Арталетов, поочередно сравнивая физиономии шута и того, кого он неосторожно обидел, действительно улавливал некоторое фамильное сходство.
– Ба! – обрадованно вскочил на ноги поджарый Леплайсан, распахивая братские объятья. – Кого я вижу? Франсуа, собственной персоной! Все такой же жирный, словно рождественский боров! Еще не разорвало тебя, прорва? Неужели милая матушка не устала пичкать своего обжору с ложечки сладенькой кашкой?..
«Кто бы говорил про обжору… – подумал Жора, на всякий случай бросая взгляд на лежащую на лавке портупею со шпагой. – Хотя братец действительно несколько полноват…»
Эпитеты, которыми его одарил единоутробный родственник, толстяка вряд ли растрогали, поскольку он побагровел и, сопя, как разъяренный буйвол, потянулся к эфесу шпаги, что, учитывая его нездоровую полноту, было непросто. Глядя на него, и все остальные, которых было не менее десятка, залязгали разнообразным железом, извлекая его из ножен на свет Божий.
– Теперь точно узнаю братика! – Довольный предстоящей потехой, шут ловко выхватил свой клинок и ударом ноги перевернул стол. – Держитесь-ка, Жорж, поближе к стене…
* * *– Ну, и что вы намерены предпринять, месье д’Арталетт?
Жора, не слишком горяча коня, скакал куда глаза глядят по пустынной дороге в трогательном одиночестве (конечно, если не считать четвероногого транспортного средства под ним, увы, к числу особенно разговорчивых не относящегося).
Один, опять один, причем в положении сказочного героя: «Иди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что»…
«Осиротел» Георгий в одночасье после встречи двух братьев. Ни Франсуа, ни Людовику не пришлось, правда, пойти по следам Авеля и Каина, мимоходом отправив к праотцам ближайшего родственника, но обучались фехтованию они, похоже, у одного и того же мастера, далеко превосходящего того учителя, что готовил Арталетова к тяготам путешествия в прошлое. Однако если Леплайсан явно имел больше опыта, приобретенного в отстаивании вопросов чести при французском дворе, учтивостью отличавшегося только по отношению к венценосным особам, то на стороне его братца было аж целых девять шпаг разной степени опытности…
Не думайте, Жора несколько раз, что само по себе являлось актом безрассудной храбрости, учитывая его дилетантскую фехтовальную подготовку, пытался вмешаться в мясорубку, из которой ежеминутно вываливался кто-нибудь жалобно стонущий или интригующе молчащий. В сплошной круговерти разящей стали, соприкасающейся под самыми немыслимыми углами, просуществовал бы он в своей земной ипостаси всего какие-нибудь секунды, после чего неминуемо отправился бы белым ангелом (с чуть-чуть прикопченными, естественно, крылышками) прямиком на небо… Остался он жив и даже абсолютно невредим лишь благодаря гневным окрикам шута, отбрасывающим его всякий раз на прежнее место не хуже увесистого кулака. Ему оставалось только, прижимаясь спиной к стене и выставив перед собой совершенно бесполезный дрожащий клинок, бессильно наблюдать за схваткой. Второй верный Леплайсанов спутник оказался более полезным и теперь отважно сновал под ногами дерущихся, остервенело кусая врагов, определяемых им безошибочно, должно быть по запаху, острыми зубками за лодыжки или тыча несколько выше крохотной шпажонкой чуть длиннее швейной иглы…
Клубок фехтовальщиков распался сам собой, когда на ногах осталась половина первоначального состава.
Четверо противников, рыча от ярости и поливая победителей потоками площадной брани, причем многоэтажные ругательства по-французски причудливо переплетались в ней с не менее вычурными русскими, убрались восвояси, унося с собой поверженных соратников, а забрызганный кровью шут весело швырнул шпагу в ножны и подсел к столу, намереваясь продолжить прерванную трапезу.
– Д’Арталетт, дружище! Перестаньте жаться в углу, прячьте поскорее шпагу в ножны и присаживайтесь ко мне! Зальем добрым кубком вина обиду, невольно нанесенную вам мной, грубияном…
– Да разве…
– Полно вам! Неужели я не видел, как вы рвались вступиться за мою попранную честь! Но не мог же я упустить возможность пощекотать шпагой жирное брюхо канальи-братца? Простите уж меня на первый раз. Клянусь, что в следующий, если не будут задеты родственные дела, я охотно предоставлю вам возможность проверить свой клинок в деле…
Крохотный зеленый герой уже вовсю лакал из недопитого глиняного стаканчика, перегнувшись животом через его край, выпятив кверху тощий зад и возбужденно шевеля хвостом, вытянутым пистолетом, как у кота, поэтому Арталетову не оставалось ничего иного, как последовать примеру Леплайсана.
– Видали, Жорж, какие подлецы встречаются на дорогах Франции?..
– Вы были на высоте, Людовик! Один – против десяти…
– Конечно. Argumenta ponderantur, non numerantur.[41] Десять человек… да каких там человек?.. – Леплайсан был непривычно возбужден и многословен, но бледен, словно мертвец, и слепо шарил окровавленной ладонью по столу в поисках бокала, стоящего всего в десяти сантиметрах от его локтя. – Свиней!.. На одного… Канальи!..
Причина его бледности объяснялась очень легко: из-под правой ключицы, плохо различимая на темно-красном колете, толчками выплескивалась кровь…
– Вы ранены, Людовик! – воскликнул Жора, но шут сделал отстраняющий жест:
– Пустяки, д’Арталетт! Пара булавочных уколов!.. Еще два-три шрама на моей дубленой шкуре, и все… Трактирщик!.. Вина!..
Выкрикнув это напряженным фальцетом, Леплайсан рухнул лицом вниз на стол и затих…
* * *– Похоже, дорогой мой друг, – слабо напутствовал приятеля тяжело, но, к счастью, не смертельно раненный Леплайсан на следующее утро, лежа в постели на втором этаже корчмы, – что вам придется продолжить путешествие в одиночку… Не возражайте! – прервал он жестом здоровой руки жалкие попытки Георгия протестовать. – Неужели мы подведем нашего друга, нашего доброго Генриха? Mea culpa,[42] – горестно покаялся он, внезапно переходя на латынь и тем самым приоткрывая новые, ранее неизвестные Арталетову, глубины своего образования. – Я оказался не в силах противостоять соблазну, позабыв про обязанности… Допустил, так сказать, преступную халатность…
На подушке, в нескольких сантиметрах от головы страждущего, возлежал весь перебинтованный зеленый чертик, старательно подражающий своему кумиру. Хотя, возможно, обвинения в симуляции не по адресу: его тоже изрядно помяли во вчерашней потасовке…
Покаяния шута постоянно прерывались длинными паузами. Вызваны они были отнюдь не слабостью страдальца, а огромными глотками вина, которое раненый принимал внутрь. Черт бы побрал вчерашнего хирурга, за которым пришлось отряжать подводу в близлежащий городок, посоветовавшего давать больному больше питья, в основном вина, разбавленного водой, дабы восстановить потери животворящих соков в организме! И вот теперь тот, уцепившись за авторитет эскулапа, поглощал вино великанскими порциями, совершенно забывая про презираемую им воду. Кстати, правильно делал, так как Жора разок подглядел, где и каким образом эту воду набирали…
Смелый экспериментатор, по его словам отказавшийся от всех снадобий, которыми пичкают своих пациентов прочие лекари, ограничился лишь наложением тампонов, пропитанных оливковым маслом, не на пару, а на целых двенадцать колотых и резаных ран на теле Леплайсана и небрежной их бинтовкой, после чего умудрился нажраться внизу, как свинья, на те три золотых, которые ему причитались за визит. В конце концов, когда у раненого ночью подскочила температура и он начал метаться в бреду, сорвав все повязки, Арталетову пришлось выручать его в одиночку, без помощи пьяного врача и лишь при посильной помощи сердобольной супруги хозяина.
