Мы добрались до зарослей. Оливье всё-таки потерялся, но рассказ архивариуса меня будто заворожил.
— Ткнув когтем, он приказал торопиться в Изумрудный мир. Иначе, пощады не будет. Я должен был передать Дарвину, что тот, кто доставлял огромную радость, принесёт неволю.
— Вы так и поступили, господин? — спросил Евлампий.
— Да, — еле слышно выдавил архивариус. — Огромные огненные глаза поработили меня. Жуть! Я ни на миг не сомневался, что он вернётся и расправится со мной. Открыл портал на Изумрудный остров и напросился к королю. «Не малых трудов между прочим стоило», как говорили строители Императорского дворца. Только услышав про радость и неволю, Дарвин бросил меня в тюрьму.
— Печально пострадать за кого-то другого, — посочувствовал голем.
— Уж я-то знаю, — вставил я. — А теперь, благодаря кому-то другому, мы ещё и заблудились, и Оливье потеряли.
Меня словно не слышали.
— Вас отправили на Изумрудный остров, чтобы вы встретились с нами? — спросил Евлампий.
— Одуванчиковая поляна! Это же яснее ясного, слуга!
— Всё очень странно, — согласился голем.
— А о чём говорил мой спаситель, вспоминая происшествие в Тринадцатом мире? — задумчиво произнес архивариус.
— Он путает понятия, господин, — начал оправдываться Евлампий. — Простите, блёклые совершенно не разбираются в магической теории.
Невдалеке хрустнула ветка. Я обернулся на звук.
— Когда не обладаешь базовыми знаниями, выводы далеки от идеала.
Я всматривался в заросли, надеясь увидеть зелёный камзол. Меня беспокоил монотонный шелест.
— Как говорят в Черногорской академии: «Только неверные выводы отличают студиозуса от архимага».
Я не сразу понял, что это не шум листьев. Слишком складную мелодию гнал расшевеливший кусты ветер. Памятный мотив бросился на нас вместе с золотой пыльцой. Огромное облако мгновенно облепило.
— Как мы здесь очутились? — удивился архивариус.
Пыльца забивалась под одежду, лезла в рот, нос. Залепляла глаза.
— Берегись! На нас напали! — завопил голем.
Я прикрылся рубахой, но поздно. Золотая пыль проскочила внутрь, погнав волну эйфории. Я взлетел и закружился над одуванчиковой поляной, купаясь в лучах нежного солнца.
— О источник магии, как прекрасен этот мир! — бормотал рядом архивариус.
Глаза щипало, но они не закрывались. Пыль липла к коже, звенела в ушах и искрилась в волосах. Правда, сам видел! Голова кружилась, и я смотрел во все стороны сразу. А вот ноги не слушались и, хотя я махал руками, надеясь набрать высоту, всё равно упал, царапаясь об ветки. Самые приятные прикосновения в жизни, клянусь источником магии. Колючие кусты, подобрев, не рвали мою шкуру, а ласкали её нежными бархатными пальчиками.
Я катался в траве пока не кончились силы, и когда вымотался, ещё долго дёргал руками и ногами.
Как же было хорошо левиафану, а особенно королю Дарвину, если они попали в сладостные сети золотой пыльцы. Прямо зависть берёт! Когда меня подняли и понесли, я даже расстроился. Скоро наслаждению придёт конец. Обидно! Почему, когда мне хорошо, всё заканчивается плохо?
Меня перевернули кверху ногами и облили водой. Намокшая одежда не огорчила, скорее, развеселила. Я хохотал, болезненно хрустя челюстью, пока поток не смыл пыльцу. Тогда навалились усталость и уныние. Влажная рубаха прилипла к телу. В носу запершило от воды, а от кашля заболела голова. Внутри всё скрутило, и представив, что организм может подвести, я, испуганно задёргавшись, разлепил веки и открыл опухшие глаза.
Глава 12. Побеждает сильнейший
Меня вернули на одуванчиковую поляну? Кругом топорщились неизменные белые шапки. Оглядевшись, я передумал. Там из травы не торчало дерево. Мёртвое, корявое, противное до мурашек. Не сразу сообразил, что с ним не так. Тяжко думать, вися вниз головой. Всё перевернутое, да ещё мокрые волосы прилипли к лицу, поди разберись что там торчит. Я встряхнул головой. Небо снизу. Поляна сверху. Дерево бесстыдно тянет голые корни к редким белёсым облакам.
Я ещё раз потряс головой. Это не пыльцовое похмелье. Какие-то орки выкорчевывали дерево из земли и перекувырнули. Ветки с листьями спрятались в почве, а корни упёрлись в небеса.
