Нет, он не думал, что умрет на первом же вдохе, но… Сколько ни тяни, а дышать нужно, и Даня начал. На глазах почему-то выступили слезы – наверное, ему было жалко себя. Воздух как воздух, прохладный и чистый, припахивает вертолетным выхлопом. А как, собственно говоря, должны пахнуть все эти токсины, бактерии, радиация и черт его знает что? И как долго надо дышать этой гадостью, чтобы…
Нет, наверное, это просто дает о себе знать инстинкт самосохранения: чего ему бояться, если с ним уже все случилось? А чего от него хотят эти, которые остались в вертолете? Он что-то должен сделать? Что-то найти? Но тут ничего нет – пусто и ровно до самого леса… Нет, лес ему не нужен, он пойдет вон туда, за выжженную полосу, к обрывам, а потом…
За спиной кто-то стучал в стекло пилотской кабины изнутри, что-то кричал или говорил ему, но Даня не стал прислушиваться, он даже не оглянулся, а просто запахнул штормовку, накинул на голову капюшон и побрел вперед.
Он пересек зону безопасности и зачем-то оглянулся назад – вертолет казался отсюда совсем маленьким, а за ним, за Даней, тянулась неровная цепочка рубчатых следов от его старых ботинок со стоптанными каблуками. Казалось, что он уже достиг дна и погружаться еще глубже в тоску и безысходность просто нельзя, потому что некуда. Оказывается, можно: эти ботинки подарила ему бабушка, когда он учился еще на первом курсе. В тот год она умерла – как раз, когда он сдавал весеннюю сессию. И все… Начальству даже не придется беспокоиться: если он умрет, никому сообщать не нужно. Может быть, потому его и направили сюда? А если он не умрет? Точнее, если он умрет не сразу? Если он будет долго-долго лежать в больнице и медленно распадаться на части? Ведь у него нет ни родственников, ни девушки, ни настоящих друзей… К нему никто не будет приходить, он никому не нужен… А врач на обходах будет шагать мимо его койки не останавливаясь, потому что он безнадежен…
Дане очень хотелось заплакать, но не получалось – накатывали спазмы, а слез не было. Почему?
Он оказался на краю обрывчика и даже не сразу вспомнил, зачем сюда пришел. Наверное, он все-таки плакал, потому что никак не мог рассмотреть то, что находится внизу. Он потер глаза грязными пальцами и вдруг… задышал! Уф-ф-ф!!
Голова закружилась, ноги ослабли, и Дане пришлось сесть на краю обрыва. Так счастлив он не был даже тогда, когда увидел свою фамилию в списке принятых на первый курс геолого-разведочного техникума. Он тогда все никак не мог уйти: отходил, возвращался и снова читал и перечитывал, читал и перечитывал… Вот и теперь: если бы его держали ноги, он бы отошел от края, а потом подошел и посмотрел снова.
Когда-то давно, еще на втором курсе, их группу водили на выставку. Там было много картин всяких художников. Тетя-экскурсовод говорила, что это прекрасные произведения… Она была не права, самое прекрасное произведение, самый красивый пейзаж вот этот: поросшая редкой травой галечная коса, и на ней лежит толстое дерево с обломанными ветками и ободранной корой. А на нем – вон там, ближе к комлю – белеет квадратик. Это его планшетка. В нее вставлен кусочек карты, на которой нарисована как раз вот эта речка и вот этот обрывчик. С ней ничего не случилось: ее не сдуло ветром, не размочило дождем. Она так и лежит там, где он ее оставил неделю назад.
Вот теперь Даня почему-то смог заплакать по-настоящему (ну и что, ведь никто же не видит!). Потом он успокоился и впервые за много дней почувствовал, что он живой, что он человек, что у него еще вся жизнь впереди!
Здесь было совсем невысоко, но эйфория кончилась все-таки раньше, чем Даня оказался внизу. Он подумал, что планшетку придется нести в руках, потому что ни в один карман штормовки она не влезет. Это у комбинезона был большой карман на груди… Да, у него нет комбинезона, он гуляет здесь беззащитный и голый. И теперь, наверное, все равно умрет. Может быть, очень скоро… Или нет? Ведь он ничего такого не чувствует!
Картонный квадрат лежал там же, где он его и оставил, – на относительно ровной части ствола возле обломанного сучка. Даня протянул руку и…
Что такое?! Как это?! Он же точно помнит, что придавил планшетку плоским окатанным камушком. Да-да, он поднял его, обтер о штаны и положил сверху. Он положил его, а теперь!..
