— Правила одни для всех! — мстительно заметил Евлампий.
— Что ты несешь? — разозлился я. — Какие правила? Как нам разобраться с Оливье?
Повернувшись к голему, я встретился глазами с Мровкубом.
— Как говорил хранитель тайн с Ночных островов: «Все мы что-то скрываем», — озабоченно заметил он.
— Расскажи, — закряхтел Евлампий. — Оливье и его обещал грохнуть!
— Убить? — переспросил архивариус и борода у не встала торчком. — Меня жизни лишить потруднее, чем голема. Если гомункул погибнет, я всё равно не пострадаю.
— А я умру! — крикнул я и испуганно оглянулся.
— Он угрожал вам, юноша! — взволнованно воскликнул архивариус.
— Отнял тело Люсьена обрядом чёрной магии, — затараторил голем. — Одно Слово и оборотню конец!
— Юноша не виноват, что когда-то натворили поглотители и хранители!
Я покачал головой, как что брякнет, ещё похуже Евлампия.
— На разглагольствование нет времени, — перебил голем. — Оливье скоро вернётся.
— Обратитесь к страже, — предложил архивариус.
— И что? — приуныл я.
— Ничего, — вместо Мровкуба ответил голем. — Слово быстрее стражников!
— Застали меня врасплох, — пожаловался архивариус. — Как говорил ловец блох с Изумрудного острова: «Надо пятьдесят раз подумать, а потом руками хлопать».
— Поздно будет, — простонал я.
— Так что же делать?
— Убить его первыми, — ответил Евлампий.
— Чем же вы лучше? — рассердился архивариус. — Он ещё ничего не совершил.
— Когда сделает, — закричал я. — Будет уже поздно!
— Что сделает? — спросил подошедший Оливье. — Я тебя предупреждал, заморыш?
— Мы обсуждали гонки! — заступился голем. — Что будет, если «бокалом» не успеет со щитом!
— Представляете, недотёпа, — подыграл архивариус. — Его в кривоногую улитку превратят. Кому нужен беззаЩитный «бокалом»?
Хранитель вкуса зло зыркнул на нас и потопал к лестнице.
— За мной! — бросил он через плечо.
Беззаботный весельчак в момент стал ворчливым гоблином. Таким и помрёшь, решил я, пришло твоё время.
Внутри арены висел гигантский мыльный пузырь с полупрозрачной, переливающейся всеми цветами радуги, горкой. На краю скатов нетерпеливо вздрагивали жёлтые кареты с чёрными крыльями, а напротив совершенно синие. Вокруг сновали маги в мантиях под цвет заклинатиков.
К пузырю липли трибуны, мостами и лестницами соединяясь с каменным шаром арены.
— Понапридумывали орковских правил, — пыхтел Оливье. — Мозгов, как у грудных троллей, а всё сочиняют, перед Императором выслуживаются! Такой план оборотню под хвост.
— У оборотней нет хвостов, — не удержался Евлампий.
— Заткнись, булыжник. Без тебя тошно, — рявкнул хранитель вкуса.
Мы уже взобрались на два пролёта.
— Что с тобой теперь делать? — пыхтел Оливье.
Я не ответил, едва сдерживая ярость.
— Пощадить! — подсказал голем.
Хранитель вкуса невольно потянулся рукой к поясу, но, вспомнив про отобранный кошель, ещё сильнее надулся:
— Желчи на тебя нет!
— Не переживайте, как говорил Стародольский король воров: «Надейтесь, и вам всё вернётся», — встрял архивариус.
Бросив на него уничтожающий взгляд, Оливье вскарабкался дальше по лестнице.
— Сговорились, пираты Семисветские, — прошипел он. — Грабьте меня, раздевайте до нитки…
Пролёты вылетали из-под ног. Дыхание сбивалось. Силы кончались, и ворчание хранителя прекратилось само собой. Перила закручивались бесконечной спиралью, а лестница тянулась в другие миры. Я дышал два вдоха один выдох и смотрел под ноги, пока не упёрся взглядом в сапоги.
— Ложа! — остановил нас стражник арены, перегородив забранный тяжёлой портьерой проход.
Оливье грубо ткнул значок виктатлона в лицо.
— Выкуси! — зло прохрипел он, задыхаясь.
Стражник невозмутимо отступил.
Оливье толкнул его плечом, запутался в портьере и кляня на чём свет стоит коменданта арены протолкнулся на новые ступени. Здесь лестница была ещё круче и уже предыдущей. Когда мы долезли до нашего балкона, тяжело дышал даже я, а хранитель вкуса едва шевелился. Он еле дошёл до сидений, и рухнул в кресло. Мы, с облегчением, сели рядом.
— Вот это обзор! Мы в королевской ложе? — обрадовался архивариус.
Он то не устал, он же гомункул. А я хрипел, как испорченный огневой пень, и восторга не разделял. Отвалившись на сиденье, я отдувался, как директор академии после фигурного катания.