Брр! Как обряд посвящения в чернокнижники. Ходят слухи, что претендентов выворачивают наизнанку, чтобы посмотрели на свой внутренний мир. А тут кто-то поглумился над природой.
Дерево, как видно, торчало кверху ногами давно. Земля осыпалась, а промеж корней крутился вьюн с тёмно-фиолетовыми цветами.
Я склонил голову, силясь увидеть ноги. Они застыли в двух метрах от земли, в облаке серебряной пыльцы. Собравшись, я отгородился от стучащего в ушах сердца и услышал тихое пение флейты.
Оливье с архивариусом тоже висели перекувырнутые. Дядя тряс мокрым рукавом камзола и бубнил под нос про «нежную любовь» к Фейри Хаусу. Мровкуб не пришел в себя и болтался, как вырезка в мясной лавке.
— Как сознание вернём,
Так, пожалуй, и начнём!
Я обернулся к перевёрнутому дереву. Среди корней сидела фея с бородой. Я вздрогнул от неожиданности. Не думал, что увижу муже-фея. Он хоть и с кадыком, но очень по-фейски чистый, с безупречно уложенными волосами, большими миндалевидными глазами и правильными чертами лица. Даже скрученная косичкой борода, поопрятнее моей причёски.
— Иномирцы, сосредоточьтесь!
Послушать озаботьтесь!
К Душегубу, обратитесь!
С душою проститься решитесь.
От мук избавиться постарайтесь,
Из Фейри Хауса убирайтесь!
Он хлопнул в ладоши.
— Миры до войны докатились.
Со злом мировым не простились.
Надежда покуда осталась,
Не вся ещё растерялась.
Фей снова хлопнул.
— С предателями будем биться,
Чтоб окончательно проститься,
Он задумчиво потеребил бороду.
— Ваши тела опустятся удобрять одуванчики!
Трим-рим, пам-пам, рам-рам, болванчики!
— Протестую! — завопил Евлампий, прежде чем я успел понять смысл сказанного феем. — Мы имеем право знать, за что наказаны!
— У того нет прав,
Кто закон поправ, — равнодушно ответил Душегуб.
— Скажи хотя бы, как? — выплюнув воду, бросил Оливье.
Я завертелся, пытаясь высвободить ногу. Бесполезно!
Рядом застонал архивариус.
— Получит каждое ничтожество! — повеселившим тоном сообщил
фей.— Особенное душегубжество.
Тебя! — он указал холёной рукой на дядю. — Будут кормить до заворота кишок! Тебя! — палец вытянулся в мою сторону. — Голодный ожидает шок!
Ошейник словно ремешок,
Затянет аж до потрошок!
Архивариус распахнул глаза и вытаращив их, крутил головой.
— Тебя особенное ждёт
Во тьму исходную вернёт!
— Почему такая несправедливость? — возмутился я.
— Объективность не равна
Правосудию сполна!
Беспристрастности она –
И совсем уж противна́! — Душегуб склонил голову и улыбнулся.
Крылья за его спиной затрепетали.
— Семь уплыли с этим фей,
Их не видно по сей день!
Это что тебе трофей,
На чужбине гробить фей?
Оливье не удостоил его ответом.
— Тут и вовсе мерзкий путь,
Страшно прошлое вернуть!
Он указал полированным ногтем, на всё ещё ошарашенно озирающегося архивариуса.
— Такое… трямо-ривно,
свету источника противно!
— Как говорил главный королевский егерь: «Не пойму где я, кажется заблудился». Полагаю, это ошибка… — начал архивариус.
— А я? Что я?
— Правосудие для тех,
Кого не покрывает мех!
— Немедленно прекратите эту отвратительную дискриминацию! — закричал голем.
Приятно, когда за тебя заступаются. Особенно, если рот свело от праведного негодования. Остальные достойны кары, а я виноват исключительно в том, что оборотень. Я снова задёргал ногами, правда, с прежним успехом.
— Последнее желание? — выкрикнул Оливье.
— Отставить завывания! — оборвал Душегуб.
Поднявшись над корнями, он расправил крылья. Непрозрачные, серые с красными прожилками. И в три широких взмаха подлетел к нам.
— Здесь умирают желания!
Через тела страдания! — ядовито добавил фей.