Он вспомнил, когда и где видел такие штуки – была экскурсия на завод еще в восьмом классе. Их делали на конвейере, а потом складывали в деревянные ящики с ручками. Они там лежали ровными рядами – новенькие и блестящие. А эта… а этот… старый и ржавый, но…
Ничего нигде не изменилось, все было так же неподвижно и тихо, но в голове у Дани опять зашумело: сверху планшетка была придавлена ржавым браслетом наручников со сломанным замком и обрывком цепочки.
Это, наверное, просто посыпались камушки с обрыва, потревоженные им во время спуска. Даня вздрогнул и поднял глаза: прямо напротив него, метрах в семи, стоял человек. Из-за куста были видны только голова и плечи, но Даня сразу узнал его: тот самый, что разговаривал с ним в маленькой комнате без окон. Той, где Иваныч… Дане показалось даже, что он чувствует тот запах… Человек смотрел на него и улыбался. Он улыбался как… как… как череп в школьном кабинете биологии!
Рубашка под штормовкой как-то вдруг сразу стала мокрой. Даня зажмурился и сделал жест правой рукой. Где-то когда-то, очень давно, наверное, в совсем раннем детстве, он это видел, и теперь рука пошла сама. Зачем? Для чего?
Он открыл глаза: никакого человека за кустами не было. «Показалось?! Померещилось? Но я же ясно видел! Нос, рот, глаза, зачесанные назад редкие волосы, серый пиджак… На нем был пиджак? Ч-черт, я же смотрел только в лицо! Нет, наверное, все-таки померещилось: здесь же просто негде спрятаться! Не за этими же кустами, которые просматриваются насквозь?! Подойти? Ладно, и так все видно. Надо сматываться скорее назад, к вертолету, – может быть, еще не сильно надышался отравой, может быть, еще…»
За шумом собственного дыхания, за стуком и шорохом камней, сыплющихся из-под ног, Даня не сразу расслышал новый звук. Звук повторился, его нельзя было не узнать, и последние метры Даня лез как попало – обдирая колени и руки, пачкая песком и глиной заветную планшетку. Вот он, край обрыва, вот сейчас уже…
Совсем наверх он не вылез, а остался стоять на уступчике, прислонившись грудью к толстому пласту дерна. Даже отсюда все было видно и понятно. Понятно, что вот теперь (вот только теперь!) по-настоящему все кончено. Кончено с ним, с Даней.
Вдали стоит вертолет. Видны неподвижные слегка опущенные лопасти винта. Рядом мечутся фигурки в серебристых комбинезонах. Они стреляют из автоматов. Похоже, стреляют в разные стороны. На всем остальном пространстве до самого леса больше никого нет. Кажется, нет…
Это было уже слишком: колени подогнулись, Даня сел и начал сползать вниз вместе с осыпью из камней, песка и кусков дерна. «Плевать, на все наплевать! Забиться куда-нибудь, перестать двигаться и… умереть. Все, он больше не может, все…»
Даня съехал вниз до большого куста с толстыми кривыми ветками. Он лег на бок, привалился к корню спиной, подтянул колени к подбородку: «Вот так: все, я больше не могу, не могу…»
– …доедай макароны!
– Ну, ма-ама!
– Я что сказала?!
– Ну, ма-ам, сколько мне надо съесть макарон, чтобы получить еще одну котлету?
– Хочешь оставить отца без ужина?
– Ну, ма-ама!
– Что мама?! Хотела сделать вареники, а вы утром все масло съели…
Бр-р! Неужели он уснул?! Просто так: взял и уснул? Вот тут – в кустах на склоне? Бок отлежал – о-ох-хо-хо-о… А карта?! Вот она, никуда не делась, только… Сколько же он проспал? Кажется, уже вечер? Они улетели без него!! Нет, наверное, не улетели…
Настоящие сумерки еще не наступили, и было хорошо видно, что вертолет как стоял, так и стоит посреди пустого пространства. Даня вылез наверх, отряхнулся и пошел к машине.
