, изучив письмо обстоятельно, мы пришли к выводу, что оно допускает и обнадёживающее истолкование. Ясно, от такого человека, как Баррел, мы едва ли могли ожидать, что он примет меня с распростёртыми объятиями и скажет: «Приезжайте, войдите в долю и пользуйтесь моим капиталом». Но, несомненно, ему хотелось лицезреть племянника, и нам нельзя было упускать такую возможность.
На следующий день, в полдень, в разгар деловой активности в Сити, я постучался в дверь на Манчерч-лейн. Дядя был на месте и принял меня весьма холодно.
– А, так это вы, стало быть, сын Таббза, – сказал он, прочтя рекомендательное письмо. – Тёпленькое местечко? Какого рода, позвольте полюбопытствовать?
Я ответил, что мне, в сущности, всё равно. Хотел бы со временем стать секретарём в какой-нибудь государственной компании, а пока не прочь поработать у него в конторе, если подойдут условия.
– Да какой от вас прок? – прорычал Баррел.
– А бухгалтерия? Дела помогу вам вести.
– Бухгалтерия? Вот мои книги, молодой человек. – Он самопишущим пером показал на стол, где лежал потрёпанный фолиант в пергаментном переплёте. – Помогать? Мне и так помогают. – И он показал на юношу с заострёнными чертами лица, который сидел за дверями кабинета. – Три шиллинга в неделю, работа с восьми до восьми, выходные, праздники, Рождество, Страстная пятница. Ну как, устраивает?
– Пожалуй, я подожду, когда освободится место секретаря, – ответил я с невозмутимостью, на какую был только способен.
Расставание с химерической надеждой, крушение первой иллюзии всегда болезненно, но я вовсе не собирался заискивать перед дядей. С какой стати метать перед ним бисер? Стоять на полусогнутых, затаив дыхание перед сильными мира сего, для большинства из нас означает условие, при котором мы довольствуемся малой долей того огромного наследства, что даровано нам от рождения, но поклоняться идолу, который ничем не вознаградит за нашу жертву, лебезить, раболепствовать из одной только любви к самоунижению – нет уж, увольте.
Засунув руки в карманы, я откинулся на спинку стула, критическим взглядом оглядел контору и посмотрел на дядю. Тот в беспокойстве ёрзал на стуле – по-видимому, не чаял, когда я удалюсь восвояси.
– Ну как вы находите жизнь в Сити? По вкусу она вам, Баррел? Плодородная нива? На хлеб с маслом хватает? Голова не кружится временами от удовольствий? Надеюсь, вы не очень тут налегаете на портвейн. Мой приятель, Фред Картер, – вы ведь, верно, его знали – ровесник ваш, надо думать, на вас, кстати, похож… Бедняга протянул ноги – от марочного сорок седьмого года. На год раньше положенного хлебнул. А я ведь его предупреждал.
Достопочтенный родственник, похоже, опешил. Должно быть, я показался ему каким-то скелетом-призраком на банкете, ведь Картер был его школьным товарищем. Баррел обожал портвейн и как раз собирался в тот день отобедать в ресторане «Клокмейкерс-Холл», где портвейн № 47 значился в карте вин.
– Правда, мистер Таббз, простите, но мне…
– Да полно, ничего, пустяки. Заканчивайте свои дела, не обращайте на меня внимания. Когда разделаетесь, освободитесь, пройдёмся по улицам, покажете мне Королевскую биржу, Хлебный рынок, Биллингзгейт – главные достопримечательности столицы, так сказать.
В этот момент я заметил на письменном столе дяди кусок кварца.
– Что это у вас тут булыжники валяются? Дорожно-ремонтными работами, стало быть, занимаетесь?
Дядя испустил глубокий вздох облегчения, положил самопишущее перо и, покраснев, посмотрел мне в лицо:
– Работа как раз для вас, Таббз. О боже, рад сослужить добрую службу сыну Орландо.
Он взял лист бумаги, черкнул несколько строк и передал записку мне:
– Вручите это в «Сток и Баррел», Торговый дом Грешэм. На следующей неделе меня, вероятно, не будет в Лондоне. А так бы я с удовольствием принял вас. Сейчас у меня важная деловая встреча. До свидания, привет вашему отцу.