И под тонкий свист его крылья почернели, а в нас полетели хлопья сажи. Запахло подгоревшим мясом. Желудок сжался. Ещё немного, и меня стошнит. Даже представлять неохота как это. Меня еще не рвало кверху ногами. Я напряг мышцы и сжался, готовясь к худшему. Но в животе неожиданно забурчало. Так бывает, когда я долго не ем. Поджелудочную тянет и подсасывает. Голова туда-сюда кружится. Этого ещё не хватало! Душегуб выкачал из меня всю энергию. За диким голодом последует превращение. Плечи и руки уже распирало, и я зашипел от боли. Обычно перевоплощение занимает часы, а тут ещё пару минут, и всё — оборотень!
От заклятий у фея удлинились крылья и за ними протянулась пепельная дымка. Рваные клоки серой мглы разрослись на половину одуванчикового поля, заслонив перевёрнутое дерево и небо. Крылья вздрагивали, как в агонии кидая россыпи сажи.
Разобравшись со мной, Душегуб набросился на архивариуса. Тот висел вниз головой и бледное лицо побагровело. Он хватал ртом воздух, жадно сглатывая. В горле скрежетали скребущие друг по другу когти. И хоть меня крючило из-за превращения — всё равно передернуло. Так в междумирье подбирались неведомые твари. Их до умопомрачения боялся Оливье, а меня и вовсе парализовало.
Дядя покосился на Мровкуба и завопил:
— Только не это!
Лицо архивариуса полиловело. Рот так широко распахнулся, что должна была сломаться челюсть и лопнуть щёки.
— Я не ворочусь! — пророкотал Мровкуб изменившимся голосом с чужими интонациями.
Я бы пискнул с испугу, но плечи, руки и грудь так разнесло, что не хватало дыхания. Изменения подбирались к ногам. Скоро дойдёт до шеи. О том, что будет дальше, даже думать не хочется. Я всхлипнул, но архивариуса корёжило так, что не обращать внимания было невозможно.
— Истинная магия! — восторгался голем.
Изо рта Мровкуба высунулся прозрачный шар и надулся больше него самого, загородив тощее тело от фея.
Душегуб взмахнул крыльями и взлетел повыше. На потемневшем лице застыло удивление, быстро сменившееся гневом.
— Смеешь бороться с судьбой?
Призываешь на зримый бой? — закричал он с такой силой, что пришлось закрыть уши руками.
Шея надулась, и чёрная цепь впилась в кожу. Я схватился за ошейник, но только придавил пальцы. Цепь душила, вминая кадык.
— Пускай лицезрят!
В искореженном голосе архивариуса слышались победные нотки.
Внутри прозрачного шара засверкали молнии.
— Что творится? — прошипел я, силясь оттянуть ошейник.
— Пузырь, — восхитился Евлампий, — показывает сотворение заклятий.
— Знаю, — прохрипел я.
Может, я далёк от магии, тем паче от всяких там тонкостей, но что такое пузырь знаю. В академии наставники вешали такие шары на студиозусов, чтобы приглядывать, как те колдуют и указывать на ошибки. А ещё пузырём наказывали! Он болтался над провинившимся, и вся академия потешалась над его невежественной волшбой.
— Обличает мысли во время колдовства студиозусов, а для мага опузырение в бою — унизительно.
— Знаю… — начал я.
С лихвой глотнул унижений в академии.
— Так же постыдно, — не обращая внимания, продолжил Евлампий, — как голые рыцари. Сражаться-то они могут… Только как врагу в глаза смотреть?
Голозадые рыцари хохма ещё та. Волосатые ноги, торчащие из-под панциря, могли бы развеселить, если бы не давивший на горло ошейник. Хотя подсмотреть, что у другого в голове очень интересно. А уж у колдуна! Только волшебники друг друга пузырями не заклинают. Чего они там не видели? Подумал о молнии, получи.
Я долго ждал яркой вспышки, даже забыл про цепь, но бушующая в пузыре гроза, так на поляне и не проявилась.
— Молни пшик, — обиделся я.
— Что? — переспросил голем. — Молния? Её не будет — не воспринимай буквально. Есть огромная книга по толкованию знаков. Не в меру остроумные колдуны называют её пузырялогией. Молния — это огромная, готовая к атаке сила, которая…
Взвыло так, что я оглох. Сжавшись и косясь прищуренными глазами на пузырь, я мечтал исчезнуть. Рванул не он. Зато из пузыря разметало молнии и теперь на их месте бушевали бурые клубы огня. А вот фей пропал. А с ним давящее чувство голода. Дыхание наладилось и превращение отступило. Даже сила, держащая ноги, растаяла. Волшебная пыль облетела и я, вовремя подставив руки, свалился в траву.
Отряхнувшись, я поднялся. В голове ещё звенело.
— Что бахнуло? — будто бы тихо спросил я.