Днем дул слабый ветер, а сейчас он совсем стих. Дверь в салон распахнута, из кабины пилотов доносится шорох и потрескивание. «Это что, работает рация? И никого нет…»
Даня положил планшетку, оперся руками и, слегка подпрыгнув, залез в салон. Здесь было значительно темнее, чем на улице, но он все-таки разглядел неподвижную фигуру в комбинезоне и шлеме, сидящую на скамейке сбоку от входа. Дверь в кабину была приоткрыта, и Даня, сделав два осторожных шага, заглянул туда.
Кресла пилотов пусты, а на месте штурмана сидел человек в комбинезоне, но без шлема. На его голове дуга с наушниками, а перед ним слабо мерцает панель рации. «Неужели капитан?! Сейчас ругаться будет! А где все остальные? Куда-то ушли?.. И пилоты?!»
Нет, на самом деле Даня не хотел ничего понимать, не хотел думать, не хотел знать. Ему уже было почти не страшно, потому что даже у страха есть предел, за которым начинается… Что? А вот это самое, наверное, и начинается!
Человек снял наушники и повернул голову. В кабине было почти светло, и Даня увидел…
Нет, наверное, предела у страха все-таки нет: Даня выскочил из кабины и метнулся в дальний конец салона. Он распластался на холодном металле закрытых створок и стал смотреть, как из кабины пилотов выходит тот, кого он чуть не принял за командира охраны. Сидевший у входа человек тоже встал на ноги, а его шлем с глухим стуком упал на пол.
Они стояли перед ним, и Дане очень хотелось закрыть глаза, но он почему-то никак не мог этого сделать. Какие-то слова возникли в подсознании, проявились, всплыли из тех глубин времени, о которых почти нет воспоминаний. Кажется, это шептала ему перед сном бабушка, когда рядом не было родителей. Даня понял, что сейчас (вот прямо сейчас!) он умрет, и забормотал…
– Не мучай его, Петрo!
– Погоди, Стасик, он говорит что-то.
Дане наконец удалось закрыть глаза, и он забормотал уже громче:
«…сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши…»
Слова всплывали в памяти и сами собой цеплялись друг за друга. Даня говорил, и ему казалось, что он умрет сразу, как только остановится. Он дочитал молитву до конца почти без ошибок и начал сначала.
– Да-а… А правда, что он там, у обрыва?..
– Ну. Я-то подумал, случайно получилось.
– Что, так прямо?!.
– Ты еще не веришь? Говорю же: перекрестился он!
– Да-а… И что теперь?
– Что-что… К Деду его надо!
Голоса были вполне человеческие, только один глухой и хриплый, а второй высокий и гнусавый. На мгновение Даня поверил, что наваждение исчезнет, и открыл глаза. Оно не исчезло, в полутьме салона перед ним стояли двое в кое-как надетых комбинезонах.
Свет из иллюминаторов был слабым, но и он не оставлял места надежде. У высокого широкоплечего человека лица не было. Рядом стоял человек с лицом. Но без головы.
* * *Николай понял, что зверь сейчас просто перекусит палку. Он потянул ее на себя, перенес вес тела на левую ногу, а правой ударил в челюсть – хек! И еще раз – хек!
– А-а-а, гад, не нравится!!
– От дерева не отходи, Коля! Не отходи!!
– Знаю, Вар, знаю! И-и-эх!!
Зверь выпустил палку и отскочил в сторону.
– Ты цел? – тихо спросил Вар-ка.
– Ну, и твари! – вытирая пот, буркнул Николай.
Теперь животные стояли напротив них и шипели, готовясь к новой атаке. Таких зверюг Николай еще не видел: с крупную кошку, но вдвое длиннее, зубастые и гибкие, они больше всего напоминали… горностаев!
Тот, который покрупнее, перестал шипеть и опустил голову к самой земле…
– Сейчас прыгнет!
Николай тоже не промахнулся, и, сбитый двойным ударом, зверь с коротким визгом отлетел в сторону. Второй атаковать не стал, а подскочил к напарнику и… лизнул его в окровавленную морду. Вдруг животные одновременно повернули головы в одну сторону и замерли. Секунду спустя один из них взвизгнул и закрутился на месте.
– Есть! Попал!! С одного раза! А ты не верила!
– Чебик, прекрати!! Вы что здесь устроили?! А ну-ка, кыш! Кыш отсюда!! Я кому говорю?!
Огромные горностаи шипели и пятились несколько метров. Потом они как-то синхронно повернулись и исчезли в кустах.
Пуш подошел и обнюхал незнакомцев:
– Чужие совсем. Не наши. Они ниоткуда.
Николай не поверил своим ушам:
– Ты… говоришь?!