— И «лагерь» и «побоище», как на ладони! — восхищался Мровкуб.
Я искоса посмотрел на хранителя вкуса. Он откинулся, запрокинув голову. По раскрасневшемуся лицу стекали ручьи пота. Оливье шипел сквозь зубы, проклиная главу тайной канцелярии и виктатлон.
— Отомстил, Сычара, — бормотал он.
Отдышавшись, я наклонился и заглянул через парапет. Балкон нависал над трибунами и выступал далеко над лестницей. Что если столкнуть его вниз? Метров пятнадцать будет. Разобьется, даже пикнуть не успеет.
— Дождись начала гонок, — разгадав мои мысли, подсказал голем.
Я кивнул. Потерплю немного. Чего спешить, куда он денется. Опустившись на сиденье, я покосился на хранителя вкуса. Оливье больше не задыхался, а, подперев руками подбородок, смотрел перед собой.
— Правила, — задумчиво протянул он. — Выгодны только тому, кто их придумывает.
— Зря… — встрял Евлампий.
— А хотелось втихаря, — грустно закивал Оливье.
Архивариус тоже задумался, перестав ахать, да охать надо всем подряд.
Арену заполняли болельщики. Синие рассаживались на трибуны справа, а жёлто-чёрные слева, продолжая махать трубами, обручами, флагами и вопить кричалки.
Я снова перегнулся через парапет. Облизал губы. Высоко. Точно разобьется, а Слово выкрикнуть успеет? Рисковать или нет. Я вздохнул.
Оливье склонился ко мне.
— Тяжело решиться, правда? — прошептал он.
— На что? — похолодел я.
— Убить, — пояснил хранитель вкуса. — Думаешь, как меня прикончить? Зря. Дерзости не хватит, шавка, а я восемь букв выпалю, и ты мертвяк. Ясно? — Его шепот стал зловещим. — Сиди и не дергайся. Ты всё равно умрешь! Разозлишь меня, сдохнешь сейчас. Понял?
— Нет, — выкрикнул я, отпрянув.
— Осмелела собачонка? — шикнул Оливье. — На хозяина гавкаешь? «В», — медленно потянул он. — «О», — и через паузу затараторил. — «Л», «Ч», «О» …
Оставалось три буквы — «НОК». У меня похолодела спина. Внутренности сжались, а кости размякли. Я растёкся по креслу, не в силах даже ресницами махнуть.
— Не надо, — жалобно попросил я.
Мне ответил оглушительный рёв. Болельщики дружно повскакивали с мест и заорали:
— Виктатлон!
Оливье показал все золотые зубы в подобие улыбки и надменно кивнул.
— Живи, пока.
Я облегчённо выдохнул и вжался в сиденье. Трясло так, что не мог закрыть рот. Смерть схватила за ногу и уже тащила в бездну. Я чувствовал могильный холод, сковавший ступню. Ещё чуть-чуть, и меня не стало бы.
Внутри прозрачного шара заклинатики чадили разноцветным дымом на вершинах склонов, а после второго рёва понеслись вниз. Вперёд вырвались длинные и узкие кареты, «шустрики», заскользив к сверкающим «наговорам». Жёлто-чёрный с разворота втянул крутящийся белый вихрь с осенними листьями, а синий поддел на крыло огромный голубой щит со знаком гильдии Водолюбов. Исхитрившись, они нанизали ещё по два «наговора»: пару ослепительных молний, кулак голема и огненный шар, и выскочив из отмеченного флажками с палатками «лагеря», развернулись. К ним уже спешили «бокаломы» и «очарователи». Горящие искрами «наговоры» разлетелись по заклинатикам, и они затрубили сигнал к бою. Болельщики лихо загудели в ответ.
Меня ещё трясло. Я то и дело оглядывался на Оливье, боясь увидеть, как шевелятся губы и прочитать по ним последние три буквы, но он увлёкся виктатлоном, и молчал.
— Пытайся, — зашептал в ухо голем.
Я затряс головой. Ни за что. Когда хранитель вкуса произносил страшные буквы, я чуть не рехнулся от ужаса. Чувствовал, как душа отделяется от тела и уносится в мрачную тёмную пустоту междумирья. Меня передёрнуло. Попытаться? Да я теперь шею боюсь вытянуть, не то, что взглянуть за парапет.
За флажками с мечом ходу прибавили «бокаломы». Синие кареты, как хищные фрегаты, поднимали тучу перламутровых брызг, а чёрно-желтые зажгли неистово бьющееся пламя на крыльях. Опять надувательство, но болельщики шалели. Трибуны гудели в одном разрушительном ритме, пока ещё не разделённые чьим-то успехом. Заклинатики отчаянно сшиблись. Синий «бокалом» в последний миг накрыло волной ослепительных сапфировых капель, сложившихся в водяной щит. Он, с оглушительным хрустом, влетел между соперников, разбросав в стороны чёрно-желтые кареты. Не дав врагам опомниться, синий «очарователь» засиял, окутался сетью сверкающих искр и громовым грохотом выплюнул разрезавшую «побоище» молнию. Разогнавшийся «шустрик» проскочил между чёрно-желтыми «бокаломами» и понёсся к «лагерю» соперников.