Борясь с дурнотой при виде крови, обильно льющейся из-под полопавшейся на ранах свежей коросты, самодеятельный хирург, закусив губу, обработал порезы крепчайшей виноградной водкой, которую притащил хозяин, а за неимением антибиотиков насильно напичкал раненого горьким, как хина, густо заваренным настоем из осиновой и дубовой коры. Забылся тяжким сном он лишь под утро, разбуженный через пару часов слабым голосом друга, просящим пить…
– Но я же не знаю дороги! – встрял Жора в промежуток между покаянными словами Леплайсана. – Куда же я поеду?
– А думаете, я ее знаю? – изумился шут, требовательно протягивая сосуд за новой порцией питья. – Да я знаю не более вашего! Но, как говорили мудрецы: «Aut viam inveniam aut faciam».[43]
– Так как же…
– А язык вам зачем, скажите на милость? Как твердила моя покойная бабушка, мир ее праху: язык до Ла-Рошели доведет! А вам в Ла-Рошель и не надо… Думаю, что колдунья живет гораздо ближе.
– Как же я ее найду?
– Колдуны, маги и прочие харизматические личности, – назидательно изрек Людовик, подняв вверх указательный палец, украшенный свежим порезом, – всегда на виду! Noblesse oblige.[44] Не зарастает к ним народная тропа!..
17
– …Пропадать приходится мне, грешному! Ничто не помогает на свете! Что будет, то будет, приходится просить помощи у самого черта. Что ж, Пацюк? – произнес кузнец, видя неизменное его молчание. – Как мне быть?
– Когда нужно черта, то и ступай к черту! – отвечал Пацюк, не подымая на него глаз и продолжая убирать галушки.
Н. В. Гоголь. «Ночь перед Рождеством»– Surge et age![45] – ворчливо повторял про себя последнее напутствие Леплайсана Арталетов.
Сказать, что язык доведет до Киева… тьфу! до Ла-Рошели, было со стороны шута довольно самонадеянным заявлением.
Нет, его-то самого, возможно, собственный великолепно подвешенный язык легко довел бы и до Ла-Рошели, и до Киева, и до Северного полюса, будь в этом хоть какая-то нужда, но Георгий…
Знал бы Леплайсан, кого именно он послал на поиски пресловутого «не знаю чего»!
Нерешительность и некоммуникабельность были настоящим бичом Арталетова с детских лет. Там, где любой из его сверстников где ревом, где изощренными, пересыпанными грубой лестью уговорами добивался от родителей всего, что ему было угодно, – от лишней порции мороженого до умопомрачительно дорогого заводного танка из магазина игрушек, – Жора терялся, краснел и мычал что-то невразумительное, получая от раздраженной мамы вместо вожделенного мороженого жалкую карамельку или, что случалось гораздо чаще, незаслуженный шлепок по попе.
Этот недостаток преследовал Георгия всю его сознательную жизнь, заставив свято уверовать в абсолютную невозможность добиться от кого-либо желаемого. Например, в Москве приезжий с талантом Георгия мог провести целый день, допрашивая каждого встречного и поперечного, как ему пройти к Кремлю, описать вокруг него полный круг в пределах Садового кольца, но так никогда и не увидеть ни одной из башен даже издали и уехать обратно в провинцию, оставшись уверенным, что пресловутый Кремль – это очередная народная легенда, не имеющая под собой никакой реальной основы.
Аборигены реагировали на интерес проезжего дворянина к местным приверженцам черной магии по-разному. Одни суетливо крестились и убегали прочь при первых же его словах. Другие, задавая при этом массу наводящих вопросов, пытались разобраться, не разыгрывает ли их путешественник, но в конце концов все-таки посылали его по хорошо известному и во Франции адресу, демонстрируя для наглядности на пальцах некие ориентиры. Третьи настойчиво зазывали Арталетова в кабак или в церковь, смотря, что было ближе, намереваясь изгнать из него беса одним из двух народных способов: святой водой либо водой огненной. Были и четвертые…
Места тут не походили на особенно религиозные, судя по чередующимся готическим шпилям костелов и золоченым луковкам православных церквей (причем вторых было заметно больше), но в конце концов Арталетов приметил за собой «хвост» в виде двух неприметных мужичков в черном и на время прекратил свои интервью от греха подальше.
Постепенно теряя надежду найти требуемое, Георгий добрался бы, наверное, до самого Марселя, так и не прибегнув к помощи врага своего – языка, если бы удача сама не улыбнулась ему.