Баррел-младший оказался славным представителем лондонских биржевиков, с нездоровым румянцем, немного суетливый, но зато откровенный, непринуждённый, без всякой спеси. Он пробежал глазами записку нашего дяди.
– Очень приятно, старина. Мы, стало быть, родственники. Не хотите ли отобедать с нами сегодня вечером? В семь часов, на Онсло-сквер. А пока поговорим об интендантской службе.
– О чём, прошу прощения?
– Об интендантстве.
– Это ещё что за должность?
– Как вам сказать… Речь идёт о прииске, золотом прииске.
– Но я не хочу ехать за границу.
– Это в Северном Уэльсе. Прочтите письмо старика Баррела.
Дорогой племянник!
Дамбрелл просил меня рекомендовать своего человека на должность начальника хозяйственной службы Долкаррегского прииска. Если место ещё вакантно, устройте на него моего двоюродного племянника Таббза, предъявителя сего. Условия: 50 акций по 5 фунтов, 2 фунта предоплаты. За приобретение акций ручаюсь.
– О, а дядя не промах. Значит, место ещё не занято. А сколько я буду получать?
– Сейчас же отправляйтесь к Дамбреллу, в Минсинг-лейн, – ответил Баррел, черкнув несколько строк наискосок письма.
Найти Дамбрелла оказалось делом нелёгким.
– Да вы счастливчик, Таббз, – сказал он. – А я как раз собирался написать Джекобу Файфулу и пообещать это место его племяннику, но ваш дядя – хороший мой друг, поэтому я поручаю должность вам. Завтра в девять часов утра мы отправляемся в Лланкаррег. У нас подобралась большая компания. Присоединяйтесь к нам. Юстонский вокзал. Дело стоящее, вот полюбуйтесь-ка.
Дамбрелл подошёл к сейфу и достал из него несколько небольших свёртков в китайской шёлковой бумаге. Он развернул пару свёртков – в каждом лежал великолепный золотой слиток. Дамбрелл прочёл наклейки:
5 мая – 3 унции.
6 мая – 5 унций.
7 мая – 8 унций.
– Шестого мая запустили новый «эрлангер», поэтому выработка возросла вдвое.
– А что такое эрлангер?
– Новая машина, названная так по фамилии изобретателя-американца. Прекрасный малый. Завтра вы его увидите. Он сейчас там, в Уэльсе. Руководит работами. Пойдёмте. Пожалуй, не грех выпить за знакомство бутылочку шипучего и пообедать в ресторане. Томас, сбегайте к Симкоксу, скажите, чтобы прислал один салат из омаров и один «стилтон». И поживее. Да прихватите бутылочку «моэта». И не забудьте пригласить мистера Пэрри.
Итак, воздав должное салату из омаров и шампанскому, мы проехали в великолепном почтовом фаэтоне Дамбрелла по Гайд-парку, где блистали нарядами дамы и кавалеры; прогулялись под сенью величавых дерев в Кенсингтонском саду под звуки оркестра Колдстрима, фланируя на высокой трибуне ярмарки тщеславия среди красавиц и фрачных щёголей, красавцев-актёров с великосветскими манерами; затем отобедали в Онсло-сквер: хрустальные бокалы, дивные цветы, общество очаровательной Беллы Баррел, сестры моего кузена, биржевого маклера, и дочери хозяина фирмы… Под воздействием всего этого у меня, человека неискушённого в таких соблазнах и привыкшего к мрачным интерьерам на алчестерской Пигрин-стрит, голова пошла кругом.
– Что ж… Если это и есть коммерция, – произнёс я в тот вечер, отпив из бокала бренди с содовой, – примите меня в неё.
IIНеудобства долгого путешествия по железной дороге в значительной мере скрашивают обильная провизия в плетёной корзине и хорошие сигары, особенно когда в купе собираются трое любителей роббера. Неудивительно, что мы вышли на станции Долбранднет, которая находится на Большой западной дороге, в самом хорошем расположении духа.
– Вы получили мою телеграмму, майор, насчёт места на козлах? – обратился Дамбрелл к долговязому вознице в сером костюме, обтягивавшем его худощавую, длинноногую фигуру; единственное, что оживляло серое однообразие его наружности, если не считать морщинистого, залитого румянцем лица, так это шарф брусничного цвета. Вооружившись моноклем, долговязый сердито просматривал список пассажиров, а его помощник суетился, размещая багаж и самих приезжих.