— Если взберётся на склон, они победили! — заорал архивариус.
Он то и дело подскакивал с сиденья и прыгал у пандуса.
Чёрно-желтый «очарователь» надулся, загрохотав своей молнией, но один из синих «бокаломов» протаранил его в борт, развернул и вся мощь режущего глаза́ росчерка впилась в него. Лопнувшие фонари разметало в стороны, нос кареты треснул и вспыхнул побелевшим от негодования пламенем. Синего «бокалома» подкинуло в воздух, пронесло через шар и размазало по прозрачной стене.
Трибуны остервенело взвыли. Протестующе заголосили дудки. Синие болельщики ревели, как шторм. Чёрно-желтые радостно кидали над головами огненные обручи, исходящие огнём и золотистым дымом.
«Шустрики» с пламенем на крыльях, объехав свалку в центре «побоища», тоже ринулись к вражескому «лагерю», но перегнать соперника уже никак не могли. Длинный синий заклинатик, отчаянным виражом ушёл от огненного шара и взлетел над склоном. Карету опоясали кольца из капель, выстреливших в прозрачный купол переливающимся салютом.
— Успех! — голосил Мровкуб.
— Первый наш! Первый наш! — скандировали синие трибуны.
Из распахнутых клеток вылетели птицы и пронеслись под куполом, победно клокоча.
Архивариус повернулся ко мне.
— Один ноль! Ещё два очка и синих не остановить…
Он осёкся на полуслове. Счастливое лицо потускнело, седая борода, только что бодро топорщившаяся, сникла. Мровкуб сочувственно посмотрел на меня и сел. А я отвел глаза. Чего уставился? Мне его жалость не нужна. Помог бы лучше, но нет, он выше этого. Чистоплюй! Мы хуже Оливье, а он лучше.
Я покосился на хранителя вкуса. Он уже не следил за гонками, а вперился в меня.
— Растаяла решимость, — утвердительно протянул он. — У самого кишка тонка, так хочешь подрядить гомункула?
— Нет! — закричал я.
Оливье наотмашь ударил меня по лицу.
— Заткнись! Насквозь тебя вижу! — заорал он в ответ.
— Что вы себе позволяете? — встрял Евлампий.
Хранитель вкуса скривился.
— Предупреждал! Но вы двое… — он сплюнул за парапет.
Я всё понял и сжался от страха. Убьёт меня!
— Вы не можете так поступить! — вмешался архивариус.
— Тебе кто разрешил вякать? — завопил Оливье. — Ты кто? Кусок мяса? Нет. Даже не мяса! Магопшик, возомнивший себя живым!
Мровкуб резко вскочил. Его бледное лицо побелело. Глаза расширились.
— Хозяева узнали про гомункула! Я должен вас покинуть! — закричал он.
— Прощай! — пробормотал я.
Он испугался. Честно говоря, я на его смелость и не рассчитывал.
— Вали, бумажный червяк! — крикнул Оливье.
Что-то дрогнуло в лице Мровкуба. Он перевёл взгляд с меня на хранителя вкуса.
— Придётся уничтожить это тело, иначе вас выследят! — закричал архивариус, перекрывая шум толпы.
Он взглянул на меня.
— Уничтожай! — нетерпеливо крикнул Оливье.
Я закусил губу, сдерживая дрожь.
— Сражайся, — попросил Евлампий.
Меня передёрнуло. Никогда не слышал у голема такого голоса. Вымученного, страдальческого. Ещё секунда, и из каменных глаз брызнут самые настоящие слезы.
— Пожалуйста, — простонал он.
Я изжевал губу. Надо решиться. Нельзя позволить Оливье лишить меня единственного, что ещё осталось. Выбора!
Я кивнул. Когда архивариус исчезнет, и хранитель вкуса произнесёт заветное слово, я прыгну с парапета. Пусть эта тварь переселяется в моё мёртвое тело. Посмотрим, как ему понравится.
Решившись, я поднял глаза на стоящего надо мной гомункула.
— Ты спас меня! — прокричал Мровкуб. — А я спасу тебя.
Он ловко перепрыгнул мои ноги и впился в Оливье. Пытаясь сбросить архивариуса, хранитель вкуса вскочил с сиденья. Кружась и пошатываясь, как пьяные танцоры, они вывалились в проход между трибунами.
— Ещё встретимся! — попрощался архивариус.
Следом за словами изо рта вырвалось пламя. Огонь жадно перекинулся на тело. Поджег ноги с руками. Победоносно заревел, будто в отместку за проигрыш чёрно-желтой команды и набросился на дядю. От жара задымился и вспыхнул зелёный камзол Оливье. Хранитель вкуса взвыл,