* * *Дело было в городишке Лафрюзо по Лионской дороге, где отчаявшийся от дневных поисков путешественник снял комнату для ночлега на местном постоялом дворе, отужинал в общем зале и уже собирался подняться наверх, чтобы отойти ко сну. Прошедший день выдался особенно тяжелым, так как вдали опять замаячили ищейки Святой инквизиции и пришлось от них отрываться, призывая на помощь все свои худо-бедно приобретенные в дороге навыки кавалериста.
От долгой скачки все тело так болело, что Жора порой завидовал прохлаждающемуся сейчас в уютной постели израненному Леплайсану. Да что там шут! Он бы с удовольствием поменялся сейчас местами с каким-нибудь бедолагой, угодившим под ломовую телегу или приговоренному к смерти, заточенному в крепость, лишь бы завтра спозаранку не подниматься и, словно зомби, не идти седлать проклятущего коня, которого возненавидел за эту поездку всеми фибрами души.
Арталетов сидел, потягивая слабенькое местное винцо возле потрескивающего камина, и оттягивал всеми силами тот миг, когда придется встать на ноги и совершить восхождение на умопомрачительную высоту второго этажа. «Как в этом отсталом мире обходятся без лифта?» – застыл в его глазах немой вопрос…
Искатель дороги «не знаю куда» был так углублен в свои мысли и ощущения, что сперва не расслышал вопроса скромного старичка, подсевшего к его столу, и встрепенулся только тогда, когда тот терпеливо повторил его.
– Чего-чего?
С волками жить – по-волчьи выть. Вот и Георгий, общаясь в основном с туповатыми, малообразованными крестьянами (какой там малообразованными – девятнадцать из двадцати и букв-то не знали никаких!), сам растерял остатки светских манер, и там, где ранее у него получилось бы: «Пардон! Не соблаговолите ли вы, сударь, любезнейше повторить только что произнесенную фразу…», обошелся вышеприведенным.
– Я слышал, господин, – воровато оглядываясь, зашептал пожилой коротышка с настолько длинным носом, что не будь на нем такой огромной бородавки, вполне сошел бы за изрядно постаревшего, пропитого Буратино, – что вы колдуна ищете или, на крайняк, ведьму…
– А ты кто такой и откуда это знаешь? – Долгое путешествие в этом краю, где уж поистине «homo homini lupus est»,[46] да еще почище, чем волк настоящий, приучило Жору к осторожности.
– Тс-с! Тише! – взмолился коротышка, прикладывая к губам палец с длинным кривым ногтем, вернее, когтем. – Люди бают…
– А точнее?
– Да вы, сударь, уже третий раз через наш город проезжаете! – не выдержав, тоже повысил голос непрошеный доброхот. – Намедни вот и третьего дня…
«Так вот почему местность показалась мне такой знакомой! – похолодел наш герой, действительно припоминая, что уже проезжал это селение и разок даже ночевал именно в этой гостинице. – Да я на месте кружу, как привязанный! А с главной дороги вроде бы не съезжал…»
– И что ты мне хочешь сказать?
– А то, что это ведьма вас по кругу водит-то! Узнала, что ищете вы ее, вот и решила к себе завести… А по людски-то не может, вот и водит кругами…
– Тебе-то какое дело? Небось гонорар за наводку получить хочешь?
– Что вы, ваша милость! – Перепуганный горожанин даже отодвинулся от странного проезжего, насколько ему позволяла длина лавки. – Я же порядочный человек! Женатый к тому же, детей, внуков имею… К чему мне этот ваш гоно… гомо… Что я с ним делать буду? Тут и лекарей-то отродясь не водилось…
Георгий почесал в затылке, поняв, что опять опередил время.
– Вы уж этот свой… гонорой… оставьте при себе, а мне за труды, от щедрот, так сказать, лучше денежку какую дайте… Тестонов там парочку или экю… Я вот слышал, что квадрупли такие бывают…
– Дам, – сухо прервал мечты нумизмата-стяжателя Арталетов, не веря, что наконец-то близится конец его мучений. – Вот приведешь меня к ведьме, я и дам тебе три… нет, два тестона.