– Нет, я на скрипке играю! – Пуш уселся на землю и стал тереть лапой загривок. – Противный мальчишка, всю шею оттоптал!
«Вот так, Коля! – Он зажмурился и потряс головой, пытаясь осознать то, что увидел и услышал. – Ты хотел в другие миры? Так получи! Дыши глубже, вежливо улыбайся и ничему не удивляйся».
– Я – Лойка, – представилась девочка. – Вас горники не покусали?
– Н-нет… почти. Они тебя слушаются?! Меня Коля зовут, а его – Вар-ка.
– Вар-ка, ка-вар, Ко-ля, ля-ко, трал-ля-ля! – засмеялась новая знакомая.
Чебик подошел и внимательно осмотрел пришельцев – даже за спину им заглянуть попытался. Почему-то Николай показался ему более перспективным:
– У тебя тянучки есть?
– Н-не знаю. А это что?
– Такой большой, а тянучки не понимаешь?!
Николай заметил повышенное внимание юного туземца к его штанам и сообразил:
– А-а, резинка, что ли? Нет, к сожалению… Штаны-то у меня на ремне держатся, а резинку я давно вытащил и выбросил! Зачем тебе?
– Ты совсем тупой, дядя? С Франции, наверное, пришел, да? Как я стрелять без тянучки буду?! Смотри, что уже осталось!
Мальчик продемонстрировал свое оружие: рогатка у юного воина была замечательная, но явно нуждалась в новой резинке.
– Здoрово! И далеко бьет?
– А то! Комара с двадцати шагов валит! Влет!
Николай хотел было спросить, чьих именно шагов, но вовремя спохватился:
– Чем стреляешь-то?
Чебик извлек из кармана горсть ржавых гаек:
– Во! Видал, как я горнику засветил? У вас на Франции такие есть?
– Они не с Франции, – вмешалась Лойка. – Спорим: они или шведы, или испанцы!
– На что спорим? – мгновенно завелся мальчишка.
– На два щелбана!
– Годится! Ну какие они испанцы?! С Испании сюда пилить знаешь сколько?
Николаю этот спор не понравился, и он попытался сменить тему:
– Как же вы тут одни ходите? Вам не страшно? Такие маленькие…
– Маленькие?! – Мальчишка был возмущен до глубины души. – Да я… да мы!.. Спорим, кто лучше?
– Не слушай его, Ко-ля! Он все врет, он не умеет!
– Я?! Ты?! Давай, кто быстрее! А дядя скажет! Давай на два щелбана!
Девочка оттянула штанины шортиков на манер платья и изящно крутнулась на одной ножке:
– Трал-ля-ля! А давай, а давай! Ко-ля, смотри: у-у-у! Тр-р-р!
Она показала пальчиком вверх, и Николай невольно поднял голову: кроме высокой ровной облачности на видимом кусочке неба ничего не было. Он недоуменно пожал плечами и опустил глаза – Пуш все так же вылизывал шерсть на груди, а дети исчезли. Вар-ка сидел на корточках, прислонившись спиной к дереву, и улыбался.
– Куда они делись, Вар?!
– А ты не заметил? Высший класс – куда там Женьке! Надо выдать им по шоколадке. Достань, пожалуйста!
Казалось, Николай отвлекся всего на мгновение – только развязал веревку на горловине рюкзака – а Лойка и Чебик уже возникли.
– Ну, что я говорил?! – торжествовал мальчишка.
– Нечестно, нечестно! – возмутилась девочка. – Скажи ему, Ко-ля: так нечестно!
– Нечестно… что?
– Он же под Пуша спрятался! Так любой дурак сможет!
– А под сведиков можно прятаться! Скажи ей, дядя: под сведиков можно!
– Ну, не знаю… Не спорьте, ребята: у вас здорово получается! Съешьте лучше шоколадку.
Николай развернул бумагу и протянул брикет весового шоколада грамм в двести весом. Вообще-то, он имел в виду девочку, но мальчишка перехватил его руку:
– Я буду делить! Я сам! Она не умеет! Это из Франции, да? Настоящий?
Чебик оценивающе посмотрел на каждого из присутствующих и стал ломать брикет об коленку. Куски получились, конечно, разного размера. Минуты две мальчишка размышлял, склонив голову набок и шевеля губами. В конце концов он принял-таки решение и два средних куска выдал Вар-ка и Николаю: